Пипифа́кс — жаргонное слово (сокращение) советского новояза, чаще всего обозначающее рулонную туалетную бумагу, а также всякое иное бумажное изделие, используемое для подтирки после отправления естественной нужды. Происходит от названия торговой марки туалетной бумаги, появившейся на рынке одной из первых.
Туалетная бумага производится из специальной пористой бумаги санитарно-гигиенического назначения, сырьём для которой служит макулатура («серые» виды бумаги) или целлюлоза («белые» виды бумаги). Туалетная бумага бывает однослойная, двухслойная и многослойная (трёхслойная, реже — с 4—6 слоями). На арго профессиональных моряков словом пипифакс иногда обозначают педаль для спуска воды в туалетах, устроенную на кораблях по типу педали в поездных уборных.
Впервые использовать бумагу в санитарно-гигиенических целях начали ещё в Китае. Наиболее раннее упоминание об этом относится к 589 г. н. э.[1] А к 1391 г. для императорского двора ежегодно уже поставляли 720 тысяч листов туалетной бумаги (61x91 см), а также 15 000 листов специальной (в 19,4 кв. см) — толстой, мягкой и душистой — для семьи императора. Рулонная перфорированная туалетная бумага была придумана немецким предпринимателем Хансом Кленком в 1928 году. В каждом рулоне насчитывалась ровно тысяча листков, отделённых друг от друга перфорацией.
...Изя всех снабжал бумагой. Запасы пипифакса кончились после первого же взрыва желудочных заболеваний, и вот тут популярность Изи <...> достигла наивозможнейшего предела.
Впервые туалетная бумага была запатентована одновременно в Англии (Джеймс Олкок) и США (Джозеф Гайетти) в 1857 году и называлась пипифакс. Тогда пачка из тысячи листов стоила один доллар.[15]:309
— Леонид Соколов, «Внутренние системы водоснабжения и водоотведения», 2021
...для гигиенических целей римляне использовали не бумагу, а смоченную в проточной воде средиземноморскую губку. Впервые туалетная бумага была запатентована одновременно в Англии (Джеймс Олкок) и США (Джозеф Гайетти) в 1857 году и называлась пипифакс. Тогда пачка из тысячи листов стоила один доллар. Поэт В. Маяковский, побывав в Париже, написал стихотворение «Парижанка», где упоминает «пипифакс». Современникам трудно представить, но до 1968 года отечественная промышленность массово не выпускала такой привычный нам предмет гигиены, как туалетная бумага. Единственным место в стране, где изготавливали туалетную бумагу, была Литва. Но продукция комбината в Григишкисе расходилась в основном в пределах республики.[15]:309-310
— Леонид Соколов, «Внутренние системы водоснабжения и водоотведения», 2021
Гости впали в добродушное настроение и жалели только, что пришли без жен. В это время уже вышла книга «Поэтика» на необычайно тонкой бумаге, тоньше пипифакса. Другой не нашли. Издание было сдано в Наркомпрос, а мы получили по ставкам.[16]
Однажды Д. С. и 3. Н. загорелись желаньем: с Л. Д., женой Блока, встретиться: «Бэ-оря, тащите их, сдвиньте их с места!» Порой порученья давалися мне щекотливые: для Мережковского я покупал… «пипифакс»; и ― его знакомил в Париже ― с Жоресом. Я помню, как я вез А. А. и Л. Д. на извозчиках к дому Мурузи в весенних капелях; зиял юный серп; Александр Александрович губы скривил, спрятав нос в воротник; и мехастую шапку ― на лоб. <...>
И сейчас же потом, взяв с собою пальто Мережковского (уже в Париже — весна), застегнув на нем шубку, схвативши его чемоданчики, — я, Карташев, Тата, Ната и Ремизова — на Варшавский вокзал; он в вагоне облекся в пальто, сбросив в руки нам шубу:
— «В Пагижже фиалки!»
Боялся — простуды, заразы, клопов, революции; и посылал меня за… «пипифаксом».
Мне связаны вместе: отъезд, Пирожков и… «пипифакс».[3]
— Андрей Белый, «Начало века» (Встреча с Мережковским и Зинаидой Гиппиус), 1930
― «В Паггиже ― весна!» И здесь ― тоже: но, отправлялся на Варшавский вокзал, он еще прячет голову в меха шубы (боится простуды); и только в купе надевает легкое пальтецо, свалив шубу нам на руки; Карташев, Серафима Павловна, Тата и Ната тащат ее обратно: на угол Литейного; перед отъездом я покупал «пипифакс» для дорожного пользования: Д. С. Мережковскому; это такая бумага, которой значение, по-моему, всем известно.[17]
Весь день у него был расписан поминутно, и только тяжелая болезнь могла выбить его из распорядка. По масштабу личности и мощи страстей ― байроновскийКаин, по уставу ― автомат. Если он что-то вводил в привычку, это становилось непреложным. Эпоха пипифакса еще не наступила, горожане пользовались газетой. Из неуважения ко мне Звягинцев подтирался только «Трудом», где я работал. И какие проклятия неслись из уборной, если он не обнаруживал аккуратных долек печатного органа ВЦСПС![11]
Грязь, вонь, солдат с автоматом (конечно, нашим автоматом!), развороченные потолки, духота, запрет выйти на воздух. Талон на 200 граммов подслащенной воды. В буфетах кое-что есть за большие доллары. Наши деньги, естественно, пипифакс! Можно увлекать идеями, но столь же успешно отвращать от них бытом! Зачем Кубу ― талантливую, красочную, легкомысленную ― превращать в подобие нашего Крыжополя! <...>
Так что же делать? Ночью во сне увидел ответ. Все гостиницы нашей страны за отсутствие горячей воды, за присутствие клопов и тараканов, за рваное белье, за ободранные обои, за отсутствие пипифакс, мыла, зеркал, электрических лампочек, вешалок, за неработающие телевизоры, радиоприемники, за плохое отопление зимой и за отсутствие кондиционеров летом, за грубость администрации, невоспитанность и неряшливость буфетчиц и официантов, за плохо работающие телефоны, за отсутствие в номерах справочников, почтовой бумаги и холодильников и т. п., и т. д. ― все гостиницы страны платят большие деньги ― штрафы, неустойки, компенсации всем, всем, всем оскорбленным, униженным, оплеванным и пострадавшим от кошмарного сервиса советских отелей![12]
В быстро пустеющей кают-компании пассажиры цеплялись за каменно-неподвижного капитана:
― Елисей Елисеич, а если в карманы? Ведь не будут же…
― Елисей Елисеич, а если я повешу в уборной, как пипифакс, а? Пассажиры юркали из каюты в каюту и в каютаx вели себя необычайно: лежа на полу, шарили рукою под шкафом; святотатственно заглядывали внутрь гипсовой головы Льва Толстого; вынимали из рамы пятьдесят лет на стене безмятежно улыбавшуюся бабушку.[18]
Пипифакс. – Изделие государственного станка, испорченное уже при выходе из печати. Имеет хождение наравне с другой оберточной бумагой. Робеспьер. – Тоже французский большевик, вроде Дантона. Тоже состоит из двух слов: Робес и Пьер.[2]
Он любил безнадежной любовью катимый, раздувшийся шар, называемый «Анною Павловной»; в горьких заботах и в хлопотах над сослагательного жизнью катимого шара, над «бы», ― стал прекрасен; он ― вспомнил, как двадцать пять лет он вздыхал, тяготясь своей «злюженою»; о, если бы вовремя он разглядел этот взор без очков. Он узнал бы: она понимала в нем «Китю», страдавшего зобом величия: зоб с него срезать хотела; и зоб надувала ― другая. Боролась с другою; и ― пала, как в битве. Склонился над ней с беспредельною нежностью он: все казалось ― вот встанет, вот скажет:
― Никита Васильевич, ― вы «пипифакс» мне купите у Келлера. Или ― записку повесит:
― Прошу содержать в чистоте.[19]
— Андрей Белый, «Москва» (Часть 2. Москва под ударом), 1926
― Оскорбительный вызов этого… ― он пожевал воздух и попробовал вырвать записку из рук Черимова, но тот не отдавал, ― … этого, с позволения сказать, пипифакса позорит всех нас…
Снова в зале поднялся шум, смешанный с раздражением и смехом: какой-то не в меру смешливый человек громко пошутил, что ворота института уже заперты и самый институт оцеплен войсками; некоторые поднялись уходить.
― Я сожалею, ― все еще улыбался Черимов, ― о трусости моего безграмотного корреспондента.[20]
Когда Евлампия Ивановна Райхман, постучав в дверь, вошла в его комнату, Розенблат лежал на диване, гадая, сколько времени придется ему ждать ответа на письмо, ― в получении ответа он не сомневался.
― Желающих участвовать на пипифакс в уборной, благоволите записаться, ― степенно произнесла Евлампия Ивановна, держа в руке листок бумаги.
― Через недели две! ― воскликнул Розенблат, думая о письме. — Вы это понимаете, мадам Райхман?
— Я вас не понимаю, — ответила Евлампия Ивановна и вышла из комнаты.[21]
— Юрий Анненков(Б. Темирязев), «Повесть о пустяках», 1934
Далее, Изя всех снабжал бумагой. Запасы пипифакса кончились после первого же взрыва желудочных заболеваний, и вот тут популярность Изи — единственного обладателя и хранителя бумажных богатств в стране, где не то что лопуха, пучка травы не отыщешь, — тут уж популярность Изи достигла наивозможнейшего предела. Не прошло и двух недель, как Андрей с некоторой даже ревностью обнаружил, что Изю любят. Все. Даже солдаты, что было совершенно уже невероятно. Во время привалов они толклись около него и раскрывши рты слушали его трепотню.
― Ваша «Бильд» ― дерьмо! И ваши вопросы ― дерьмо! И ваш Шпрингер ― дерьмо! Вы всегда пишете то, что взбредет в вашу свинячью голову! Ваша газета написала обо мне, что я сплю голая среди кошек! Откуда вы это взяли? Я ненавижу кошек! Вы слышали ответы господина Никитина ― и пишите то, что слышали! Пусть знают присутствующие здесь господа, что ваша газета не годится даже на пипифакс! Вот что я вам скажу!
― Прелестная госпожа Лота устроила скандал журналистам![6]
Так, он увидел не то табачный дым, не то пар, современную молодёжь, очень недоодетую, обезьяноподобный молодой человек в красных плавках все выше и выше качал на качелях полногрудую девицу с закрытыми глазами, из одного угла гремела отвратительная музыка без слов, а из других раздавались враждебные голоса; толстая девица в очках вышла на четвереньках из соседней комнаты, на ней верхом ехала неимоверно тощая, хлопала ее по заду театральной программкой и кричала, что страна не может привести человечество к счастью, если в ней все в дефиците, даже пипифакс.[8]
Пока подходят буксирчики и подают буксирные троса, я узнаю, что в Лондоне перебои с сахаром и пипифаксом ― лоцман только что швартовал британское судно.
― Ужасные краски заката империи, капитан! ― злорадствует он. ― Ведь всем известно, что у англичан очень много мозга, а мозг, черт подери, требует фруктозу и сахарозу ― представляете, капитан, какая паника поднялась в Лондоне, когда пропал сахар, а вместо пипифакса пришлось употреблять «Таймс»? Как в худшие времена блица![9]
Судно стоит не у причала, а без всякой связи с сушей. Таким образом, три смены грузчиков, лебёдчиков, тальманов ― около двухсот человек за сутки ― пользуются судовыми гальюнами. Традиционный российский пипифакс в лучшем случае ― газета, в худшем ― журнал «Огонёк». Под каким бы напором ни подавать воду в гальюны, они то и дело при таком нюансе забиваются. Как бы ни надрывались вытяжная и вдувная вентиляции, пробыть в гальюне без противогаза больше одной минуты не сможет и скунс.[10]
— Мне кажется, — насупился пастор, — русский коммандор забывает, что Штаты и Англия помогают Советам.
— Было бы глупо отрицать сам факт вашей помощи, — продолжал Вахтанг. — Вот даже сейчас я, ваш покорный слуга, закусываю водку вашей тушенкой. Мне нравится белоснежный американский хлеб. В матросских гальюнах висит ваш пипифакс. Но разве пипифакс стоит человеческой крови?[5]
Онемевший и одновременно обмякший трактирщик попытался удержать слепца, но Фома вручил ему взамен бумагу, переданную Доктором. Впрочем, с таким же успехом он мог вручить трактирщику и пипифакс с надписями: чистит… чистит… чистит… ― тот явно не умел читать и поэтому, как все неграмотные люди, бессмысленно и смущенно вертел в руках бумагу, начиная потеть. Фома изо всех сил гладил сироту по голове, ожидая рассказа.[22]
— Сергей Осипов, «Страсти по Фоме. Книга первая. Изгой», 1998 г.
Ведь достаточно один раз плотно поесть, кричал Сазоныч, отбиваясь шлангом, и ты обеспечен питанием на несколько дней. Символом счастливого будущего человечества, утверждал плакат, разворачиваясь все дальше, как пипифакс, была человеческая фигура целующая себя в зад, на манер змеи, глотающей собственный хвост ― знак герметического знания. В этом поцелуе говноеды невольно сближались с гомосексуалистами, впрочем, все маргиналы рано или поздно сближаются с ними ― жирики, коммики, нацпатриоты… От Сазоныча отстали, тем более что он раскрутил свой плакат полностью и больше ничего интересного там не было ― пошли какие-то рецепты, технологии средних порций, высказывания видных политических деятелей прошлого и настоящего по поводу калотерапии, от которой они выздоровели и прозрели и обещают это же народу.[22]
— Сергей Осипов, «Страсти по Фоме. Книга третья. Книга Перемен», 1998 г.
― Киса, ― рявкнула я, ― проснись! Пылесос придумали, кажется, еще в тридцатых годах прошлого века. Кстати, не надо приделывать колеса к раме, велосипед изобрели до тебя, электролампочку, железную дорогу, утюг, чайник и туалетную бумагу тоже.
Киса поморгал и растерянно спросил:
― Кто же это все изобрел?
― Про велосипед, утюг и чайник я ничего сказать не могу. Паровоз вроде впервые сконструировали братья Черепановы, а лампочкуЯблочков придумал, хотя я могу и ошибаться.
― Я про туалетную бумагу спросил, ― с любопытством воскликнул Киса.
― Вот историю пипифакса я совсем не знаю!
Киса вытащил руку из стоящей дыбом шевелюры.
― Эх, судьба изобретательская![23]
— Лично я ему верю, — заявила она. — Не знаю, что у них там происходило, в этой их драной Империи — но вот то, что он сейчас не врёт, это точно. И он нам не враг и не друг. Просто мы ему очень нужны.
— Ну, это-то я как раз понял, — сказал Мартынов. — Нужны, да… Иной раз и пипифакс так нужен, так нужен — полцарства за пипифакс… А использовал — и ага.[13]
Техника звали Мирко, он продолжал смазывать механизмы и ухаживать за генератором, для которого еще плескалась в канистрах солярка. А Патич в ожидании торжества изгрыз себе все ногти. Когда сломался компьютер, астроном пересел за бумагу, исчерчивая даже пипифакс своими вычислениями, и в рассеянности окончательно уподобился Ньютону, который, как известно, вместо яйца однажды сварил часы.[14]
Дело мадмуазель подавать полотенце,
она в этом деле просто артист.
Пока у трюмо разглядываешь прыщик,
она, разулыбив облупленный рот, пудрой подпудрит, духами попрыщет,
подаст пипифакс и лужу подотрёт.[24]
На клумбе тихо процветали Породистые травы и цветки, Ожидая вниманья садовника Или грубых рук любовника: «Что-нибудь эдакое из нас сотки!»
Сотку. Соткал. И что ж? (:)
Чтоб не вздумали чего встречные красы,
Я прячу в карман цветы,
Обвернутые папиросным пипифаксом,
Упертым из машинописного бюро.[4]
— Георгий Оболдуев, «На клумбе тихо процветали...» (из сборника «Устойчивое неравновесье»), 1932
Нас распускают по баракам, за «пипифакс» кой-что возьмут,
Но оделяют только браком и то лишь в сутки раз дадут.
Брак этот ― старые газеты, и их английскими зовут.
В них специально для «клозета» немецкий вздор писать дают.[25]
