Пастушка

Пастушка (Жан Оноре Фрагонар)

Пасту́шка (жен. род. от пастух), номинально — скотница, женщина-животновод, присматривающая за скотом на выпасе. Девочки, женщины и девушки становились пастухами значительно реже, чем их сверстники из числа мужчин. Также они занимались более лёгким, мелким и ближним выпасом, например, пасли гусей.

Между тем, некая обощённая полулегендарная пастушка стала расхожим сентиментально-эротическим образом для множества пасторальных и буколических сюжетов, представляя собой предмет мечтаний или свободной любви на фоне цветущей природы. В чём-то образ пастушки стал более приземлённым продолжением нимфы или феи в более древних эпосах.

Пастушка в афоризмах и кратких высказываниях

	В усадьбе «Леяс-Боки», Венденск. уезда, 16-летняя пастушка по неосторожности отрубила себе топором палец левой руки. Считая себя калекой, она утопилась в реке.
	— «На лету по провинции», газета «Раннее утро», 1913

	― Ордер на гобелен «Пастушка», ― сказал Ипполит Матвеевич мечтательно, ― я купил этот гобелен у петербургского антиквара. ― К черту пастушку! ― крикнул Остап, разрывая ордер в лапшу.
	— Илья Ильф, Евгений Петров, «Двенадцать стульев», 1927

Пастушка в мемуарах, публицистике и документальной литературе

― Молодая крестьянка с посошком была для меня аркадскою пастушкою. «Она спешит к своему пастуху, ― думал я, ― который ожидает ее под тенью каштанового дерева, там, на правой стороне, близ виноградных садов. Он чувствует электрическое потрясение в сердце, встает и видит любезную, которая издали грозит ему посошком своим. Как же бежит он навстречу к ней! Пастушка улыбается; идет скорее, скорее ― и бросается в отверстые объятия милого своего пастуха». ― Потом видел я их (разумеется, мысленно) сидящих друг подле друга в сени каштанового дерева. Они целовались, как нежные горлицы.

— Николай Карамзин, Письма русского путешественника, 1793

Театральная пиеска имела двойное название; первого не помню, а второе было: «Драматическая пустельга». И точно, это была пустельга… Но как она мне понравилась! Начиналась она так: пастушка или крестьянская девушка гнала домой стадо гусей и пела куплет, который начинался и оканчивался припевом: Тига, тига, домой, Тига, тига, за мной. Помню еще два стишка из другого куплета: Вот василёк, Милый цветок. Больше ничего не помню; знаю только, что содержание состояло из любви пастушки к пастуху, что бабушка сначала не соглашалась на их свадьбу, а потом согласилась.

— Сергей Аксаков, «Детские годы Багрова-внука, служащие продолжением семейной хроники», 1858

Как солнечный луч неудержимо пробивается сквозь непроглядный мрак и приносит свет, так пробивается сквозь тину неправды истина и несет за собою свет знания, добро, любовь и счастье ― на благо человечеству. «Посмотрите, пастушка, освободившая Францию, она в своей тюрьме… она в пламени костра…» Наступила, наконец, правда и для Жанны: через 250 лет было сделано новое расследование, на основании коего руанский процесс объявлен пристрастным и лживым, Жанна восстановлена в своем добром имени, а ее миссия признана не дьявольской, а божественной. То же сталось и с Ганеманом.

— Николай Федоровский, «Главнейший путь к обеспечению народного благосостояния», 1907

И сквозь благоуханный туман едва можно было различить их, склоненных пред алтарем, золотые волосы, серебряную бороду и благословляющий жест епископского посоха, освящавшего обручение. Пастушка Гелиада, которая венчалась нагой, долго жила вместе с Синей Бородой, который любил ее и не захотел убить, как он убил пять других. И тихое присутствие Гелиады оживляло старый замок. И ее видели одетой, то в белое платье Аллегорических Дам Мудрости и Добродетели, перед которыми склоняются Единороги с хрустальными копытами, то в одежды голубые, как летом тень деревьев на траве, то в хитон лиловый, как ракушки, что лежат в сером песке морских побережий, то в ткань, расшитую коралловыми ветвями, то в кисею цвета зари и сумерек...

— Максимилиан Волошин, «Аполлон и мышь» (творчество Анри де Ренье), 1911

	Девушка в возрасте 20 лет пасла баранов в скалистых горах. Явился волк, который перегрыз горло двадцати баранам. Монголы нашли трупы животных по соседству с трупом несчастной девушки. Полагают, что пастушка умерла с испугу (многие недоумевают).
	— Пётр Козлов, «Географический дневник Тибетской экспедиции 1923-1926 гг.», 1925

И теперь сентиментальные образы в ином виде предстают: «Но что такое пастух в самой существенности? Оборванный горемыка, умирающий с голода, за пять копеек провожающий несколько паршивых овец в сторону от большой дороги… А пастушка? Жирный кусок мяса, имеющий рыжее лицо, красные руки, засаленные волоса, воняющие коровьим маслом и чесноком. Феокрит и Виргилий налгали на них. Итак, смелее! и помиримся с натурой, которую мы имели честь открыть первые»...

— Виктор Виноградов, «Эволюция русского натурализма. Гоголь и Достоевский», 1929

Конечно, в этом хламе случалось иногда отыскать что-нибудь милое и забавное ― на большее надеяться не приходилось. Рассчитанный на неопытных любителей, этот товар был рассчитан также на любителей безденежных. Саксонская пастушка с отбитой ногой сомнительного Марколини стоила полтинник, пейзаж в золотой раме ― рубль, портрет ― тоже. С годами я к старине охладел и в Александровский рынок перестал наведываться. Как-то уже во время войны я проходил по Вознесенскому и зашел на толкучку. Ничего не изменилось за несколько лет, что я здесь не бывал. Та же толстая рыжая еврейка хватала меня за рукав у входа ― «Господин, господин, что покупаете?» <...> И цены мало изменились. Марколиниевская пастушка с полтинника возросла на полтора рубля, пейзаж стал стоить три.

— Георгий Ива́нов, «Петербургское», 1929

Пастушка в беллетристике и художественной прозе

― «Ты пастух! ― вскричал с удивлением Каиб ― О! ты должен прекрасно играть на свирели». ― «Может быть; но, голодный, не охотник я до песен». ― «По крайней мере, у тебя есть пастушка; любовь утешает вас в вашем бедном состоянии. Но я дивлюсь, для чего пастушка твоя не с тобою?» ― «Она поехала в город с возом дров и с последнею курицею, чтобы, продав их, было чем одеться и не замерзнуть зимою от холодных утренников». ― «Но поэтому жизнь ваша очень не завидна?»

— Иван Крылов, «Каиб. Восточная повесть», 1792

Любезный цветок, напоминай Любиму, что его верный друг Роза без него жить не может. После сего пастушка позволила Любиму поцеловать ее руку, с обнадеживающею и волшебною улыбкою ему поклонилась и побежала домой, где застала мать свою еще спящею и исполнила все так, как располагала. Любим, оставшийся один, страстными взорами своими провожал любезную свою до самого ее жилища; казалося, не токмо взгляды, но и сердце его за нею вслед летело. И чем более она удалялась, тем более он унывал.

— Павел Львов, «Роза и Любим», 1796

Дети звали его обер-унтер-генерал-комиссар-сержант Козлоног! Трудно выговорить такое имя, и немногие удостаиваются подобного титула, зато и вырезать такую фигуру стоило немалого труда. Ну, да всё-таки вырезали! Он вечно глядел на подзеркальный столик, где стояла прелестная фарфоровая пастушка. Башмачки на ней были вызолоченные, платьице слегка приподнято и подколото алой розой, на головке красовалась золотая шляпа, а в руках пастуший посох. Ну, просто прелесть! Рядом с нею стоял маленький трубочист, чёрный как уголь, но, впрочем, тоже из фарфора и сам но себе такой же чистенький и миленький, как всякая фарфоровая статуэтка; он ведь только изображал трубочиста, и мастер точно так же мог бы сделать из него принца, — всё равно! Он премило держал в руках свою лестницу: личико у него было белое, а щёки розовые, как у барышни, и это было немножко неправильно, следовало бы ему быть почернее. Он стоял рядом с пастушкой — так их поставили, так они и стояли; стояли, стояли, да и обручились: они были отличною парочкой, оба молоды, оба из фарфора и оба одинаково хрупки.

— Ханс Кристиан Андерсен, «Пастушка и трубочист», 1845

Сестры ждали ее. Они сидели в столовой за круглым столом, освещенным висячею лампою. На белой скатерти веселою казалась коричневая бутылка с копенгагенскою шери-бренди, и светло поблескивали облипшие складки края у ее горлышка. Ее окружали тарелки с яблоками, орехами и халвою. Дарья была под хмельком; красная, растрепанная, полуодетая, она громко пела. Людмила услышала уже предпоследний куплет знакомой песенки: Где делось платье, где свирель! Нагой нагу влечет на мель. Страх гонит стыд, стыд гонит страх. Пастушка вопиет в слезах: забудь, что видел ты! Была и Лариса тут, ― нарядная, спокойно-веселая, она ела яблоко, отрезая ножичком по ломтику, и посмеивалась.

— Фёдор Сологуб, «Мелкий бес», 1902

Занавес, между тем подымаясь, открыл новую картину: пастушка и пастушок во французских шитых кафтанах и в пудреных париках, с розовыми посохами, сидели у куста, обнявшись. За кулисою Евтихий Лукич читал на семинарский распев громким и приятным голосом стихи Михайлы Попова: ― Под тению древесной, Меж роз, растущих вкруг, С пастушкою прелестной Сидел младой пастух: Не солнца укрываясь, Он с ней туда зашел: Любовью утомляясь, Открыть ей то хотел. При этих словах пастух склонился к розовому уху пастушки, но тотчас приподнялся, как бы следя взорами порхавших невидимо мотыльков. ― Меж тем, где ни взялися, Две бабочки, сцепясь, Вкруг роз и их вилися, Друг за другом гонясь; Потом одна взлетела К пастушке на висок, Ища подругу, села Другая на кусток. <...> ― Ах, станем подражати, Сказал он, свет мой, им, И ревность съединяти С гулянием своим; И, бегая лесочком, Чете подобно сей, Я буду мотылечком, Ты бабочкой моей. Голос Евтихия Лукича пел все нежнее и тише; при последних словах зазвучала издали музыка; пастух и пастушка понеслись в легком танце. Оба они страстно извивались и порхали, подражая полету бабочек, и то сближались в объятиях, то отделялись друг от друга, а стихи под переливы арф и скрипок журчали все так же сладко: ― Пастушка улыбалась, Пастух ее лобзал; Он млел, она смущалась, В обоих жар пылал; Потом, вскоча, помчались, Как легки ветерки, Сцеплялися, свивались, И стали мотыльки. Занавес опустился и скрыл счастливых любовников, превращенных волею бога Пана в эфирных мотыльков.

— Борис Садовской, «Лебединые клики», 1911

	Заиграла невидимая музыка, свет погас, и зеленоватые сукна над гиацинтами медленно раздвинулись. Первый номер была пастораль, дуэт босоножек. Одна изображала влюбленного пастушка, наигрывала, танцуя, на флейте, нежно кружила над отдыхавшей пастушкой; та просыпалась, начинались объяснения, стыдливости и томленье, и в финале торжествующая любовь. Затем шел танец гномов, при красном свете.
	— Борис Зайцев, «Голубая звезда» (1918)

― Был такой, ваше величество, казус, занесенный в скрижали амурных похождений французских пейзан. Однажды, лунной ночью, молодая прекрасная пастушка наткнулась в поле на спящего полуодетого юношу… Екатерина чрез силу смеялась, но слёзы скандально крупнели, падали в блюдо вкусных воздушностей. Остроумный шутник вел анекдот на французском наречии. Откровенные непристойности он облекал в столь изящную форму, что они, теряя цинизм, звучали пикантно и вызывали дружный смех соседей Екатерины.

— Вячеслав Шишков, «Емельян Пугачев» (книга первая, часть вторая), 1939

Пастушка в стихах

Пастушка Корентина (Делоббе, 1880-е)

Пастушка за сребро и злато на лугах Имеет весь убор в единых лишь травах. Луг камней дорогих и перл ей не являет, ― Она главу и грудь цветами украшает. Подобно каковой всегда на ней наряд, Таков быть должен весь в стихах пастушьих склад. В них гордые слова, сложения высоки В лугах подымут вихрь и возмутят потоки. Оставь свой пышный глас в идиллиях своих И в паствах не глуши трубой свирелок их. Пан скроется в леса от звучной сей погоды, И нимфы у поток уйдут от страха в воды. Любовну ль пишешь речь или пастуший спор, Чтоб не был ни учтив, ни груб их разговор, Чтоб не был твой пастух крестьянину примером И не был бы, опять, придворным кавалером. Вставай в идиллии мне ясны небеса, Зеленые луга, кустарники, леса, Биющие ключи, источники и рощи, Весну, приятный день и тихость темной нощи; Дай чувствовати мне пастушью простоту И позабыть, стихи читая, суету.

— Александр Сумароков, «Эпистола II», 1747

	Мал пастух и не богат, Только ж знает то в нем душка Сколько счастлив он и рад, Тем, что есть своя пастушка. Он трудится день и ночь, Все труды ему игрушки, Всяка тягость мнится в мочь Для любимыя пастушки. С поля идучи домой, Он спешит к своей избушке, Что-нибудь несет домой, То, вошед, дарит пастушке. О здоровье преж всего Спрашивают дружка дружку, И не больше та его, Сколько он свою пастушку.
	— Василий Тредиаковский, «Пастушок довольный», 1752

	Пастушки, я позабываю Часы, как я грустил, стеня, Опять в свирель свою взыграю, Опять в своих кругах увидите меня. Как солнечны лучи полдневны Поспустятся за древеса, И прохладятся жарки небеса, Воспойте песни здесь, но песни не плачевны; Уже моя свирель забыла томный глас. Уже нельзя гласить, пастушки, мне иного, А радости играть свирель моя готова.
	— Александр Сумароков, «Свидетели тоски и стона моего...», 1755

	Мне тихое вздыханье Стенящих горлиц мило; Мне тихие потоки, Мне рощи, мне долины Приятней лирна гласа. Украшенна пастушка Прелестными цветами, Когда в кругу пастушек Поет, поет и пляшет, Миляй гремяща хора.
	— Михаил Херасков, «Тебе приятны боле...», 1762

Вечерняя заря, явяся вдалеке, Багряный свой покров простерла над лесами; Прохладный ветерок, качая древесами, Шумел с приятностью в пушистом тростнике. Пастушка, утомясь от солнечного зноя, Воссела, где ручей, подошву холма моя, Излучинами тек, крутился и журчал; Пастух, которого давно любовны взгляды Просили от нее взаимные награды, Со стадом перед ней нечаянно предстал, Под стражу верным псам отдав своих ягняток, Он робко ей поднес им сорванных цветков, Гвоздичек аленьких и синих васильков, И как сказать люблю, не ведая ухваток, Молчал, краснел, вздыхал и, начиная речь, Старался в скорости слова сии пресечь. Забавно было то и внятно для пастушки: Ей сердце делало исправный перевод Того, что думал он. Тогда, явясь, Эрот Дал смелость пастуху, вмешался в их игрушки ― И скоро весь они забыли смертных род. Вот, друг мой, происшествие, которому я был нечаянным свидетелем; но откинь только стихотворческие басни, узнаешь, что ввечеру, когда воздух был довольно сыр, идучи с ружьём, я увидел крестьянскую бабу в лаптях, которая неосторожно резвилась с босым мальчишкою.

— Михаил Сушков, «Российский Вертер», 1801

	В дни, когда исподтишка Пастушка Ждет пастушка в поле злачном, И в ручье опять жива Синева, Тихоструйном и прозрачном. <...> Многим сердце воспалят Этот взгляд, Соблазнительный, безбровый, Шея, белая как снег, Этот смех Нимфы северной дубровы. <...> Есть в холмах тенистый грот, Где Эрот Точит золотые стрелы. Там она, упав на одр, Юных бедр Нежит сад, цветущий, белый.
	— Сергей Соловьёв, «Пастораль», 1906

	Торжествуй, веселый Май! Развевай Над землею стяг лазурный И рукою щедрой лей Нам елей Ласки нежной и безбурной. Брось на вешний луг покров Из цветов, Облети вокруг беседки, Где к жасмину льнет сирень, И одень Млечно-белым пухом ветки.
	— Александр Тиняков, «Май» (пастораль), 1909

	Пыльную тишину переулков старого города, монету старинную, мертвый шёлк бледной робы, старинную книгу с застежками и с гравюрами на шершавой бумаге и пудреную пастораль ― я славлю!
	— Иван Оредеж, «Я славлю!», 1912

См. также

• Пастух
• Пастораль
• Пастушья сумка
• Свирель
• Рожок
• Дудка
• Кнут
• Пастор
• Дворник
• Охранник