У этого термина существуют и другие значения, см. Сумка (значения).
У этого термина существуют и другие значения, см. Пастух (значения).
Пасту́шья су́мка, под которой обычно имеется в виду Пасту́шья су́мка обыкнове́нная или (реже) Су́мочник пасту́ший (лат.Capsélla búrsa-pastóris) — широко распространённое травянистое растение, вид рода Пастушья сумка из семейства Капустные (лат.Brassicaceae). Пастушья сумка — растение-космополит, распространено повсеместно в умеренных и тропических областях земного шара, происхождение неясно. В России встречается часто и повсюду, кроме арктических районов, включая всю территорию Сибири. Растёт на насыпях, вдоль дорог и канав, на полях и огородах, часто становится сорным растением.
Листья молодого растения весной богаты витаминами, их употребляют для приготовления супов, борщей, салатов и в качестве начинки для пирожков. В Китае пастушья сумка разводится как неприхотливое овощное растение на бедных бросовых землях, имеются различные сорта. В связи с этим даже одно из названий растения на английском языке — Chinese cress (китайский кресс-салат). Научное латинское название тавтологично: родовое имя лат.Capsella — уменьшительное от лат.capsa — сумка, что характеризует форму плодов; видовой эпитет лат.bursa pastoris — буквально сумка пастуха.
— Михаил Савояров, «Сума» (из сборника «Не в растения»), 1906
Один экземпляр всюду известной сорной травы ― пастушьей сумки, цветущей с весны белыми цветочками по пастбищам и близ жилья, производит 64 тысячи чрезвычайно мелких семян.[2]
— Иосиф Брудин, «Потомство у растений и животных», 1930
...однажды он узнал эту травку между подгнивающих шпал; то был кочеток, пастушья сумка, ― его треугольные семенные коробочки служили неотъемлемой деталью детства…[3]
крестик в драной березке, в стебле пастушьей сумки,
в том, что порхает всего лишь сутки.[5]
— Иосиф Бродский, «Подруга, дурнея лицом, поселись в деревне...», 1992
...тише вы, пастушьи сумки, у меня от вас голова трещит!..[6]
— Екатерина Завершнева, «Высотка», 2012
...выпить рюмку лимонной водки, понюхать вытащенную из нагрудного кармана немного влажную, успевшую оттаять веточку пастушьей сумки и аж заколдобиться…[7]
...ложная мучнистая роса ― бледные пятна на стеблях и особенно на листьях, на нижней поверхности которых развивается плесневидный порошкообразный налет. Причина ― заражение через почву грибком Pereimspora parasitica Tul., живущим на сорных крестоцветных растениях и особенно часто на пастушьей сумке. Заболевшие растения необходимо вырывать и при подготовке земли для парников отнюдь не употреблять компоста, в который вносились без пережигания сорные травы...[8]
— П. И. Каменоградский, «Парники и ранняя выгонка овощей, рассады и земляники», 1906
Ботаниками подсчитано, что куст ядовитой белены может принести 10000 семян, а стрелки-соцветия каждого растения подорожника до 14000. Один экземпляр всюду известной сорной травы ― пастушьей сумки, цветущей с весны белыми цветочками по пастбищам и близ жилья, производит 64 тысячи чрезвычайно мелких семян. В то время как другой сорняк ― гулявник (Sysimbrium), который засоряет наши огороды, сады и паровые поля, каждый год приносит уже свыше 700 тысяч семян. Но все же рекорд побивает растение пижма, или дикая рябинка (сем. сложноцветных), растущая вблизи речек и по сырым местам. Желтые безлепестковые цветы пижмы, обладающие характерным запахом, ежегодно дают около миллиона семян с одного растения…[2]
— Иосиф Брудин, «Потомство у растений и животных», 1930
Вы, конечно же, не раз встречались с пастушьей сумкой (Capsella bursa-pastoris, сем. Крестоцветные ― Cruciferae). Этот небольшой сорнячок при желании легко можно вырастить на подоконнике затем, чтобы пронаблюдать за его цветением. Цветение пастушьей сумки можно ускорить длинным днем, а некоторые (озимые) расы нуждаются в яровизации. Сначала из почвы выглядывают семядольные листья, которые очень просты по форме. Первые настоящие листья тоже весьма просты. По мере увеличения размеров листья пастушьей сумки становятся все более и более сложными по форме. Листья становятся перисторассеченными. У некоторых можно даже «угадать» более-менее длинный черешок (впрочем, часто неясно отграниченный от пластинки). Растение находится в фазе вегетативного развития. Но вот сигнал к цветению получен, в листьях образуется все больше гиббереллинов, и междоузлия становятся все длиннее и длиннее. Листья тоже меняются в форме: они становятся все проще и проще, черешки ― все короче и короче. Растение вступает в фазу раннего генеративного развития. В пазухе каждого из листьев может развиться боковой побег с длинными междоузлиями. (Он как бы повторит судьбу главного побега).[9]
— Владимир Чуб, «Что изучает наука ботаника?», 1998
Намазать охотничьи лыжи мазью, прогреть их строительным феном, тщательно растереть мазь, надеть пуховик, меховую шапку-ушанку, толстые овчинные рукавицы, валенки, замотаться шарфом, взять с собой собаку, идти сквозь мутную морозную мглу по заснеженному полю против ледяного колючего ветра, падать, снова идти, тереть замерзающие щёки и нос, дойти через пять километров до леса, перевести дух, отобрать у собаки раскопанную из-под снега веточку обледеневшей пастушьей сумки, спрятать ее в теплый внутренний карман на груди, снова идти против переменившего направление ветра пять километров до дома, ввалиться в дом, велеть жене стащить с себя валенки, сесть за обеденный стол перед тарелкой горячих щей, выпить рюмку лимонной водки, понюхать вытащенную из нагрудного кармана немного влажную, успевшую оттаять веточку пастушьей сумки и аж заколдобиться…[7]
Видел еще редкую малокровную травку на нефтяной земле между шпал, видел смыкающуюся в математической неизвестности пару рельсов, уже дрожавших от приближающегося поезда. И на них, лицом вниз, видел он Анну Евграфовну с черным, как бы обуглившимся лицом: она ждала. Образ этот, сложившийся из бытовых, книжных и всяких прочих наслоений, и был центром его интеллигентского страха; этот вполне выдуманный образ цепенил ему мысль и служил шлагбаумом на пути к будущему; он повторялся, с каждым днем обогащаясь новыми подробностями. Так, однажды он узнал эту травку между подгнивающих шпал; то был кочеток, пастушья сумка, ― его треугольные семенные коробочки служили неотъемлемой деталью детства: возле отцовской скорняжной, между крыльцом и заборчиком, был один метр глухого пространства, густо заросший этой беззатейной живностью, ― там прятались, играя в жуликов, ребятишки…[3]
— Вот наперстянка. Из нее приготовляют капли от сердечной болезни. Отваром из пастушьей сумки останавливают кровь, купеной лечат ревматизм.
― Да ты прямо травознай! ― удивлялся Санька.[10]
Разгреби под его поникшими ветвями свежий снег ― и перед тобой чудо: здесь, как в нише, не только живут, но и цветут разные травы. Зелено блестит, весь в бисерных снежных крупинках, волосистый стебель пастушьей сумки, обвешанный вокруг мелкой и нежной белой цветенью. Рядом ― невысокий, но крепкий лядвенец, живые золотистые цветы сбились на нем стайкой. В глубине ниши сверкают хрустальные розетки бесстрашного, цветущего всю зиму морозника…[4]
Мальчику, видимо, понравилась эта игра. Он, посапывая, добросовестно повторял за Клавой названия цветов. А она так ими и сыпала:
— Вот, глянь, это подмаренник. А это купава. Вот та, с белыми колокольцами. А это кукушкины слёзки.
Я слушал и только удивлялся. Девочка знала множество цветов. Она называла дрёму, ночную красавицу, гвоздику, пастушью сумку, копытень, мыльный корень, шпажник, валерьяну, чебрец, зверобой, чистотел и много других цветов и трав.[11]
После дождя они дышали открытыми ртами, как дети во сне. Вот проплыла замшевая мята с крестовидными веточками, вдруг дико взглядывала на меня ромашка, невнятное бормотание пастушьей сумки с истончившейся на цветках желтизной перемежалось пламенным восклицанием мака, щитковидные соцветия тысячелистника проносили в своих мелких корзинках белый и розовый аромат, между ними вился фиолетовый чабрец, и трепет этих оттенков был похож на колебание длинной струны… И вдруг вся эта нежная пастораль наматывалась на бешеный рев поезда: мы останавливались и одинаковым движением зажимали уши руками. И снова цветы торопливо спускались с насыпи, лишь только исчезал шум поезда.[12]
Иван Иванович рассказывал ему о “травяном стиле” цаошу. Знаки его подобны густой траве, согнувшейся под ветром, ветер — дыхание духов, заставляющее трепетать душу писца и выводить иероглифы вдохновенно, так, чтобы в них ощущалось движение этого ветра, облаков, летучих изумрудных драконов, ползучих неслышных змей. Но чтобы различить эту невидимую музыку, мастер должен быть спокоен. Нервничаешь — лучше встань, пройдись, погляди, как возвращаются домой перелетные гуси, как цветет на равнине пастушья сумка, как сплелся у каменной стены кунжут с шелковицей, уверься в том, что шелкопряды совсем окрепли — и стань мирен.[13]
В следующий раз, говорит, не поддамся на уговоры. Поболит и перестанет, эка невидаль. Это всё вы, пастушьи сумки, накумекали. (Ага, это наше с Викой прозвище, одно на двоих. Как-то раз мы друг друга обзывали, вооружившись справочниками лекарственных растений. Выбирали, что похлеще: эй ты, дурнишник обыкновенный, а ты пырей ползучий, а ты… а ты бешеный огурец, коровяк скипедровидный, мордовник, золотушная трава!.. И тут папа с кухни: тише вы, пастушьи сумки, у меня от вас голова трещит!.. И ведь прижилось!)[6]
Ходил полями, воздух сух,
Лицо влажнело временами,
И я не ведал, что случится с нами:
— Пастушья сумка, где же твой пастух?..[1]
— Михаил Савояров, «Сума» (из сборника «Не в растения»), 1906
Хотел бы быть учёным, постепенно
Он мысль мою доводит до конца.
А нам одно блестящее мгновенье,
И упражненье месяцы и годы,
Как в освещенном плещущей луной Монастыре.
Пастушья сумка, заячья капустка, Окно с решеткой, за решеткой свет
Во тьме повис. И снова я пытаюсь
Восстановить утраченную цепь,
Звено в звено медлительно вдеваю.[14]
И дальше на чаше, где торф и туманы Лесов голубых, по туманной поляне Проходишь. Гремит водопой. В кругозор ― Курган одинокий и строгий курганный Тысчелетье лелеющий бор. Марь, белена, полынь и пастушьи
Сумки сквозные, заветренной дружбой ―
Тысчелетней, ― «Послушай!..» обдав,
Славясь и ластясь, от утра жемчужной
Тянутся речкой…[15]
— Варвара Монина, «На чаше великой российской равнины...», 1926
Лучше стареть в деревне. Даже живя отдельной
жизнью, там различишь нательный
крестик в драной березке, в стебле пастушьей сумки,
в том, что порхает всего лишь сутки.[5]
— Иосиф Бродский, «Подруга, дурнея лицом, поселись в деревне...», 1992
Когда ветер стихает и листья пастушьей сумки
еще шуршат по инерции или благодаря
безмятежности ― этому свойству зелени ―
и глаз задерживается на рисунке обоев, на цифре календаря,
на облигации, траченной колизеями
ноликов, ты ― если ты был прижит
под вопли вихря враждебного, яблочка, ругань кормчего ―
различишь в тишине, как перо шуршит,
помогая зеленой траве произнести «все кончено».[5]
↑П. И. Каменоградский. Парники и ранняя выгонка овощей, рассады и земляники. Практическое руководство по устройству и ведению парникового хозяйства для огородников, сельских хозяев и любителей. — СПб., 1906 г.
↑Малеева Ю., Чуб В. «Биология. Флора». Экспериментальный учебник для учащихся VII классов. — М.: МИРОС. 1994 г.
.svg){kind=logo}
