Ма́льва, зинзи́вер или просви́рник[комм. 1] (лат.Málva) — красивоцветущие травянистые растения из семейства Мальвовых (лат.Malvaceae), распространённые луговые и лесные цветы в зоне умеренного климата по всему северному полушарию. В России дикорастущими встречается более пяти видов мальвы. Однако основное распространение мальва получила как неприхотливое и эффектное садовое растение, многолетник со стройными стеблями и яркими цветами самой разнообразной расцветки. За века культивирования выведены сотни сортов садовой мальвы, многие из которых на самом деле являются селекционными сортами или гибридами штокрозы, но под более простым и привычным названием: мальва.[комм. 2]
От названия цветка мальвы было образовано сиреневое «цветочное» имя девочки Мальвины.
Мальва в научно-популярной литературе и публицистике[править]
В этом отношении имеют особенно значение, наоборот, такие признаки, которые в деле систематического родства оказываются всего менее важными. Так, например, лесная мальва(Malva Sylvestris), отличающаяся крупным и ярче-окрашенным венчиком, легко кидающимся в глаза, посещается тридцатью одним видом насекомых, тогда как её ближайшая родственница, круглолиственная мальва, или калачик (М. rotundifolia),[комм. 3] имеющая в сущности сходный цветок, но только с маленьким бледным венчиком, посещается всего только тремя видами семейства пчелиных.[1]
— Илья Мечников, «Очерк вопроса о происхождении видов», 1876
В настоящих малороссийских селениях редко не найдешь около галерейки хотя крошечного палисадника с мальвами (их зовут весьма выразительно ро́жами), подсолнухами, ноготками, шиповником и прочими незатейливыми растениями. Частенько над белой трубой горит своими пунцовыми кистями рябина, эта настоящая степная красавица, загорелая и яркая как цыганка; сливы, тополи, дикие груши убегают позади хат в балку…
Мальва в мемуарах, беллетристике и художественной прозе[править]
Казалось, одни ласточки не покидали старого барского дома и оживляли его своим временным присутствием, когда тёмные купы акаций и лип, окружавшие дом, покрывались густою зеленью; в палисаднике перед балконом алели мак, пион, и сквозь глушившую их траву высовывала длинную верхушку свою стройная мальва, бог весть каким-то странным случаем сохранившаяся посреди всеобщего запустения; но теперь даже и ласточек не было; дом глядел печально и уныло из-за чёрных безлиственных дерев, поблекших кустарников и травы, прибитой последними ливнями к сырой земле дорожек.[2]
Открылся вид на Колядин. Село было расположено амфитеатром. Кресты церквей горели как рубиновые искры, но внизу уже легли синие тени вечера. Развесистые ивы неподвижно стояли по обеим сторонам плотины, в спокойной глади прудов отражались багряные облака. Начались узкие улицы, белые хаты, скрытые до половины в подсолнечниках и мальвах. Пыль поднялась удушающая: шли овцы.
Дом, отведённый Авилову, заметно отличался от окружающих его хатёнок и размерами, и белизною стен, и железной крышей. Половина двора заросла густой, выше человеческого роста кукурузой и гигантскими подсолнечниками, низко гнувшимися под тяжестью своих жёлтых шапок. Около окон, почти закрывая простенки между ними, подымались длинные, тонкие мальвы со своими бледно-розовыми и красными цветами.[3]
Потом Саша увидел себя отдельно, откуда-то сверху. Гроб был маленький и весь осыпан цветами, простыми и милыми, ромашкою, просвирниками, лютиками. Несли, чередуясь, юноши и прекрасные девицы, и толпа теснилась вокруг, мережа нарядными платьями на барышнях. У всех в руках и на одежде были цветы.
— Да хорошо, хорошо, — рассеянно говорил Ваня, с любопытством смотря на низенькую избушку, розовые мальвы вокруг и на завалине, в белой рубашке, синих портах и небольшой скуфейке на голове, седого старика с длинной узкой бородой и живыми весёлыми глазами.
— Михаил Кузмин, «Крылья (Повесть в трех частях)», 1906
Только окна почему-то закрыты в такую жару. Какие чудаки! Вот и вишнёвые садочки, и огороды. Пышные мальвы и георгины глядят через плетень. На золотых кустах чернобривца солнце словно забыло своё сияние. А вон и подсолнечники… Целый лес…[4]
Матвей подошёл к окну и стал за косяком, выглядывая в сад, светло окроплённый солнцем. Перед ним тихо качались высокие стебли мальвы, тесно усаженные лиловыми и жёлтыми цветами в росе. Сверкающий воздух был пропитан запахом укропа, петрушки и взрытой, сочной земли. Между гряд, согнувшись и показывая красные ноги, выпачканные землей, рылись женщины, наклоня головы, повязанные пёстрыми платками. Круто выгнув загорелые спины, они двигались как бы на четвереньках и, казалось, выщипывали траву ртами, как овцы.
Всё меня пленяло в Наталье Петровне: и её милый взгляд, и мечтательная улыбка, и её пальцы, бледно-розовые, как лепестки мальвы. Она говорила со мной доверчиво и нежно, как с младшим братом, и я был счастлив, счастлив…[5]
Я принёс железную лопату, он поплевал на руки и, покрякивая, стал глубоко всаживать ногою заступ в жирную землю.
— Отбрасывай коренья! Потом я тебе насажу тут подсолнухов, мальвы — хорошо будет! Хорошо…
Я страдал. И точно, ледников я не видал никогда. Я ограничился тем, что поднялся на сопку. Мальвы были чудовищного роста ― достигали мне по плечи, когда я на лошади пробивался сквозь них.[6]
В домишках подслеповато поблескивали стёкла в рамах растворённых окошек. Внутрь комнат из палисадников тянулась потная русоголовая кукуруза с блестящими, словно маслом смоченными метёлками и кистями. Из-за провисающих плетней одиночками смотрели вдаль бледные, худощавые мальвы, похожие на хуторянок в рубахах, которых жара выгнала из душных хат подышать свежим воздухом.[7]
Здесь уютно пахло прелыми сосновыми опилками; в тени у забора лежали неокоренные брёвна, помеченные на потемневших серых торцах какими-то значками; на облупленном конторском домике висел вылинявший до бледно-розового цвета первомайский лозунг. В палисаднике цвели мальвы. И от всего этого вдруг сладко заныло сердце, как при воспоминании о чём-то утраченном навсегда и до боли милом.[8]
Ствол на удивление рано воздвигшегося подсолнуха (полоумная весна, обнаружив обронённую семечку, торопливо выставила к лету его из земли) был замшев и налит зеленоватым составом, как стебли мальвы, росшей невдалеке у терраски, точно возле малороссийской хаты, хотя тут была столица мира, возглавившая поход борьбы за мир. Вздыбленный подсолнуховый ствол был толст и с набухшими вдоль зеленоватыми жилами. От жары его разгорячённое устройство напряглось, и потому возникало даже ощущение некоторой неловкости, тем более что вверх по набухшей жиле старательно вползала божья коровка, тревожа, надо понимать, ножками тусклую кожицу бессовестного остолопа. Ещё к стволу, горизонтально гудя, подлетал и, стукаясь, отлетал тяжкий шмель, и мальвы у терраски, как маленькие локаторы, обнаружив в воздухе тихоходного этого бомбовоза, напрасно ждали, чтобы он заполз в разинутые их водянистого цвета нутра и мохнатыми лапками, свисающими с натужно вибрирующего внутренним гудом кузова, навёл там сладкий порядок. Однако полновесный, как медная пуля, сластолюбец упорно интересовался постичь подсолнуховый стебель, поражаясь торчанию из земли этого посоха, а всего более боковой вспухшей жиле, и разглядывал поэтому своими невесть как устроенными глазами невесть что на невесть отчего напрягшемся организме растения. Сантиметров на тридцать ниже шмелиного тыканья приходилось изголовье деревянной раскладушки, обтянутой выгоревшим, почти уже не цвета хаки брезентом, а на раскладушке в белых пикейных трусах и в белом же бюстике лежала на животе загорающая Валька. Бюстгальтера, то есть его главных частей, надетых на притиснутые к брезенту обалдевшие Валькины груди, видно не было, но в доме, возле терраски которого ловили летний гуд хохлацкие мальвы, в комодном ящике лежала исполинская выкройка Валькиной чашечки, и возбуждающего средства сильнее люди тогда не знали.[9]
Самолёт подлетал, громко рокоча, однако видно его всё ещё не было. Шмель, до сих пор настырно тыкавшийся в околоподсолнуховую прослойку, оттого что Валька вскочила, сипло гуднул, метнулся и безошибочно вдарился в нутро вовсе уж разинувшейся мальвы, где сразу завозился, захрюкал, словно бы уже часа два как в ней хозяевал. От его влёта мальва отшатнулась на своём водянистом стебле и на какое-то время осталась откинутой, чтобы, упаси Бог, не выронить мохнатое и ворочающееся счастье. Самолёт рокотал теперь как псих. Казалось, он собирается врезаться в забор. Остальные мальвы, разинув свои розоватые нутра, повернулись к той, которая заполучила в себя шмеля, и завистливо разглядывали чужую радость. <...> Валька встала на цыпочки и раскинула руки, но так здорово, что груди её в бусхалтере (с этой минуты я настаиваю только на таком произношении женского этого слова) выпятились, зад отставился, верх тела, то есть бусхалтер, отсыревший на раскладушке, обсох, низ тела взмок ещё больше, все её девичьи мальвы разинулись донельзя, а из некоторых домов повыскакивал народ, ибо травяную улицу уже накрыла тень.[9]
На этом суровом фоне винно-красные и бело-розовые лепестки, покрытые налётом тончайшего пушка, казались особенно нежными. Будь эта мальва делом человеческих рук, она вызывала бы раздражение у истинного ценителя искусств, показавшись ему излишне приторной. Но мальва была живая и рассматривалась исключительно как сорняк, которому вздумалось зацвести. Потому что среди обитателей баронского замка поэтов не было. Вместо восхищённого созерцателя возле мальвы примостился Хальдор.[10]
Возле ног моих доцветает ромашка, чуть поодаль красуются сиреневые и белые граммофончики петуний. Гудливым пчёлам ни там ни там нет поживы. Хорошо, что под вишней, раздвигая листья её, поднялась высокая мальва и расцвела розовым. Пчёлы по две и по три забираются в один просторный цветок, млеют там. Утро. Солнечный мягкий жар припекает.[11]
Наиграемся до одури, потом глаза ищут: нет ли чего съедобного? У меня были на примете несколько зарослей просвирника круглолистного. Его семена, похожие на плоские зелёные пуговки, приятные на вкус, мы называли «калачиками» и поедали целыми горстями.[комм. 4] По обоим крутым склонам глубокого Черкалихинского оврага я знал все места, где растёт паслён чёрный ― поздни́ка.[12]
В углу запущенного сада
Цветет особенный мирок,
Живая вьется там ограда
И часто пчёл гудит роек.
Там бледно-розовая смолка,
И мак из пурпурного шёлка,
И голубые васильки,
И кашка с запахом медовым,
И с легким отблеском лиловым
Изящной мальвы лепестки.[14]
Когда я в августе, в закатный час, иду
В моём запущенном мечтательном саду,
И этот ясный час различно-одинаков
В покрове, реющем на купах мальв и маков...[17]
Шарль Ландель «Девочка с веткой мальвы»[комм. 6] (1889)
Под серым домом борт махровой мальвы. Игрушка детская уставилась в окно,
А у порога щит с приветом «Salve»...[комм. 7]
Скорее спрячьте в яблоню лицо![19]
Кто эта слёзная тоскунья?
Кто эта дева, мальва льда?
Как ей идёт горжетка кунья
И шлем тонов «pastilles valda»… <...>
Но кто ж она? но кто ж она?
Омальвенная конькобежка? Японка? полька? иль норвежка?..
— Георгий Оболдуев, «Буйное вундеркиндство тополей...» (Живописное обозрение), 1927
А под вечер ― только багряные мальвы
Холмы увенчают закатным венцом, ― Ведро за ведром притащишь к крыльцу
И щедрой рукой зелёных польёшь малышей...[19]
И ответило мне солнце:
«Ты дурак! В яру безвестном
Мальва цвет свой раскрывает
С бескорыстием чудесным…
В этой щедрости извечной Смысл божественного свитка…
Так и девушки, мой милый,
Грациозны от избытка».[19]
Над поздними мальвами буйно заросших баштанов,
среди огневой, но начавшей чернеть красноты,
пятнистый и в ржавых иголках шарик каштана
летит и летит, проваливаясь сквозь листы.[25]
Листья дальних деревьев, как мелкая рыба в сетях,
посмотри на вершины: на каждой играет дитя!
Собирая цветы, называй их: вот мальва! вот мак!
это память о Боге венчает вершину холма![26]
Он играл про влюблённых, Прильнувших друг к другу, Про коней вороных И про белую вьюгу,
И про мальвы в саду
На ночном полустанке…
А они в это время
Правили гранки.[28]
По утрам у крыжовника жар
и малина в серебряной шапочке
в пузырьках фиолетовый шар
на соломинке еле удержится прилетает слепой соловей белотелая мальва не движется...
↑Мальву очень часто путают со штокрозой. Возможно, именно потому и второе, русское название рода (просвирник) имеет не слишком заметное отличие. Мальву называют «просви́рник», а штокрозу — «просвирня́к».
↑В природе дикорастущая мальва — однолетнее, реже двух- или многолетнее растение, с лежащим, восходящим или прямым стеблем. В культуре — напротив, значительно больше распространены рослые и многолетние сорта мальвы (и штокрозы), зимующие из года в год и радующие прекрасным долгим цветением. Однолетние сорта мальвы, впрочем, тоже популярны. Они очень быстро растут и зацветают уже на второй месяц после посева.
↑«Просвирник круглолистный», о котором пишет Рим Ахмедов — это та же мальва маленькая(M. pusilla), о которой речь шла чуть выше.
↑«щевелевый куст» — так в оригинале, старое написание слова щевель (щавель).
↑Размер и форма изображённой на картине Шарля Ланделя махровой мальвы позволяет предположить, что это, вероятнее всего, один из садовых сортов гибридной штокрозы, чаще всего называемой «мальвой».
↑«Salve» — славься или возрадуйся, первое слово католической молитвы «Salve Regina» (славься, царица).
