Плакальщица

	Плакальщица
	Статья в Википедии
	Медиафайлы на Викискладе

Плáкальщица — в старинном похоронном обряде профессия женщины, которую нанимали для оплакивания покойника. Плачи и причитания плакальщиц отличаются высокой степенью эмоционального напряжения, умением выразить безутешное горе и передать накал скорбных чувств близким покойного. Однако чтобы не «затопить» усопшего на «том» свете чрезмерными рыданиями, в обрядовом каноне для оплакивания отведено только светлое время суток.

Плакальщица в определениях и кратких цитатах

	Не могу верить, чтобы люди могли пылко любить и плодовито причитать о любви своей, словно наёмная плакальщица по умерших.^[1]
	— Александр Бестужев-Марлинский, «Аммалат-бек», 1831

Гроб с покойником ставят посреди избы и начинается кощунственное отпевание, состоящее из самой отборной, что называется, «острожной» брани, которая прерывается только всхлипыванием плакальщицы, да каждением «попа».^[2]

— Сергей Максимов, «Нечистая, неведомая и крестная сила», 1903

	То пророчица великих разлук! Сова-плакальщица, филин-сова.^[3]
	— Марина Цветаева, «Ночь вторая» [Царь-девица — 4], 1920

	Город спит. Зачем он бодрствует? Зачем внимает ровному дыханию полуночного мира? Не на страже, не плакальщица над гробом.^[4]
	— Илья Эренбург, «Портреты современных поэтов», 1922

	...запевалой и зачинателем хора является женщина, а не мужчина; это она ― корифей, плакальщица, ведунья, «поэтесса». А тот, кто был солнцем, стал богом смерти и воскресения, т.е. плодородия...^[5]
	— Ольга Фрейденберг, «Поэтика сюжета и жанра», 1935

...на каждой пристани пароход встречали толпы жителей. Впереди стояли старухи плакальщицы в чёрных платках. Как только пароход подваливал к пристани, они начинали оплакивать умершего высокими, томительными голосами. Слова этого поэтического плача никогда не повторялись. По-моему, каждый плач был импровизацией.^[6]

— Константин Паустовский, «Золотая роза», 1955

Те, кто считал себя покойнице роднее, начинали плач ещё с порога, а достигнув гроба, наклонялись голосить над самым лицом усопшей. Мелодия была самодеятельная у каждой плакальщицы. И свои собственные излагались мысли и чувства. Тут узнал я, что плач над покойной не просто есть плач, а своего рода политика.^[7]

— Александр Солженицын, «Матрёнин двор», 1960

	Изящно коленопреклоненная плакальщица прижалась чугунным лбом к кресту. Гид сказал, что моделью скульптору послужила сама вдова.^[8]
	— Андрей Битов, «Вы приходите — вас не ждали...», 1974

	А всё ж норовишь ты упрочиться, То плакальщица, то пророчица.^[9]
	— Семён Липкин, «Русская поэзия», 1975

	Плачут плакальщицы, алчут ненасытные с пересохшими губами, как в пустыне...^[10]
	— Наталья Горбаневская, «Плачут плакальщицы, алчут ненасытные...», 1996

Плакальщица в публицистике и документальной литературе

Такова, например, игра в покойника (местные названия: «умрун», «смерть» и т.д.). Состоит она в том, что ребята уговаривают самого простоватого парня или мужика быть покойником, потом наряжают его во всё белое, натирают овсяной мукой лицо, вставляют в рот длинные зубы из брюквы, чтобы страшнее казался, и кладут на скамейку или в гроб, предварительно накрепко привязав верёвками, чтобы, в случае чего, не упал или не убежал. Покойника вносят в избу на посиделки четыре человека, сзади идёт поп в рогожной ризе, в камилавке из синей сахарной бумаги, с кадилом в виде глиняного горшка или рукомойника, в котором дымятся угли, сухой мох и куриный помёт. Рядом с попом выступает дьячёк в кафтане, с косицей назади, потом плакальщица в тёмном сарафане и платочке, и, наконец, толпа провожающих покойника родственников, между которыми обязательно найдётся мужчина в женском платье, с корзиной шанег или опекишей для поминовения усопшего. Гроб с покойником ставят посреди избы и начинается кощунственное отпевание, состоящее из самой отборной, что называется, «острожной» брани, которая прерывается только всхлипыванием плакальщицы, да каждением «попа».^[2]

— Сергей Максимов, «Нечистая, неведомая и крестная сила», 1903

Город спит. Зачем он бодрствует? Зачем внимает ровному дыханию полуночного мира? Не на страже, не плакальщица над гробом. Человек в пустыне, который не в силах поднять веки (а у Блока должны быть очень тяжёлые веки) и который устал считать сыплющиеся между пальцами дни и года, мелкие остывшие песчинки. По великому недоразумению, Блока считают поэтом религиозным. За твёрдую землю, на которой можно дом уютный построить, принимают лёгкий покров юношеского сна, наброшенный на чёрную бездну небытия.^[4]

— Илья Эренбург, «Портреты современных поэтов», 1922

Смерть и воскресение природы персонифицируются в метафорах производительности; поэтому умирающий-воскресающий бог становится возлюбленным великой матери, рождающей и оплодотворяющей его, ― земли. Отсюда ― параллелизм аграрно-эротических образов, архаическая любовь связывается со смертью и воскресением прекрасного юноши-любовника, с цветами и весной, с пробуждением и смертью природы. Женский характер подчёркнут в обрядах умирающих-воскресающих богов: женщины поют плачи о погибшем юном боге, женские хоры сливаются с женским божеством, любящим и оплакивающим смерть своего любовника. Теперь запевалой и зачинателем хора является женщина, а не мужчина; это она ― корифей, плакальщица, ведунья, «поэтесса». А тот, кто был солнцем, стал богом смерти и воскресения, т.е. плодородия, вот почему персонифицированным ритмом, поздней музыкой и музыкальным инструментом, сначала являются солнечно-световые божества (Гелиос, Мемнон, Аполлон), а потом умирающие-воскресающие боги, ― и Адонис, Кинир, Лин, Боремос, Литюерс и мн. др. воплощают песню. Эти боги зелени и растительности воскресают весной, и весна пробуждает их к жизни, отсюда ― поэтессы как персонифицированная «весна» и плодородие. Так, Эрифанида, «Ηριφανίς» (Явленная весна), поэтесса, потеряв прекрасного Меналка, в которого была страстно влюблена, скиталась в страшной печали, слагала песни-плачи в честь возлюбленного и выкликала его, ― а Меналк был божеством растительности из разряда Адониса.^[5]

— Ольга Фрейденберг, «Поэтика сюжета и жанра», 1935

Пришвин удивляется тому, как сосуществуют в крестьянском быту языческие и христианские обычаи, и христианские кажутся ему вынужденной уступкой, а настоящие властители этого края ― колдуны, к которым его влечёт куда больше, чем к православным монахам. Он был внимателен не только к природе ― в «Краю» немало ярких образов людей, и один из самых пронзительных ― вопленица Степанида Максимовна, профессиональная плакальщица; старик Иван Тимофеевич Рябинин, сын того знаменитого Рябинина, у которого записывал былины Гильфердинг. Книга была замечена и имела успех (в том числе и денежный, Пришвин получил шестьсот рублей золотыми), и эта первая литературная победа, пусть даже её автором впоследствии отчасти преувеличенная и превращённая в своего рода легенду, значила для вчерашнего неудачника необыкновенно много.^[11]

— Алексей Варламов, «Пришвин или Гений жизни», 2002

Плакальщица в мемуарах, письмах и дневниковой прозе

...на каждой пристани пароход встречали толпы жителей. Впереди стояли старухи плакальщицы в черных платках. Как только пароход подваливал к пристани, они начинали оплакивать умершего высокими, томительными голосами. Слова этого поэтического плача никогда не повторялись. По-моему, каждый плач был импровизацией. Вот один из плачей: «Пошто отлетел от нас в смертную сторону, пошто покинул нас, сиротинушек? Нешто мы тебя не привечали, не встречали добрым да ласковым словом? Погляди на Свирь, батюшка, погляди в останний раз, ― кручи запеклись рудой кровью, течет река из одних наших бабьих слёз. Ох, за что же это смерть к тебе пришла не ко времени? Ох, чего ж это по всей Свири-реке горят погребальные свечечки?» Так мы и плыли до Вознесенья под этот плач, не прекращавшийся даже ночью.^[6]

— Константин Паустовский, «Золотая роза», 1955

С большим волнением стоял я перед могилой Грибоедова. Пытаясь быть честным, могу признаться, что к «Горю от ума» это мало относилось ― чувство моё было к могиле, и оно было сродни зависти. «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя!» Изящно коленопреклоненная плакальщица прижалась чугунным лбом к кресту. Гид сказал, что моделью скульптору послужила сама вдова. Я тут же поверил его акценту. И никак не мог заглянуть ей в лицо, за крест, потому что грот был заперт решёткой.^[8]

— Андрей Битов, «Вы приходите — вас не ждали...», 1974

Плакальщица в беллетристике и художественной прозе

Завидую любезности, уму любовников книжных ― но зато как вяла, как холодна любовь их! ― это луч месяца, играющий по льду! Откуда набрались европейцы фарсийского пустословия, этого пения базарных соловьёв, этих цветов, вáренных в сахаре? Не могу верить, чтобы люди могли пылко любить и плодовито причитать о любви своей, словно наёмная плакальщица по умерших. Расточитель раскидывает сокровище на ветер горстями; любитель хранит, лелеет его, зарывает в сердце кладом! Я молод ― и спрашиваю, что такое дружба? Имею друга в Верховском, друга нежного, искреннего, предупредительного, ― и не есмь друг!^[1]

— Александр Бестужев-Марлинский, «Аммалат-бек», 1831

Чему нас учат, к чему примеры лучших людей, мораль, этика, нравственность? .. ― Да будет тебе, Пепко! Надоел... Причитаешь, как наёмная плакальщица. ― Нет, ты посмотри на мою рожу... Глаза красные, кожа светится пьяным жиром ― вообще самый гнусный вид кабацкого пропойцы. За этим немедленно следовал целый реестр искупающих поступков, как очистительная жертва.^[12]

— Дмитрий Мамин-Сибиряк, «Черты из жизни Пепко», 1894

Деревенские приходили постоять-посмотреть. Женщины приводили и маленьких детей взглянуть на мертвую. И если начинался плач, все женщины, хотя бы зашли они в избу из пустого любопытства, — все обязательно подплакивали от двери и от стен, как бы аккомпанировали хором. А мужчины стояли молча навытяжку, сняв шапки.
Самый же плач доставалось вести родственницам. В плаче заметил я холодно-продуманный, искони заведенный порядок. Те, кто подале, подходили к гробу ненадолго и у самого гроба причитали негромко. Те, кто считал себя покойнице роднее, начинали плач ещё с порога, а достигнув гроба, наклонялись голосить над самым лицом усопшей. Мелодия была самодеятельная у каждой плакальщицы. И свои собственные излагались мысли и чувства. Тут узнал я, что плач над покойной не просто есть плач, а своего рода политика. Слетелись три сестры Матрены, захватили избу, козу и печь, заперли сундук ее на замок, из подкладки пальто выпотрошили двести похоронных рублей, приходящим всем втолковывали, что они одни были Матрене близкие. И над гробом плакали так:
— Ах, нянькя-нянькя! Ах, лелька-лелька! И ты ж наша единственная! И жила бы ты тихо-мирно! И мы бы тебя всегда приласкали! А погубила тебя твоя горница! А доконала тебя, заклятая! И зачем ты ее ломала? И зачем ты нас не послушала?
Так плачи сестер были обвинительные плачи против мужниной родни: не надо было понуждать Матрену горницу ломать. (А подспудный смысл был: горницу-ту вы взять-взяли, избы же самой мы вам не дадим!)
Мужнина родня — Матренины золовки, сестры Ефима и Фаддея, и еще племянницы разные приходили и плакали так:
— Ах, тетанька-тетанька! И как же ты себя не берегла! И, наверно, теперь они на нас обиделись! И родимая ж ты наша, и вина вся твоя! И горница тут ни при чем. И зачем же пошла ты туда, где смерть тебя стерегла? И никто тебя туда не звал! И как ты умерла — не думала! И что же ты нас не слушалась?... (И изо всех этих причитаний выпирал ответ: в смерти ее мы не виноваты, а насчет избы еще поговорим!)
Но широколицая грубая «вторая» Матрена — та подставная Матрена, которую взял когда-то Фаддей по одному лишь имечку, — сбивалась с этой политики и простовато вопила, надрываясь над гробом:
— Да ты ж моя сестричечка! Да неужели ж ты на меня обидишься? Ох-ма! ... Да бывалоча мы все с тобой говорили и говорили! И прости ты меня, горемычную! Ох-ма!... И ушла ты к своей матушке, а, наверно, ты за мной заедешь! Ох-ма-а-а!... На этом «ох-ма-а-а» она словно испускала весь дух свой — и билась, билась грудью о стенку гроба. И когда плач ее переходил обрядные нормы, женщины, как бы признавая, что плач вполне удался, все дружно говорили: — Отстань! Отстань!
Матрёна отставала, но потом приходила вновь и рыдала еще неистовее.^[7]

— Александр Солженицын, «Матрёнин двор», 1960

— Две загадки в мире есть: как родился — не помню, как умру — не знаю. И смолкла Матрена тотчас, и все смолкли до полной тишины. Но и сама эта старуха, намного старше здесь всех старух и как будто даже Матрене чужая вовсе, погодя некоторое время тоже плакала:
— Ох ты, моя болезная! Ох ты, моя Васильевна! Ох, надоело мне вас провожать!
И совсем уже не обрядно — простым рыданием нашего века, не бедного ими, рыдала злосчастная Матренина приёмная дочь — та Кира из Черустей, для которой везли и ломали эту горницу. Ее завитые локончики жалко растрепались. Красны, как кровью залиты, были глаза. Она не замечала, как сбивается на морозе ее платок, или надевала пальто мимо рукава. Она невменяемая ходила от гроба приемной матери в одном доме к гробу брата в другом, — и еще опасались за разум ее, потому что должны были мужа судить.^[7]

— Александр Солженицын, «Матрёнин двор», 1960

Но разошедшийся Василий Прокопьевич всё ещё не смеется. Он услышал вдруг сладкоголосую Наталью Семёновну и обрушил на неё остатки своего гражданского гнева:
― Бояры-бояры, а сама тянет из колхоза всё, что плохо лежит ― то лён, то сено охапками, то ржаные снопы. Прижмут её ― она в слёзы: плакальщица ведь, артистка! А когда муж стоял в председателях, от неё никому житья не было.
Однажды Ванька Вихтерков подкараулил её в поле да забрался под суслон, будто от дождя, ждёт, что будет. Причитальница добралась и до этого суслона, снимает хлобук, а он ей: «Хлобук-то оставь, Натаха, а то меня дождь смочит!»^[13]

— Александр Яшин, «Вологодская свадьба», 1962

Плакальщица в стихах

	Следы побоища поспешно Снегами вьюга занесла. Исчезла кровь, земля бела; Но вьюга плачет неутешно И по снегу несёт печаль, Как будто ей убитых жаль.^[14]
	— Арсений Голенищев-Кутузов, «Плакальщица», 1877

	То пророчица великих разлук! Сова-плакальщица, филин-сова. Охорашивается, чистит клюв.^[3]
	— Марина Цветаева, «Ночь вторая» [Царь-девица — 4], 1920

	Он строен был, и юн, и рыж, Он женщиною был, Шептал про Рим, манил в Париж, Как плакальщица выл...^[15]
	— Анна Ахматова, «Всем обещаньям вопреки...», 1961

	Куда как ликующей мнимости Слабей непреложность твоя, А всё ж норовишь ты упрочиться, То плакальщица, то пророчица, То ангел из дома терпимости, То девственный сон бытия.^[9]
	— Семён Липкин, «Русская поэзия», 1975

Как гордость нации моей
петлю и пулю принимает,
слезами всех семи морей
Россия это понимает!
Схватились за голову вы
но было поздно поздно поздно...
оставьте плакальщицам выть
...как хороши-то были розы!
Да, после смерти можно брать
любое легкое творенье...
но правды вам не миновать,
не скрыть от мира преступленье.^[16]

— Леонид Губанов, «Вот вам это и ещё», 1970-е

	Плачут плакальщицы, алчут ненасытные с пересохшими губами, как в пустыне вопиющих голоса, и вторят выстрелы на учебном полигоне холостые.^[10]
	— Наталья Горбаневская, «Плачут плакальщицы, алчут ненасытные...», 1996

Источники

↑ ¹ ² Бестужев-Марлинский А. А. Кавказские повести. Санкт-Петербург, «Наука», 1995 г.
↑ ¹ ² Максимов С. В. «Нечистая, неведомая и крестная сила». — Санкт-Петербург: ТОО «Полисет», 1994 г.
↑ ¹ ² Цветаева М. И. Собрание сочинений в семи томах. — Москва, «Эллис Лак», 1994-1995 гг.
↑ ¹ ² Эренбург И.Г. Портреты современных поэтов. — Санкт-Петербург, Журнал «Нева», 1999 г.
↑ ¹ ² Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. Москва, «Лабиринт», 1997 г.
↑ ¹ ² К. Г. Паустовский. «Золотая роза». — М.: «Детская литература», 1972 г.
↑ ¹ ² ³ Солженицын А. И. «На краях». — М.: Вагриус, 2000 г.
↑ ¹ ² Битов А. Г. Неизбежность ненаписанного. — Москва, «Вагриус», 1998 г.
↑ ¹ ² Липкин С. И. Воля. — Москва, «ОГИ», 2003 г.
↑ ¹ ² Н. Е. Горбаневская. «Осовопросник». — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2013 г.
↑ Варламов А.Н. Пришвин или Гений жизни. Журнал «Октябрь» №1-2, 2002 г.
↑ Мамин-Сибиряк Д. Н. Собрание сочинений в 8 томах. — Москва, «Художественная литература», 1955 г.
↑ Яшин А.Я. Собрание сочинений в трёх томах, Том 2. Москва, «Художественная литература», 1985 г
↑ А. А. Голенищев-Кутузов в сборнике: Поэты 1880-1890-х годов. Библиотека поэта. Второе издание. — Ленинград, «Советский писатель», 1972 г.
↑ Ахматова А.А. Собрание сочинений в шести томах. — Москва, «Эллис Лак», 1998 г.
↑ Губанов Л. Г. «Я сослан к Музе на галеры...» — М.: Время, 2003 г.

См. также

[бесту-1] ¹ ² Бестужев-Марлинский А. А. Кавказские повести. Санкт-Петербург, «Наука», 1995 г.

[макс-2] ¹ ² Максимов С. В. «Нечистая, неведомая и крестная сила». — Санкт-Петербург: ТОО «Полисет», 1994 г.

[цвет-3] ¹ ² Цветаева М. И. Собрание сочинений в семи томах. — Москва, «Эллис Лак», 1994-1995 гг.

[эрен-4] ¹ ² Эренбург И.Г. Портреты современных поэтов. — Санкт-Петербург, Журнал «Нева», 1999 г.

[фрей-5] ¹ ² Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. Москва, «Лабиринт», 1997 г.

[роза-6] ¹ ² К. Г. Паустовский. «Золотая роза». — М.: «Детская литература», 1972 г.

[солже-7] ¹ ² ³ Солженицын А. И. «На краях». — М.: Вагриус, 2000 г.

[бит-8] ¹ ² Битов А. Г. Неизбежность ненаписанного. — Москва, «Вагриус», 1998 г.

[липки-9] ¹ ² Липкин С. И. Воля. — Москва, «ОГИ», 2003 г.

[горба-10] ¹ ² Н. Е. Горбаневская. «Осовопросник». — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2013 г.

[варл-11] Варламов А.Н. Пришвин или Гений жизни. Журнал «Октябрь» №1-2, 2002 г.

[мас-12] Мамин-Сибиряк Д. Н. Собрание сочинений в 8 томах. — Москва, «Художественная литература», 1955 г.

[яшин-13] Яшин А.Я. Собрание сочинений в трёх томах, Том 2. Москва, «Художественная литература», 1985 г

[кутуз-14] А. А. Голенищев-Кутузов в сборнике: Поэты 1880-1890-х годов. Библиотека поэта. Второе издание. — Ленинград, «Советский писатель», 1972 г.

[ааа-15] Ахматова А.А. Собрание сочинений в шести томах. — Москва, «Эллис Лак», 1998 г.

[губан-16] Губанов Л. Г. «Я сослан к Музе на галеры...» — М.: Время, 2003 г.

[1]

[2]

[3]

[4]

[5]

[6]

[7]

[8]

[9]

[10]

[11]

[12]

[13]

[14]

[15]

[16]