Февра́льский до́ждь — жидкие атмосферные осадки, выпадающие в третий и последний месяц календарной зимы, в феврале. В словосочетании февральский дождь содержится усталость от долгой зимы и лёгкое предвесеннее ожидание, хотя в зоне умеренного климата февраль не даёт ни малейшей надежды на весеннее тепло. К примеру, в Подмосковье среднемесячная температура февраля составляет −9,6 °C. Несмотря на это, дожди или дожди со снегом в этот месяц — не редкость. Они связаны с тёплыми циклонами, отступающей зимой, оттепелью и зимней сыростью. Февральские дожди, как правило, заканчиваются возвращением заморозков и снегопадами.
Как метафорический образ, февральский дождь хотя и холодный, зимний, но всё же имеющий лёгкий просвет надежды на приближение весны.
20 февраля, при мелком дожде, пронзительный ветер бушевал с такою же яростью как накануне...[1]
— Артемий Рафалович, «Путешествие по Нижнему Египту и внутренним областям Дельты», 1850
Февральский сильный ветер дул с моря, хлеща дождем и снегом вдоль улицы, лепил глаза, барабанил по верхам экипажей, забивал хлопьями огромные усы городовому, брызгал из кадок и надувал полосатую парусину на подъезде спортивного клуба барона Зелькена…[2]
— Савва Дангулов, «Дорога, которую строил Лу Синь. Дневник одного путешествия», 1981
Зимой, когда Русь засыпало снегом, на острове начинали идти проливные дожди и продолжались до февраля, и тогда звонкие горные ручьи превращались в бурные потоки.
Непостижимо, как при огромном числе путешественников, ежегодно, посещающих берега Нила, до сих пор в Европе может держаться мнение, что в Египте нет дождей: в Каире и лежащих к югу от него местностях, они конечно редки: но в Александрии, Розете, Дамьяте и во всей Дельте, в зимние месяцы, с декабря по февраль, дожди чрезвычайно часты и повторяются чуть ли не ежедневно.[1]
— Артемий Рафалович, «Путешествие по Нижнему Египту и внутренним областям Дельты», 1850
Мелкий дождик продолжался до вечера; на другой день, 19 февраля, настала погода самая ужасная: с раннего утра дул сильнейший северо-западный ветер, поднявший на реке огромные волны, на гребнях которых барка наша с треском и скрипом качалась и боком беспрестанно ударялась о берег, сообщая нам весьма неприятные толчки и сотрясения; к счастью грунт земли у пристани землянистый и мягкий. Затем ливнем полился дождь, при значительном понижении ртути в термометре: в половине одиннадцатого она показывала внутри каюты не более +11 R.; к полудню, дождь возобновился и потом выпал крупный град, продолжавшийся около десяти минут, и покрывший улицы и террасы домов градинами, величиною в добрую горошину. Матросы наши, прежде никогда не видавшие этого явления, начали сгребать с палубы в ушат градины, называя их матар элъ-мэлх (дождь из соли). Часа через три тучи вторично разразились над городом, и в продолжение трех минут пошел град, величиною в лесной орех; г. д’Арно, бывший в это время в городе, заметил там градины объема волошского ореха средней величины, и рассказал мне, что некоторые Левантийцы, собрав их с террас, посыпали сахаром и употребили в роде мороженого, которого иначе в Дамьяте нет случая есть. До ночи дождь повторялся еще несколько раз, и весь этот день я не сошел с барки, порядочно прозябнув.[1]
— Артемий Рафалович, «Путешествие по Нижнему Египту и внутренним областям Дельты», 1850
20 февраля, при мелком дожде, пронзительный ветер бушевал с такою же яростью как накануне; в 7 часов утра термометр внутри каюты стоял на +8°R., и эта температура, при сырости воздуха, показалась мне чрезвычайно неприятною; она действительно целыми шестью градусами была ниже обыкновенной температуры наших топленых комнат, среди крещенских морозов; каково же было тогда полунагим матросам! <...> Погода, вообще не слишком благоприятствовавшая нам во все время пребывания в Дамьяте, 22 февраля сделалась ужасною; после проливного дождя около 6 часов утра, поднялся жестокий северо-западный ветер, превратившийся потом в настоящий ураган, и продолжавшийся до вечера. На берегу едва можно было стоять на ногах, да и самое сидение в барке сопряжено было с порядочными затруднениями; заниматься письмом или чтением не было никакой возможности.[1]
— Артемий Рафалович, «Путешествие по Нижнему Египту и внутренним областям Дельты», 1850
Просто смешно, что делается с нашим климатом, настоящая весна, тепло, ясно и солнце греет. Снег на улицах быстро исчезает, а сегодня 18 Февраля феномен с утра до 3 часов дня проливной дождь, а потом ясно и чистое небо с солнцем и почти 4° тепла; за то ветер сильный и minimum был не далеко тоже необыкновенный, а именно 719, этого я не видал никогда! На юге на оборот сильные морозы, в Елизаветграде, например, 23° морозу, в Киеве 17° мороза и т. д. Что всего досаднее, что в Греции холода ужасные, ветер и снег, так что бедный Жоржи за всю неделю мог выйти гулять только раз.[4]
Точно чувствуя, в какой мере эта часть нашего диалога лична, гости Мао Дуня оставили нас вдвоем ― а между тем сумерки заполонили комнату, хозяин зажег настольную лампу, пододвинув ее к середине журнального столика. Мне показалось, что огонь настольной лампы, обратив свет к круглой столовине журнального столика, сделал видимыми немалые стекла окон, подсвеченные с улицы электричеством, ― казалось, там моросил дождь, а может, дождь со снегом ― в феврале в Пекине может быть и такое. Тем уютнее и, может быть, заповеднее было за столиком, у которого мы заняли свои места.[5]
— Савва Дангулов, «Дорога, которую строил Лу Синь. Дневник одного путешествия», 1981
Есть чувство глубокого удовлетворения ― в последнюю среду февраля дождь смыл зимний налет с моей машины. Однако и выявил социальные различия между московскими домами ― здание Центробанка на Неглинной отмылось с легкостью, с какой в России отмывают деньги, а вот научный центр Госкомстата от дождя значительно подурнел ― стоит темный, зловещий, как бомж, переночевавший на Курском вокзале. Появилось чувство брезгливости. Есть еще чувство благодарности к тем, кто везет из Алушты подснежники и продает их на Ильинке...[6]
— Ольга Пескова, «Погода», 1997
В день отъезда я заказал такси в аэропорт на четыре часа утра и уже не ложился спать. Шел иерусалимский февральский дождь, и из моего окна в гостиной видна была почерневшая окружная дорога, которая вела к арабским деревням. На пустыре блестело огромной дикой травой футбольное поле с тяжелыми кусками скал по бокам ― у муниципального трактора не хватило сил или времени. В черной луже посередине площади отражалась яркая луна и два фонаря от обочины дороги. <...>
Перед входом в дом стояла женщина, коротковатая, сбитая, в шапке и советском пальто ― было вообще прохладно. Февраль, Иерусалим, ночь, дождь. Женщина тревожно оглядела меня и шагнула вперед сильной ногой в боте.[7]
Февральский сильный ветер дул с моря, хлеща дождем и снегом вдоль улицы, лепил глаза, барабанил по верхам экипажей, забивал хлопьями огромные усы городовому, брызгал из кадок и надувал полосатую парусину на подъезде спортивного клуба барона Зелькена…
Придерживая полы раздувающейся шубы, прикрываясь воротником, в подъезд быстро вошел небольшого роста человек; сдерживая нетерпеливые движения, сдернул перчатки, сбросил великану швейцару шубу и, положив ладонь на пробор, вгляделся у зеркала в суженные свои зрачки; лицо его было нервное, худое, с небольшими усами и русой бородкой. Оглянув себя, поморщился… <...>
Дождь хлестал в окно автомобиля, где, засунув в меховой воротник злое лицо, сидел Назаров. Напротив него уныло дрогли Жорж и Шурка, один горбоносый, другой — нос башмаком, в чем только и было у них различие.
— Омерзительная погода, — закатив оловянные глаза, сказал Жорж.[2]
Когда мне сказали впервые «мыть паровозы», я был удивлен, я не знал, что их моют; потом выяснилось, что эта работа заключалась в промывании внутренних труб паровоза, на которых образовывались отложения. Эта работа была нетрудная, но неприятная; она происходила в открытом помещении, зимой вода была ледяная, и после первого же часа я обычно промокал с головы до ног, как если бы попал под проливной дождь; и в январские и февральские дни нельзя было не мерзнуть от этого; к концу рабочего дня у меня начинали стучать зубы. Я согревался только в бараке, который был значительно чище на этот раз и всегда жарко натоплен.[8]
Оттепель. Дороги развезло. Туман. Грязь. И даже дождь в феврале. Грязь здесь густая, тягучая, мощная. Чернозём. Поля покрыты непрочным мокрым снегом и водой. Вода всюду. «По правилам» в такую непогодь наступать нельзя. Но никто ― ни командование, ни офицеры, ни бойцы ― не говорит себе: нельзя наступать в такую погоду. Напротив, все охвачено наступательным порывом.[9]
Вновь посетив Англию после семнадцатилетнего перерыва, я допустил грубую ошибку, а именно отправился в Кембридж не в тихо сияющий майский день, а под ледяным февральским дождем, который всего лишь напомнил мне мою старую тоску по родине. Милорд Бомстон, теперь профессор Бомстон, с рассеянным видом повел меня завтракать в ресторан, который я хорошо знал и который должен был бы обдать меня воспоминаниями, но переменилась вся обстановка, даже потолок перекрасили, и окно в памяти не отворилось.[10]
Но куда бы князь ни шел, всюду на его пути валялись среди ароматических трав обломки мрамора и шипели ехидны, и все это не походило на Черниговскую землю и половецкие поля. Зимой, когда Русь засыпало снегом, на острове начинали идти проливные дожди и продолжались до февраля, и тогда звонкие горные ручьи превращались в бурные потоки. Вскоре долины покрывались пестрыми цветами. Феофания плела из них венки, тихо напевая греческую песенку. Не верилось, что в этот час русские дубы покрыты инеем, а люди в Чернигове ходят в медвежьих шубах и ездят на скрипучих санях.[11]
Экспедиция уехала, и все затихло. Пусто становится в городах, когда уезжают близкие тебе люди. И летят вслед уходящим бессильные строчки: И февраль как апрель ― всё дожди, всюду слякоть и грязь. А ты в мыслях все рвешься куда-то по горло в снегу! Я вам нервов катушку отдам ― пригодится на связь, А сейчас закурю ― это все, что, пожалуй, смогу».
Январь в слезах, февраль в дожде. Как усмотреть, Что будет так: январь в слезах, февраль в дожде. А если утром из окошка поглядеть, Не угадать ― когда живешь, когда и где.
Как разобраться нам в невнятице такой ―
Январь в слезах, февраль в дожде. Престранный год.
Уж не нарушился ли (как у нас с тобой)
На веки вечные времен круговорот.[3]
— Давид Самойлов, «Январь в слезах, февраль в дожде. Как усмотреть...», 1989
↑ 1234А. А. Рафалович. Путешествие по Нижнему Египту и внутренним областям Дельты А. Рафаловича. — СПб. 1850 г.
↑ 12А.Н. Толстой. Собрание сочинений. — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1958 г. — Том 1
↑ 12Давид Самойлов. Стихотворения. Новая библиотека поэта. Большая серия. Санкт-Петербург, «Академический проект», 2006 г.
↑Александр III. Письма наследнику цесаревичу великому князю Николаю Александровичу. — Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. Т. 9. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 1999 г. — С. 267
↑Савва Дангулов, Художники. Литературные портреты. — М.: Советский писатель, 1987 г.
↑Ольга Пескова, Погода. — Москва: журнал «Столица», №11 от 4 марта 1997 г.
↑Марк Зайчик. В нашем регионе. ― М.: «Звезда», №12, 2002 г.
↑Гайто Газданов. Собрание сочинений: в 3 томах. ― М.: Согласие, 1999 г.
↑Б. Л. Горбатов. Непокоренные: Избранные произведения. — М.: Правда, 1985 г.