Глици́ния (от греч.γλυκός — сладкий), или висте́рия (лат.Wistéria) — род высоких древовидных листопадныхлиан семейства Бобовые (подсемейства Мотыльковые) из субтропиков. Глицинии имеют характерный узнаваемый облик с крупными кистями вертикально висящих душистых лиловых цветков (так называемый цветочный дождь). Широко используются в озеленении и ландшафтном дизайне.
Чаще всего, говоря о глициниях вообще, имеют в виду Глицинию китайскую или другой вид, Глициния обильноцветущую, произрастающую в Японии.
Из растительного царства особенно красива в Японии глициния, грозди цветовъ которой достигают аршина, и называется она по-японски «фуджи». Этим словом в Японии называют всё особенно хорошее.[2]
— Георгий Селецкий, «646 дней въ плену у японцев», 1910
Точно кисть лиловых бледных глициний,
Расцветает утро.[3]
— Максимилиан Волошин, «Облака клубятся в безднах зелёных...» (из цикла «Киммерийская весна», сборник «Selva Oscura»), 21 февраля 1910, Коктебель
...за открытою дверью, обвитой глициниями, в лиловом сумраке на мраморном полу танцевали, обнявшись, две босоногие девочки.[4]
— Пётр Краснов, «От Двуглавого Орла к красному знамени», 1922
...лиловые гроздья глициний, свешиваясь с мрамора оконных притолок, четко вылеплялись на горячей сини неба.[5]
...лиловые и белые гроздья нежных глициний, жадно приникшие к расселинам, к тайникам влаги в каменных стенах старинного дома, ― они-то, глицинии, знают, как беззащитна эта предутренняя благодать, какой зной ждет их впереди, с восходом жгучего солнца...[13]
А когда уж глициния расцветает ― видишь, вон те сухие жилы плюща на стенах? ― весь Сан-Серг тонет в сиреневой дымке, и, главное, запах такой, что выходишь на улицу, и голова кружится…[14]
Чем дальше уходят улицы от центра столицы <Стамбула>, чем распущеннее и бесцеремоннее делается их и без того нецеремонная обстановка, тем чаще прорывается сквозь эти неисчислимые груды насыпанных друг на друга деревянных и каменных домишек, роскошная природа юга, ― то ползучие лозы винограда, местами перекидывающиеся даже через улицу, то цветущая глициния, облепившая балкончики и стены домов лиловыми шпалерами своих нежно-лиловых мотыльков, то яркая, как свежая кровь, иудейская акация, ещё не успевшая развернуть ни одного зеленаго листка, но уже вся облитая сплошным пурпуром своих цветов…[15]
Листья цветущего ириса и Tussilago склонились над водою, выше виднеется темная листва вечно зеленых кустарников. Как на горах цветет у него весной азалея и под осень одевается ярким пурпуром клён, летом же над верандой свешивает свои изящные нежно-фиолетовые кисти глициния.[16]
Из растительного царства особенно красива в Японии глициния, грозди цветовъ которой достигают аршина, и называется она по-японски «фуджи». Этим словом в Японии называют всё особенно хорошее. Названа она так, как объясняли мне японцы, потому, что, несмотря на красоту своего цвета, грозди её прекрасных цветов висят вниз, как глаза хотя и прекрасных, но скромных молодых людей должны опускаться перед старшими. Ею обыкновенно обсаживаются беседки, устраиваемые у прудов; когда она цветёт, то беседка отражаясь в зеркальной поверхности пруда, представляет какой-то необыкновенно красивый и фантастический вид.[2]
— Георгий Селецкий, «646 дней въ плену у японцев», 1910
Белые сухумские дачи утопают в зеленой пене садов-кипарисов, пальм, акаций. По мохнатым стволам взбираются голубые мышки ― гроздья глициний.[17]
— Зинаида Рихтер, «В солнечной Абхазии и Хевсуретии», 1924
Известный парфюмер Брокар, основавший в 1869 году в Москве свою парфюмерную фабрику (ныне фирма «Новая заря»), говорил: «Я уверен: производительность труда даже простого рабочего сразу повысится, если в цехах заводов не будет вонищи, а воздух наполнится ароматом левкоев и глициний».[18]
Но и теперь, когда он не перешел еще от сна к пошлой мудрости жизни, он безошибочно, где-то в самых темных глубинах души, почувствовал, что сейчас произойдет нечто грубое, страшное, не повторяющееся никогда вторично в жизни. Оба окна были открыты настежь. Сладостно, до щекотки, пахло невидимыми глициниями. В городском саду играл струнный оркестр, и звуки его казались прекрасными и печальными. <...>
Завтра ты проснешься бодрая, и всё будет казаться, как давнишний сон. Она легла. Прошло четверть часа. Расслабляюще, томно пахла глициния, сказочно-прекрасно звучал оркестр вдали, но муж и жена не могли заснуть и лежали, боясь потревожить друг друга, с закрытыми глазами, стараясь не ворочаться, не вздыхать, не кашлять, и каждый понимал, что другой не спит.[1]
По ту сторону шоссе была дача. Сквозь широко раскрытую дверь, обвитую цветущими глициниями, в лиловом сумраке, какою-то грезою казалась зала с мраморным полом, где две девочки, в коротких белых платьях и с босыми ногами, сплетясь худенькими нежными руками под звуки неслышной музыки, танцевали странный танец, похожий на польку. И казались они не живыми, но фреской старой Помпеи, воскресшей здесь и движущейся в лиловом сумраке, на мраморном полу пустынного зала. <...>
Напротив, через дорогу, за открытою дверью, обвитой глициниями, в лиловом сумраке на мраморном полу танцевали, обнявшись, две босоногие девочки. Дальше сверкал золотом и бриллиантами берег, и плескалось о него темно-синее, густое, теплое море. <...>
Тихий ветер нес аромат лиловых глициний, и остров был напоен миром и красотою. Но буря была в молодых сердцах. Что нужно делать и как и где лучше умереть, чтобы спасти Родину!![4]
— Пётр Краснов, «От Двуглавого Орла к красному знамени», 1922
В том же особняке, куда Катю водили на допрос, где она сидела в подвале, ей дали свидание с отцом. Ввели Ивана Ильича в комнату и оставили их одних. В раскрытые окна несло просторным запахом моря и водорослей, лиловые гроздья глициний, свешиваясь с мрамора оконных притолок, четко вылеплялись на горячей сини неба.[5]
Старик адмирал, хозяин, поглядывал оттуда в трубу на море. Выстроил себе новый корабль ― на суше, прохаживался с сигарой по балкону в сиянии белоснежного кителя, в свежем сверканье брюк, в белых, бесшумных туфлях, просоленный морями, белобородый. Променял штормы на сладкий штиль, праздный кортик ― на трудовой секатор, каткую палубу ― на крепкие, в гравии, дорожки. Вывел розовые стены из олеандров, лиловые ― из глициний, сады персика и диканки… <...>
От кедра гляжу на домик, на маленькую веранду. Здесь ли я жил когда-то?! Смотрит веранда заплаканными глазами зацветших стекол. Голубые глицинии давно опали, засохли тиссы перед крылечком… <...> Крохотная веранда, опутанная глициниями, оголившимися к зиме… Когда-то воздушные кисти их весело голубели в живых глазах. Заплаканные стекла, давно не мытые…[20]
Золотой дождь и густо-розовые цветы иудина дерева <багрянника>, как сейчас вижу, покрывали все склоны гор могучим расцветом, так что закаты казались потухшими. Всё, что таилось в природе красок, было вызвано к жизни этим буйным цветением земли. Темный блестящий плющ, как змей, оползал вокруг огромных камней, а гроздья нежных глициний лиловели на его твердых листах.[7]
Сперва шли среди дач и отелей, где еще подметали и чистили медь, затем, уже в первых лучах восходящего солнца, вошли в виноградники и уже до самой полдневной жары поднимались посреди них. Иногда над дорогой свешивалось фиговое дерево, осыпались грозди глициний, и бежал скудный ручей по специальному трубопроводу.[21]
Прекрасный, уже совсем тёплый день. Дубы возле chaumière уже сплошь в бледно-зелёных мушках. Всё меняется с каждым днём. Уже распускается листва на безобразных кулаках 2 деревьев на площадке. Цветёт сирень, глицинии... (Ялта, Пасха...). <...> Сидел на плетёном разрушающемся кресле, смотрел на лёгкие и смутные как дым горы за Ниццей... Райский край!
Именно такими бывают сны, жёлтые, с отдельными фигурами, с цветами, свешивающимися с балкона. Как раз свешивались с балкона цветы. Несколько веток глицинии. Их ярко освещало солнце. А внизу, на каменной площадке, стояла группа офицеров, сверкающая блеском орденов и солнечными бликами.[22]
Еще раз прощаюсь и выхожу из бывшей церкви на многолюдный бульвар. Узкая улица, извивающаяся по склону холма. Высоченная подпорная стена, выложенная из грубо обработанного серо-зеленого камня. Плети глицинии, сползающие со стены. Толстые, кривые ветви старой сосны, нависающие над стеной. Небольшой проем с аркой, прорезающий стену. Над аркой нужный мне номер дома.[23]
Сезонными наплывами родни Медея не тяготилась, как не тяготилась и своим осенне-зимним одиночеством. Первые племянники приезжали обыкновенно в конце апреля, когда после февральских дождей и мартовских ветров появлялась из-под земли крымская весна в лиловом цветении глициний, розовых тамарисков и китайски желтого дрока. Первый заезд обычно бывал кратким, несколько праздничных майских дней, кое-кто дотягивал до девятого. <...>
Была она художница, окончила училище не совсем блестяще, однако кое-что у нее получалось: акварельные летучие цветы, флоксы, сирени, легкие полевые букеты. Вот и теперь, приехав только что сюда на отдых, она приглядывалась к глициниям и предвкушала, как поставит одни кисти, совсем без листьев, в стеклянную банку, на розовую скатерть и, когда дочка будет днем спать, сядет рисовать на заднем дворике…[12]
Садик был хорошо ухожен. То ли полукусты, то ли полудеревья олеандра с его вечнозелеными, словно жестяными листьями, кроваво-алые, неестественно крупные и совсем не пахучие розы на очень высоких и как бы восковых стеблях, лиловые и белые гроздья нежных глициний, жадно приникшие к расселинам, к тайникам влаги в каменных стенах старинного дома, ― они-то, глицинии, знают, как беззащитна эта предутренняя благодать, какой зной ждет их впереди, с восходом жгучего солнца; лихорадочно-желтые приторно-душные метелки на кустах мимозы, несколько высоких и мощных финиковых пальм, со стволами, покрытыми словно окаменевшей роговицей, ― все здесь было контрастное, яркое, пышное, жёсткое даже на вид, как будто бы не живое, а искусственное, рассчитанное Создателем на театральный эффект.[13]
Белые шляпки и белые кисейные платья на барышнях, кипенно-белые кители на офицерах, приветливое сияние глаз на молодых, чистых лицах. Даже серые груботканные матросские робы отдавали стерильной белесостью. А раскаленные на солнце, изъеденные волнами прибрежные камни как бы светились на фоне синего моря белыми пятнами. И еще белые глицинии… Уйма белых глициний, и кое-где ― фиолетовые. Какая прелесть была во всем, какой порядок! Не дисциплина, не принуждение, не страх, а порядок… Божественный порядок во всем.[24]
По пути слева ― замок за каменным забором, сплошь увитый глицинией, очень поэтичный, но тебе он не нужен: принадлежит, если не ошибаюсь, «Дольче и Габбана», а может, американскому сталелитейному магнату… <...>
Улочка взбиралась по горе. Показалась каменная, шевелящаяся от густой глицинии ограда виллы «Дольче и Габбана». Значит, следующая будет именно той, ради которой они сегодня поднялись так рано.[25]
Весной и летом на окнах, на балконах полно герани. Всё такое цветное, праздничное… А когда уж глициния расцветает ― видишь, вон те сухие жилы плюща на стенах? ― весь Сан-Серг тонет в сиреневой дымке, и, главное, запах такой, что выходишь на улицу, и голова кружится… ― И повторил огорченно:
― Неудачное время для поездки ― ранняя весна![14]
Лиловые гроздья роскошных глициний,
И пальмы с их правильной чёткостью линий,
И жёлто-оранжевый дремлющий хмель, ―
Как красочно-ласков испанский апрель!
Скрыты горы синью пятен и линий ―
Переливами перламутра.
Точно кисть лиловых бледных глициний,
Расцветает утро.[3]
— Максимилиан Волошин, «Облака клубятся в безднах зелёных...» (из цикла «Киммерийская весна», сборник «Selva Oscura»), 21 февраля 1910, Коктебель
Но лиловый цвет глициний,
Мягкий, нежный и желанный,
Переплел лепной карниз,
Бросил тени в блекло-синий
И, изящный и жеманный,
Томно свесил кисти вниз.[27]
Парижа маленький пригород, небо синее, синее, длинная изгородь и над ней глицинии.
Мы говорим, о чем не помню ― слишком много прошло с тех пор, был, верно, тихим и скромным наш разговор, скромным, как белая изгородь и как над нею глициния, как весь этот маленький пригород, где уже пахнет провинцией. <...>
Потом, голубыми ночами, когда от боли светло, когда страсти жадное пламя, на ветру взлетая, нас жгло, вспоминала ты тихий пригород, небо особенно синее, длинную изгородь и над ней глицинии?[28]
— Илья Эренбург, «Пригород» (из книги «Детское»), 1913
Горит свод неба, ярко-синий; Штиль по морю провел черты;
Как тушь, чернеют кроны пиний;
Дыша в лицо, цветут цветы;
Вас кроют плющ и сеть глициний,
Но луч проходит в тень светло.[29]
Темно-синие пинии,
Синева средиземная…
И надземно-подземная
Глубина тишины…
Темно-синие пинии
В тишину включены,
И спадают глицинии,
Голубые глицинии
С раскаленной стены.
Словно ветром волнуемо, Море в небо ушло
И беззвучными струями
По стенам потекло.[11]
.svg){kind=logo}
