Полоз

Полоз

По́лоз, по́лозы,или настоя́щие по́лозы (лат. Coluber) — род неядовитых змей семейства ужеобразных. Состав этого рода неоднократно пересматривался, ранее в его состав включали многие виды, относимые теперь к другим родам. В частности, это относится к обитающим на территории бывшего СССР видам: поперечнополосатый полоз (Platyceps karelini), оливковый полоз (Platyceps najadum), свинцовый полоз (Hemorrhois nummifer), разноцветный полоз (Hemorrhois ravergieri), краснополосый полоз (Platyceps rhodorachis) и полосатый полоз (Hierophis spinalis). Все они, при отнесении к разным биологическим родам, тем не менее, сохранили старое общее название «полоз».

Название «полоз» происходит от слова ползать, ползти (пресмыкаться) и в русском языке является одним из базовых синонимов змеи вообще. Между тем, в названии этой неядовитой змеи отсутствует представление об опасности, в отличие, например, от «гада» и производной от него гадюки.

Полоз в мемуарах и научно-популярной прозе

Первая молодая зелень, весенними почками едва показывающаяся на деревьях, и первая из земли выходящая трава представляются в нашем языке произведением растительной силы, которая проторгается или проникается сквозь кору древесную и земляную, и потому, в той же губернии, называются прочика ― словом, невольно напоминающим о том баснословном чутье, которое ухом слышит, как весной растет трава. В Южной Сибири лягушка, по впечатлению на осязание, получила имя холодянки, а змей ― потому что ползет, назван полоз, словом, по воззрению, родственным с санскритским названием змеи: урага (собственно: идущая, двигающаяся грудью) и с латинским serpens. Таким образом, история языка и поэзии эпической, в древнейшую эпоху, раскрываясь из одного и того же зародыша, постоянно идут в неразрывной связи друг с другом. Удовлетворение праздного любопытства новостью и разнообразием есть потребность позднейшая, чуждая эпическому периоду.

— Фёдор Буслаев, «Эпическая поэзия», 1850

На опушке леса стояла старая развалившаяся фанза. Тут мы сели на камни и стали ждать коней. Вдруг длинная темная полоса мелькнула в стороне. Стрелки бросились туда. Это было какое-то большое пресмыкающееся. Оно быстро скользило по траве, направляясь к кустарникам. Стрелки бежали по сторонам, не решаясь подойти к нему близко. Их пугали размеры змеи. Через минуту она доползла до дерева, лежащего на земле, и скрылась в нем. Это был древесный обломок с гнилой сердцевиной около 4 метров длиной и 15 сантиметров в диаметре. Мерзляков схватил палку и стал тыкать ею в отверстие. В ответ на это в дупле послышалось жужжание, а затем оттуда стали вылезать шмели. Значит, внутри дерева было их гнездо. Но тогда куда же девалась змея? Неужели она залезла к шмелям? Почему в таком случае шмели не подняли тревоги, какую они подняли тогда, когда мы просунули в дупло палку? Это заинтересовало всех. Стрелки стали разрубать дерево. Оно было гнилое и легко развалилось на части. Как только дерево было расколото, мы увидели змею. Она медленно извивалась, стараясь скрыться в рухляке. Однако это ее не спасло. Казак Белоножкин ударил змею топором и отсек ей голову. Вслед за тем змея была вытащена наружу. Это оказался полоз Шренка (Coluber Schrenckustr). Он был длиной 1,9 метра при толщине 6 сантиметров. Внутри дерева дупло вначале узкое, а затем к комлю несколько расширялось. Птичий пух, клочки шерсти, мелкая сухая трава и кожа, сброшенная ужом при линянии, свидетельствовали о том, что здесь находилось его гнездо, а ближе к выходу и несколько сбоку было гнездо шмелей. Когда змея вылезала из дерева или входила в него, она каждый раз проползала мимо шмелей. Очевидно, и шмели и уж уживались вместе и не тяготились друг другом. Стрелки рассматривали ужа с интересом. ― У него что-то есть внутри, ― сказал Белоножкин. Действительно, живот ужа был сильно вздут. Интересно было посмотреть, чем питаются эти крупные пресмыкающиеся. Велико было наше удивление, когда в желудке ужа оказался довольно крупный кулик с длинным клювом. Как только он мог проглотить такую птицу и не подавиться ею?! Гольды рассказывают, что уссурийский уж вообще большой охотник до пернатых. По их словам, он высоко взбирается на деревья и нападает на птиц в то время, когда они сидят в гнездах. В особенности это ему удается в том случае, если гнездо находится в дупле.

— Владимир Арсеньев, «По Уссурийскому краю», 1917

Змеи эти неядовиты. Другим признаком неядовитости змеи является форма головы ― округлая, не резко отделяющаяся от туловища, но морда при этом может быть и тупая. Третий признак ― отсутствие продольной полосы зигзагообразной или волнистой вдоль спины или ряда продольных пятен. Но здесь есть и исключения. Так, у полоза гадюкового (Закавказье, Туркестан) на спине широкая черная продольная полоса. В главе «Распределение змей по местностям» указана, конечно, и распространенная у нас медянка, которую многие считают ядовитой. Подчеркнем лишний раз, что медянка совершенно безвредная змея.

— Фёдор Доброхотов, «Наши змеи», 1929

В этот день мы прошли только восемь километров и рано расположились биваком около протоки реки Сырэн Катайи. Со стороны леса все время неслись какие-то протяжные звуки, похожие, на крики коростеля, только более мелодичные. Я спросил гольдов, не знают ли они, кто их издает. Они ответили, что это кричит Мики, т. е. змея. Они говорили с такой уверенностью, что я решил пойти по направлению услышанных звуков. Шагов через сотню я вышел на какую-то небольшую полянку. Звуки неслись как раз отсюда. Однако живое существо, издававшее их, было очень строгим и обладало хорошим слухом. Оно замирало или понижало крики и, видимо, прислушивалось к моим шагам. Это заставляло меня часто останавливаться и двигаться с большой осторожностью. Наконец я подошел к самым камышам и увидел, что внизу на земле толстым слоем лежала прошлогодняя трава. Как раз такие места любят большие полозы. И я и змея были настороже, оба прислушивались. Мики замерла совсем, но я вооружился терпением и долго стоял на одном месте, не делая никакого движения. Вдруг совсем близко, справа от себя, я услышал шорох и действительно увидел какое-то большое пресмыкающееся. Оно ползло под сухой травой, и только иногда части его тела показывались наружу. И тотчас немного впереди опять раздался тот же звонкий звук, похожий на певучее хрипение. Затем все стихло. Долго я стоял, но криков более не повторилось. Я вернулся назад. Уже смеркалось совсем. Ночь обещала быть ясной и тихой. По небу плыли редкие облачка, и казалось, будто луна им двигалась навстречу. Со стороны высохшего водоема по-прежнему неслись те же тоскливые мелодичные крики, а на другом берегу дружным хором им вторили лягушки.

— Владимир Арсеньев, «В горах Сихотэ-Алиня», 1937

Сказочный дворец в ином мире не только поразительно похож на «большой дом», он иногда просто совпадает с ним, так что между ними нельзя провести точной границы. Вход в царство идет через пасть животных. Эта пасть все время закрывается и открывается. «Царство его отворяетца на время; когда змей полоз раздвинетца, тогда отворяются и вороты». В этом случае совершенно ясно, что пасть ― это ворота. Отсюда, с одной стороны, идут захлопывающиеся двери, иногда отхватывающие герою пятку, а также двери с зубами и кусающиеся двери, с другой стороны, отсюда же идут и толкучие горы, грозящие раздавить пришельца.

— Владимир Пропп, «Исторические корни волшебной сказки», 1946

В сказах <Бажова> присутствуют просто «змейки», а также Голубая Змейка, змей Дайко и Великий Полоз. Образы змей генетически связаны с образами ящерок. Да и в живой природе обычный человек вряд ли отличит уральскую безногую ящерицу веретеницу ломкую от медянки, ужа или гадюки. <...> Змеи тоже связаны с золотом. А. Черноскутов и Ю. Шинкаренко довольно спорно замечают: «…Великий Полоз ― новобранец в вечно пополняющейся армии фольклорных героев. Ему всего-то лет 250–300. Он ― образный отголосок радужных мечтаний и сухих рациональных планов первых русских поселенцев на Урале, в том числе ― золотоискателей. Великий Полоз ― это сон промышленной цивилизации, людей, которые пришли покорять природу, а она, природа, сопротивляется, охраняет свои кладовые и рождает в головах покорителей хвостатые химеры…» Хотя, конечно, герои сказов Бажова и представители «промышленной цивилизации», но они не есть эта самая «цивилизация». Наоборот, они живут в согласии с природой, и именно природа всем раздаёт по справедливости, так что ни о каком «сне» говорить не приходится. Гигантский змей <дракон> ― не химера русских золотодобытчиков. Гигантские змеи присутствуют и в древнерусском фольклоре, и в фольклоре манси. <...> Змеи в зверином стиле ― ещё и символ реки (воды, дождя), которая связывает небо и подземелье. Таким образом, змеи стоят на одном уровне с человеком и, следовательно, могут превращаться в человека ― «обмениваться обличьем», как «обмениваются» друг на друга пауки и ящер, утиные и лосиные головы. Поэтому Голубая Змейка и Великий Полоз иногда принимают человеческий облик. Кроме того, уральский самоцвет, поделочный камень серпентинит в народе называют змеевиком. То есть змея ― ещё и житель каменных недр. К тому же и медь, окисляясь, становится зелёной, и малахит ― зелёный, и изумруды ― зелёные. В мифологическом сознании змея с её «каменной» окраской, любовью к горячим камням, умением прятаться в расщелины или замирать неподвижно, как каменная, больше ассоциировалась с минералогическим царством, чем с царством растений и животных. Змеи и ящерки даже в природе связаны с золотом, так как, греясь на камнях, выбирают такие, где высока примесь кварца, а кварц легче раскаляется под солнцем. Кварц же часто сопутствует месторождениям золота. В христианской мифологии змей ― символ зла, сатаны.

— Алексей Иванов, «Message: Чусовая», 2000

Ужей от гадюк я легко отличал, остальные мне были почти неизвестны. Но все равно я охотился на них азартно, меня увлекала конечная цель поединка. Заметив среди травы и кустарников скользящую, извивающуюся ленту змеи, я настораживался и, не подходя близко, палкой подталкивал ее в хвост. Змея, мгновенно свернувшись в клубок, выставляла голову и угрожающе шипела, пугая раздвоенным языком. Я знал, что язык не ядовит, ― бояться надо укуса верхней челюсти, где имеются зубы с бороздками для вытекающего яда. Развилкой на конце палки я захватывал голову змеи и мгновенно прижимал к земле. Как бы она ни извивалась, опасности больше не представляла. Двумя пальцами я брал ее за голову сзади, чтобы она не могла достать меня ртом, резко поднимал на высоту вытянутой руки и встряхивал, после чего она переставала дергаться и повисала плетью. В таком виде я тащил ее домой: мне доставляло удовольствие пугать маму и сестренку с братишкой. Мама ругала за опасную забаву, боялась, что змея вдруг вывернется и укусит меня. Просила не убивать невинную жертву ― плохая примета. В приметы я не верил, но самому было жалко лишать жизни такую красоту. Я любовался переливами разных оттенков на гладкой чешуе, украшенной узорами и полосами, ― особенно красив был зелено-желтый амурский полоз. Уходя подальше от территории лагеря, я отпускал свои трофеи с напутствием больше не попадаться.

— Рим Ахмедов, «Промельки», 2011

Полоз в художественной прозе

― Полоз! ― сказал молодой, смеясь. ― Гадюка ― вредная, этот ― нет!.. ― Ну, раз вам он известный… ― успокоился Петр и принялся разглядывать змею без опаски. Семен, заложивши патроны, все еще стоял, но сказавши: ― Это ― желтобрюх… Здоровый… Я таких не видал! ― тоже сел. ― Смотри! ― радостно выкрикнул подпасок и, выхватив скворца из рук старого чабана, подбросил его несколько раз, как мяч, в виду полоза и бросил в сторону от стада. Скворец, должно быть, ушибся, потому что лежал не шевелясь, темным комочком, а полоз повернул в его сторону голову и оживился вдруг чрезвычайно. Он торчком поставил хвост и стал водить им, точь-в-точь как кошка, а когда скворец очнулся, наконец, и запрыгал, трепеща голыми крылышками, полоз бросился за ним, как раскрученная пружина. ― Ужли ж догонит? ― вскрикнул Петр. Скворец прыгал, полоз вился за ним, и Петр видел, что он нагоняет. Скворец кинулся было вбок, но все длинное толстое тело полоза ринулось вдруг в ту же сторону, подбросилось будто в воздухе и остановилось.

— Сергей Сергеев-Ценский, «Старый полоз», 1927

Они шли и все говорили о том, о сем. Вначале они говорили оттого, что вырвались из скучного сидения в Ольховке и им было весело. А потом стали говорить оттого, что страшно было молчать: такая немыслимая стояла кругом тишина. Ночью они долго сидели у костра, глядя в огонь. Утром Майгула пошел набрать в котелок воды для чая. Спустился к ключу, только хотел нагнуться ― и задрожал. Через ключ перекинулось, в плесени, дерево, а на дереве, свернувшись кольцами, выложив на них круглую плоскую головку, лежал громадный полоз и смотрел на Майгулу. Кольца у полоза были все в изумрудах. В глазах его, застывших на Майгуле, стояли две золотые точки. Все молчало вокруг, только ключ чуть слышно звенел. Майгула трясущейся рукой зачерпнул воды и пошел к стану, удерживаясь, чтобы не побежать. Подумал было взять винтовку, вернуться и убить полоза, но не смог заставить себя: уж очень страшно было возвращаться к ключу.

— Александр Фадеев, «Землетрясение», 1934

― Фубу! Дорогу скажу! Слушай! И тут Филин рассказал по порядку: ― Полозу в здешних местах большая сила дана. Он тут всему золоту полный хозяин: у кого хочешь отберет. И может Полоз все место, где золото родится, в свое кольцо взять. Три дня на коне скачи, и то из этого кольца не уйдешь. Только есть все ж таки в наших краях одно место, где полозова сила не берет. Ежели со сноровкой, так можно и с золотом от Полоза уйти. Ну, недешево это стоит, ― обратного ходу не будет. Айлып и давай просить: ― Сделай милость, покажи это место. ― Показать-то, ― отвечает, ― не смогу, потому глазами с тобой разошлись: днем я не вижу, а ночью тебе не углядеть, куда полечу. <...> К вечеру успели-таки до озера добраться. Айлып сразу на челночек, да и перевез невесту свою с лисичкой к озерному камню. Только подплыли ― в камне ход открылся; они туда, а в это время как раз и солнышко закатилось. Ох, что только тут, сказывают, было! Что только было! Как солнышко село, Полоз все то озеро в три ряда огненными кольцами опоясал. По воде-то во все стороны золотые искры так и побежали. Дочь свою все ж таки вытащить не мог. Филин Полозу вредил. Сел на озерный камень, да и заладил одно: ― Фубу! фубу! фубу! Прокричит этак три раза, огненные кольца и потускнеют маленько, ― вроде остывать станут. А как разгорятся снова да золотые искры шибко по воде побегут, Филин опять закричит. Не одну ночь Полоз тут старался. Ну, не мог. Сила не взяла. С той поры на заплесках озера золото и появилось. Где речек старых и следа нет, а золото ― есть. И все, слышь-ко, чешуйкой да ниточкой, а жужелкой либо крупным самородком вовсе нет. Откуда ему тут, золоту, быть? Вот и сказывают, что из золотой косы полозовой дочки натянуло, И много ведь золота. Потом, уж на моих памятях, сколько за эти заплески ссоры было у башкир с каслинскими заводчиками. А тот Айлып со своей женой Золотой Волос так под озером и остался.

— Павел Бажов, «Золотой волос», 1939

Те ребята, Левонтьевы-то, коим Полоз богатство показал, стали поправляться житьишком. Даром, что отец вскоре помер, они год от году лучше да лучше живут. Избу себе поставили. Не то, чтобы дом затейливой, а так ― избушечка справная. Коровенку купили, лошадь завели, овечек до трех годов в зиму пускать стали. Мать-то нарадоваться не может, что хоть в старости свет увидела. <...> Нашел все ж таки недоумка одного. Мужик большой, а умишко маленький ― до десятка счету не знал. Костьке такого и надо. Стал с этим недоумком стараться, видит ― отощал песок. Костька, конечно, заметался повыше, пониже, в тот бок, в другой ― все одно, нет золота. Так мельтешит чуть-чуть, стараться не стоит. Вот Костька и придумал на другой берег податься ― ударить под той березой, где Полоз останавливался. Получше пошло, а все не то, как при Пантелее было. Костька и тому рад, да еще думает, ― перехитрил я Полоза.

— Павел Бажов, «Змеиный след», 1939

― Он посмотрел на меня и вдруг сообщил: ― А меня ведь вчера арестовывать приезжали. ― Да что ты! ― воскликнул я, соображая, к чему всё это идёт и как мне в случае чего надлежит поступить. Наверное, на моём лице выразилось что-то подобное, потому что он вдруг посмотрел на меня, грубо усмехнулся и вдруг ударом сапога сбросил мешковину. На срезанных лопухах лежало что-то чёрное, скрученное, чешуйчатое, кольца какой-то довольно большой, как мне показалось ― метра полтора, змеи. Она была ещё жива: кольца вздрагивали, сокращаясь, по ним пробегала длинная дрожь, чешуя блестела мельчайшими чернильными капельками, словно исходила предсмертным потом. ― Да что же это такое? ― спросил я очумело. ― Откуда эта змея? Ведь это совсем даже не… Потапов искоса посмотрел на меня, зло усмехнулся и опять накрыл мешковиной умирающее чешуйчатое тело. ― Вот и весь сказ, ― сказал он твёрдо и скорбно. ― Только всего и было, что вот эта гадючка. Вот она тут и ползала. А когда она ползёт, знаешь, какой она кажется? Написал этот дурак четыре, а мне подумалось: нет, мало, метров шесть в ней будет. «Да, да, ― подумал я. ― Правильно, правильно… Как же это мне сразу не пришло в голову? Об этом и профессор Никольский пишет: когда змея ползёт в траве, она кажется раза в два, а то и в три длиннее, чем есть… Да, так всегда бывает». Я приподнял концом сапога мешковину, разбросал лопухи ― и тогда показалась голова, небольшая, плоская, с широко открытыми, пристальными синими глазами. ― Чёрный полоз, ― сказал я. ― Самый обыкновенный чёрный полоз. Но только большой-большой. У нас стоят два в банках на выставке, но такого я ещё не видел. ― Я мерил ― метр шестьдесят сантиметров, ― сказал Потапов. ― Вот, дорогой товарищ, и всё, что было. Признаешь теперь, какие у страха глаза? В газету попал, себе на шею петлю надел, здесь уже пять суток сижу, а из-за чего? Эх! ― Он махнул рукой.

— Юрий Домбровский, «Хранитель древностей» (часть II), 1964

Проходя совсем рядом с девочками, они увидели, что разглядывают они совсем не овец, а какую-то находку на земле. Артем вытянул шею: между двумя сухими плетьми каперсового куста торчком стояла змеиная кожа; цвета старческого ногтя, полупрозрачная, местами она была скручена, кое-где треснула, и маленькая девочка, боясь тронуть ее рукой, опасливо прикасалась к ней палочкой. Вторая же оказалась взрослой женщиной, это была Нора. Обе были светловолосые, обе в легких косынках, в длинных цветастых юбках и одинаковых кофточках с карманами. Артем тоже присел возле змеиной кожи: ― Пап, ядовитая была? ― Полоз, ― пригляделся Георгий. ― Здесь их много. ― Мы никогда такого не видели, ― улыбнулась Нора. Она узнала в нем того утреннего, в белой рубашке. ― Я в детстве здесь однажды змеиную яму нашел. ― Георгий взял в руки шуршащую шкуру и расправил ее. ― Свежая еще. ― Неприятная вещица, ― передернула плечом Нора. ― Я ее боюсь, ― шёпотом сказала девочка, и Георгий заметил, что мать и дочь уморительно похожи круглыми глазами и острыми подбородочками на котят. «Какие милые малышки», ― подумал Георгий и положил их страшную находку на землю. ― Вы у кого живете? ― У тети Ады, ― ответила женщина, не отрывая глаз от змеиной кожи.

— Людмила Улицкая, «Медея и ее дети», 1996

Полоз в поэзии

Постоял у корпуса. Самокрутку выкурил. Холм полночный сгорбился, Как в походе Игоря. За холмом-то половцы. Так и ждут, чтоб вылезти. Слышится, как полозы Ползают, извилисты. Не слыхать ни голоса Птицы, ни собачьего Лая, ― только полозы Проползают вкрадчиво. Только близко половцы С копьями и с луками. А казарма полнится Яростными слухами. Что сосед вполголоса Говорит ― не вынести. По казарме полозы Ползают, пружинисты.

— Иван Елагин, «Беженская поэма», 1986

См. также

• Великий Полоз
• Змея
• Уж
• Гадюка
• Медянка
• Животные
• Черви
• Млекопитающие
• Птицы
• Рыбы