На реке расположены города Бежецк, Устюжна, Пестово, посёлок городского типа Максатиха. Город Весьегонск, стоящий на берегу залива Рыбинского водохранилища, ранее также стоял на берегу Мологи, однако после создания Рыбинского водохранилища река в нижнем течении превратилась в залив. Стоявший у впадения Мологи в Волгу город Молога оказался полностью затоплен. Перед Бежецком и в черте города разливается широко, превращаясь в цепочку озёр шириной от 100 до 600 метров с заболоченными берегами, многочисленными островами и старицами.
От реки Тмы (вероятно, от ее поворота на юг) граница новгородская шла до верхней части реки Медведицы, потом на восток Медведицею; а потом рекою Березаем на север до Мологи, верховьем Мологи до впадения в нее Мелечи...[1]
— Николай Костомаров, «Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада», 1863
От Углича до самой Мологи Волга течет почти прямо на север, а у Мологи круто поворачивает к юго-востоку. Этот большой изгиб Волги к северу очень важен для торговли...[2]
...не помню только города Мологи, в котором я много раз бывал проездом; там ли он стоит, на правом берегу реки Мологи, где была в старину купеческая слобода, или «холопий городок», или нет.[4]
— Фёдор Буслаев, «Бытовые слои русского эпоса», 1887
Было время, что на обеих реках, на которых расположена Устюжна, ― Ижина (отсюда Усть-Ижина, Устюжна) и Молога, ― стояло до 800 кузниц, и постоянный грохот поднимался над местностью.[6]
...подпёртая масса воды и спускается в июне и затем в августе, в большем или меньшем количестве, через бейшлот для поддержания судоходного горизонта Волги до устья р. Мологи (в 607 верстах от бейшлота)...[7]
— Дмитрий Анучин, «Из поездки к истокам Днепра, Западной Двины и Волги», 1891
Если бы мне дали большую неограниченную власть над здешними лесами. Через несколько лет я бы сделал Мологу судоходной до самых истоков и поднял бы повсюду в районе урожайность хлебов на пятьдесят процентов.[8]
...видя, что Юрий их послов не возвратил, ни от себя никого не прислал, положили идти вниз в землю Ростовскую, начать войну взятием некоих градов. По которому немедленно пошли вниз по Волге и разоряли до Углича поля и усть Мологи. <...> Изяслав, видя, что по Волге и Мологе сверх льда воды от теплыни умножилось и лёд стал портиться, возвратились, отпустя полки руские и верховые к Смоленску...[11]
— Василий Татищев, из второго тома «Истории российской», 1750
В Ярославской Губернии, в Мологском Уезде, в дачах моих против села Борисоглебского, на берегу реки Мологи, в 45 верстах от города, издавна виден был, как думали, пень, к которому привязывались лодки, когда вода упадала; а как в нынешний год вода здесь была необыкновенно низка, то он гораздо более открылся ― и тогда узнали, что это не дерево, а рог необыкновенной величины. В прошедшем Июле месяце сосед мой, Господин Родионов, ехавший на лодке по реке Мологе, увидел его, взял и привез ко мне, зная охоту мою до редкостей. Я чрезмерно удивился, и послал людей рыть в земле близ того места ― где и нашли еще другой такой же рог, целую голову, ногу и некоторые кости.[12]
— Алексей Мусин-Пушкин, «Кости неизвестного зверя, найденные в Ярославской Губернии», 1802
Открылись новые способы мены, новые торжища в России: так в Ярославской области, на устье Мологи, где существовал Холопий городок, съезжались купцы немецкие, греческие, италиянские, персидские, и казна в течение летних месяцев собирала множество пошлинного серебра, как уверяет один писатель XVII века: бесчисленные суда покрывали Волгу, а шатры ― прекрасный, необозримый луг Моложский, и народ веселился в семидесяти питейных домах. Сия ярмонка слыла первою в России до самого XVI столетия.[13]
— Николай Карамзин, «История государства Российского» (том четвёртый), 1820
Петр послал осмотреть Мстинские пороги, желая доставить судам возможность оные миновать; также реки Уверью и Вилью и места из Мологи к Мсте или Сяси, а после ехать на Вытегру и Шексну, и планы всему подать в сенат (указ от 28 мая), «дабы будущею весною зачать дело неотложно».[14]
— Александр Пушкин, История Петра: Подготовительные тексты, 1836
Земля Новгородская оканчивалась с юга, как надобно думать, рекою Тмою, текущею на восток, и рекою Кошею, текущею на запад в верховье Волги. Вероятно, упоминаемый в летописях пригород Кошкин был на последней реке. От реки Тмы (вероятно, от ее поворота на юг) граница новгородская шла до верхней части реки Медведицы, потом на восток Медведицею; а потом рекою Березаем на север до Мологи, верховьем Мологи до впадения в нее Мелечи, далее Мелечею до ее верховьев...[1]
— Николай Костомаров, «Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада», 1863
От Углича до самой Мологи Волга течёт почти прямо на север, а у Мологи круто поворачивает к юго-востоку. Этот большой изгиб Волги к северу очень важен для торговли: потому что в этом изгибе впадают в Волгу с левой стороны две большие реки, Молога и Шексна, из которых первая соединяет Волгу с Балтийским морем, а вторая ― с Балтийским и Белым. Смотря на этот изгиб, кажется, что Волге как будто хотелось проложить себе путь на север; но она встретила лесистые холмы, называемые увалами, идущие от уральских гор и поворотила к юго-востоку.[2]
На Самаре Волга как будто переломилась и потекла в Петербург. Не изменяя своего водяного устья, принадлежащего Каспийскому морю, Волга свои прибрежные хлебные богатства понесла на северо-восток к устьям притоков своих: Мологи, Шексны и Тверды. По ним приволжский хлеб двумя системами природных вод и искусственно прорытых между ними каналов входит в реку Неву и уходит за границу.[3]
Купцы из Торжка (новоторы) собирают свой караван, ржевские свой, и те и другие ведут их к Твери и за Тверь. Тихвинцы, накупивши хлеба, перегружают на те барки, которые дойдут вверх до первого от Рыбинска города ― Мологи, и рекой Мологой вступят в Тихвинскую систему каналов для раздачи хлеба по бесхлебным спопутным местам и для доставки в Петербург... <...> Охотнее направляют хлеб по Мариинской системе и не обходят им и третью систему каналов (Тихвинскую), начинающуюся под городом Мологой рекой Мологой.[3]
Бежецк, Бежичи находился прежде на другом месте, на 11-й версте ниже по течению Мологи, там, где теперь село Бежицы. Построен он новгородцами, бежавшими «от гибели и нестроения» из своего города.[6]
Новгородская вольница спускалась по Мологе в Волгу, чтобы, пользуясь быстротою хода на них под парусами и на веслах, нападать на суда, медленно тянувшиеся, и грабить их. В случае неудачи нападения можно было легко уйти.[6]
Вероятно, в Городище высилось в былое время капище Купалы. Особенно старательно чествовали этого идола женщины. По-видимому, купанье и обливание водою входило в его культ, и до сих пор в вешнее заговенье и в понедельник Петрова поста здесь практикуются некоторые характерные обычаи. С пяти часов берега Мологи наполняются толпами народа; в понедельник имеет место самое смешное и задорное: обливание водою на улицах. Тот же обычай существует и в Весьегонске, только купанье происходит там в одном из омутов и кончается иногда трагически: омут втягивает в себя купальщиц.[6]
Ртищев выступил против них к Дегтярне 5 января 1608 года, но устюжане были разбиты и бежали в город. Тогда обратились они за помощью не к кому иному, как к иконе Смоленской Божьей Матери, и поляки неведомо почему отошли. Вздохнули устюжане и стали готовиться к осаде. Составлен был план укреплений с башнями вдоль Мологи и Ворожи; день и ночь работали их, готовили пушки, пищали, самопалы, копья, ядра, дробь и «каракули»; дело спорилось потому, что устюжане знали это дело. <...> Ждали они атаки к 9 февраля; просекли на Мологе лёд, сами приосанились. На этот раз приступ повели от Никифорова села.[6]
Плотина эта, известная под названием Верхневолжского бейшлота (а в просторечии у местного населения ― шлюза), задерживает значительную часть весенней воды, скопляющейся в Волге выше бейшлота, и повышает в начале лета горизонт образуемого таким способом водохранилища на 2,5 сажени. Эта подпертая масса воды и спускается в июне и затем в августе, в большем или меньшем количестве, через бейшлот для поддержания судоходного горизонта Волги до устья р. Мологи (в 607 верстах от бейшлота), причём под судоходным горизонтом разумеется такой, при коем на участке Волги между Тверью и Рыбинском был бы возможен ход судов с осадкою 16 вершков.[7]
— Дмитрий Анучин, «Из поездки к истокам Днепра, Западной Двины и Волги», 1891
Понятно, что чем далее вниз от бейшлота, тем влияние его оказывается всё слабее, и если у Твери попуски из него воды могут поднять судоходный горизонт на 6 вершков, то у устья Мологи уже только на 1 — 1 1/2 вершка; с другой стороны, если в начале лета бейшлот поднимает воду запасного водохранилища до 2,5 сажени, то к концу лета и в сухие годы уровень этот понижается до 2 — 1 1/2 и менее сажен (к зиме вода спускается вся), и влияние бейшлота соответственно ослабляется.[7]
— Дмитрий Анучин, «Из поездки к истокам Днепра, Западной Двины и Волги», 1891
Мы приехали в Мологу очень поздно вечером; пароход остановился у пристани не надолго, и я не успел побывать в городе. Издали Молога мне понравилась: она стоит на довольно высоком мысу, который образуется здесь слиянием Мологи и Волги. Устье Мологи все было заставлено судами и плотами. Некоторые из судов были нагружены и, казалось, готовились идти вверх по Мологе; другие, тоже нагруженные, отправлялись, повидимому, на Волгу; третьи были еще пусты: это новые суда, сделанные где-нибудь в верховьях Мологи, протекающей в очень лесистой стороне. Несколько небольших речек и озер и, наконец, Тихвинский канал соединяют Мологу с Тихвинкой, которая впадает в Сясь.[2]
Кстати здѣсь замѣчу, что отъ Боровичей до Мологи, какъ я уже говорилъ, лѣсъ преимущественно боръ, ельникъ; попадается осина и очень рѣдко берёза. За Мологой къ Устюжнѣ лѣсъ гораздо мельче; строевого лѣса я не видалъ и чаще попадается береза. Жаль смотрѣть, какъ уничтожаются здѣсь лѣса; не говорю уже о лединахъ, выжигаемыхъ на мѣстахъ, гдѣ ростетъ мелкій лѣсъ; какушка (верхняя часть дерева), деревья вершковъ пяти въ отрубѣ, часто идутъ на ледину; также нерѣдко попадаются деревья вершковъ 8-10 въ отрубѣ, которыя лежатъ поперекъ дороги и гніютъ.[15]
― Вотъ здѣсь чиновникъ съ исправникомъ копали сопки, сказалъ мнѣ ямщикъ, не доѣзжая съ версту до рѣки Мологи. Я велѣлъ остановиться и пошелъ посмотрѣть на курганы; одинъ ближній къ дорогѣ былъ разрытъ. Судя по вынутой землѣ и глубинѣ ямы (не глубже одного аршина), должно думать, что работали мало. Черезъ десять минутъ мы переѣзжали на паромѣ рѣку Мологу. <...>
― Великъ проѣздъ здѣсь? спросилъ я у перевощика.
― Теперь сталъ великъ; не было чугунки, ѣзда была по Тихвинкѣ, такъ былъ главный трактъ; построили чугунку, вся ѣзда перешла сюда; по Тихвинкѣ, почитай, ни кто и не ѣздитъ.
Переѣхавши Мологу, мы опять пустились по большой дорогѣ, а проѣхавъ версты двѣ-три, свернули на проселочную, которая почти ничѣмъ не отличалась отъ большой...[15]
Чѣмъ дальше отъѣзжаешь отъ рѣки Мологи и тѣмъ чаще можно видѣть сосны, изъ которыхъ мужикъ смѣхъ сдѣлалъ, т. е. съ обрубленными вѣтвями. Вспомнилъ я Н. А. Е. «Малороссіянинъ, говорилъ онъ, понимаетъ красоту въ деревѣ, въ цвѣткѣ. Какой цвѣтокъ хорошенькій, скажетъ онъ: какъ это дерево распустило вѣтви! Русскій совсѣмъ иначе смотритъ на это дерево: Славное бревно! слега, оглобля выйдетъ изъ этой березы!» Мнѣ кажется, онъ правъ: при Мологѣ дерево приноситъ пользу; тамъ можно дерево срубить и сплавить въ Нижній; чѣмъ дальше отъ сплавной рѣки, тѣмъ дерево дешевле, а въ нѣкоторыхъ мѣстахъ и совершенно теряетъ всякую цѣнность; вотъ мужикъ и дѣлаетъ изъ него смѣхъ.[15]
Помнится мне, как во сне, необоримый заливной луг, омываемый реками Волгой и Мологой; не помню только города Мологи, в котором я много раз бывал проездом; там ли он стоит, на правом берегу реки Мологи, где была в старину купеческая слобода, или «холопий городок», или нет. Здесь открылась первая на Руси ярмарка, куда приезжали купцы немецкие, греческие, итальянские, персидские, бухарские и хивинские; шатры их покрывали необозримый луг, омываемый этими реками; ярмарка продолжалась шесть летних месяцев; пошлинного сбора собиралось в казну сто восемьдесят пуд серебра; на лугу тогда становилось до ста кабаков, вследствие чего наш лоцман во время пути рекой Мологой дразнил моложан, называя их «Молога пьяная».[4]
Почти двадцать часов стояли у берега реки Мологи из-за брёвен, раскиданных бывшей 10 июля бурей (сплавной лес для продажи), в том числе разбило и брёвна Якова Михайловича Поздеев. Кто нам всем, а особенно мне, напакостил этой бурей? ― Сатана, по допущению Господа, как Иову ― бурей, побившей его детей и скоты грозой...
Бежецк был среднего размера уездным городом: в годы моего детства в нем было около 7000 человек жителей, но только в центре были каменные дома; дальние же улицы напоминали просто деревню. Значительно скрашивали город его 14 церквей, особенно группа их, высившаяся у крутого берега над впадающей у Бежецка в Мологу небольшой реки Остречины.[16]
— Алексей Татищев, «Земли и люди: В гуще переселенческого движения», 1928
В 1932 и 1933 годах мы с Никольским ездили на Мологу, где были чудесные моховые болота в бывших угодьях Мусиных-Пушкиных между Мологой и Шексной (по-местному: «Шохной», срвн. Пошехонье). Но в 1934 году я слёг с тяжелым приступом ишиаса и пролежал почти три месяца, после чего мне запретили лезть в болота...
Древин у меня ночевал в этот раз. Я ему рассказывал ещё о Мологе, и он решил обязательно к нам приехать в этот год. Мы поехали в конце июля, а Древины приехали на пароходе. Я ходил их встречать, переправившись на другой берег Мологи, в Перемут. Откуда я проехал с ними задаром на пароходе до Лами, где нас ждала лошадь.[17]
И потом ― высокий берег над поплавком-пристанью и над золотистым пляжем у синей, широкой Волги. За рекой зеленеет лес, вдали разрывом в лесной полоске видно устье Шексны или Мологи ― бог ее знает… теперь этого ничего нет, лес вырублен, пляжи и низины залило Рыбинское «море». Но тогда синяя Волга, и золотой песок под высоким обрывом, и далекий лес, и Шексна ― это было хорошо. Мы не купались («неизвестно, какое дно»!), но сидели на пляже, и я следил за простодушной, непристойной игрой голых мальчишек.[18]
— Игорь Дьяконов, «Книга воспоминаний» Часть вторая. Глава пятая (1929-1932), 1995
В семь лет я поднял весеннюю высоту воды в нашей поганой Вороже на четыре с половиной фута. Ах, если бы мне да рабочие руки! Если бы мне дали большую неограниченную власть над здешними лесами. Через несколько лет я бы сделал Мологу судоходной до самых истоков и поднял бы повсюду в районе урожайность хлебов на пятьдесят процентов. Клянусь господом богом, в двадцать лет можно сделать Днепр и Волгу самыми полноводными реками в мире, ― и это будет стоить копейки![8]
На следующий день по засекам, по каким-то своим приметам Ничейка повёл оленей напрямик через застывшие болота, петли Берёзовки, Еловки и Мологи, и вывел к огромному разлапистому кресту с кровлей, вбитому ушкуйниками в незапамятные времена. Отсюда начинался Бухонин волок, а сейчас ― неглубокая борозда в бездонных снегах.[19]
Родился отец Павел в деревне Молога, на реке Молога. Молога впадала в Волгу, и бурлаки тащили по ней баржи. Потом деревню затопило Рыбинское водохранилище. Перед этим Павел с отцом разобрали родную избу, сплавили ее по бревнышку вниз и поставили снова неподалёку от города Тутаев. Там и стали жить.[20]
— Майя Кучерская, «Современный патерик: чтение для впавших в уныние», 2012
Жировалось, бы́тилось братанам Елисеевым, Налимьей ухой текла Молога синяя.
Не было помехи игрищам затейливым,
Саянам-сарафанам, тройкам в лунном инее.[9]
— Николай Клюев, «Наша собачка у ворот отлаяла...», 1926
Я уеду туда, за плечами останется город
Дыр и дворцов тараканских,
истукан из гранита и спеси
Я сбегу из него,
чтоб коснуться тебя, глухомань
Родина предков моих
у младенческо-млечной Мологи Устюжна Железопольская, утюжок из железа петрова
Господи… Наша земля… вся изранена… Щебень и мусор
В церкви заброшенной, жалкой,
где служили усердные предки
Отпевали умерших,
крестили младенцев ревущих
Кто же теперь воскресит
эту почву мычащую мертвых?
Чистый отыщет родник
на равнине железного поля?[21]
Вода и туман Скользит
моторка Солнце Утка
захлопала Очки на стуле
Оскар спит У моста
рокочет автобус Там
уже заблестели Церковь
розовая Тени вагонов
бегут по траве Солнце
с той стороны Станция
Касса закрыта Дремлют
коленки шляпа Дышит ―
не слышит Подлесок пень
горелый Вдруг ― выстрел![10]
↑ 12Собрание сочинений Н. И. Костомарова в 8 книгах, 21 т. Исторические монографии и исследования. СПб., Типография М.М.Стасюлевича, 1904. Книга 3, Том 7-8.
↑ 12345Ушинский К.Д. Собрание сочинений в одиннадцати томах. Том 4. Детский мир и Хрестоматия. — Москва-Ленинград, «Издательство Академии педагогических наук РСФСР», 1948 г.
↑ 123С. В. Максимов. Куль хлеба и его похождения. — М.: «Молодая гвардия», 1982 г.
↑ 123А. Я. Артынов, Воспоминания. Часть 1: Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университете. М., 1882. Кн. 1. С. 1-88, Кн. 3. С. 89-164
↑Буслаев Ф.И. О литературе: Исследования. Статьи. ― Москва, «Художественная литература», 1990 г.
↑ 123Д. Н. Анучин, Географические работы. — М.: Государственное издательство географической литературы, 1959 г.
↑ 12А. И. Куприн. Собрание сочинений в 9 томах. — М.: Художественная литература, 1970. — Том 5.
↑ 12Н. Клюев. «Сердце единорога». СПб.: РХГИ, 1999 г.
↑ 123Сапгир Г. Стихотворения и поэмы. Сост. и вступ. статья М. Д. Шраера и Д. П. Шраера-Петрова. — СПб., 2004 г. — 604 с. — (Новая библиотека поэта: Малая серия).
↑Татищев В.Н. История российская в семи томах. Том второй. — Москва-Ленинград, «Издательство Академии наук СССР», 1963 г.
↑А. И. Мусин-Пушкин. Кости неизвестного зверя, найденные в Ярославской Губернии. — СПб., Вестник Европы», № 21, ноябрь 1802 г.
↑Карамзин Н.М. История государства Российского: Том 4 (1808-1820).
↑А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в 16 т. 10. — М., Л.: Изд. Академии наук СССР, 1938.
↑ 123Сочиненія П. И. Якушкина. Изданіе Вл. Михневича. — С.-Петербургъ. 1884 г.
↑А.А.Татищев. «Земли и люди: В гуще переселенческого движения» (1906-1921) — М.: Русский путь, 2001 г.
↑Дьяконов И. М. Книга воспоминаний (1995 год). Фонд Европейский регионального развития. Европейский Университет Санкт-Петербурга. Дом в Санкт-Петербурге, 1995 г.
↑Иванов А. «Сердце Пармы». — М.: Пальмира, 2003 г.
↑Майя Кучерская, Современный патерик: чтение для впавших в уныние. — М.: Время, 2004 г.
↑С. Г. Стратановский. Тьма дневная: Стихи девяностых годов. — М.: Новое литературное обозрение, 2000 г. — 187 с. — (Премия Андрея Белого).
