Перемы́шль — бывший уездный город Калужской губернии, ныне село в России, административный центр Перемышльского района Калужской области. Дата основания Перемышля неизвестна но произошла ранее 1370-х годов когда формируется Перемышльский удел Козельского княжества, переходящий от Москвы к Литве и обратно. Первое упоминание калужского Перемышля относится к XIV веку.
По мнению Василия Татищева город был построен в XII веке князем Юрием Долгоруким и назван в честь Галицкого Перемышля. Ранние упоминания названия Перемышля невозможно соотнести с Калужским Перемышлем, также вероятна путаница с Перемышлем Московским. В 1708 году Перемышль приписан к Смоленской губернии, в 1719 году — к Калужской провинции Московской губернии. В 1776 году Перемышль становится уездным городом, в 1925 году город был преобразован в сельское поселение.
Древний городок на горе.
Странное у него имя, необычное для городов средней полосы России: Перемышль.
Сохранилось предание, будто князь, прибывший сюда из Галиции и основавший его, окрестил его в честь Перемышля, откуда он явился...[1]
Кто держит, бывало, путь из Калуги в Перемышль, тому дважды пересекает дорогу Ока: первый раз – под самой Калугой, а затем – в двух верстах от Перемышля.
Как сойдешь с парома на перемышльский берег, справа будет Горское озеро (по имени деревни Горки), не видное идущим и едущим по шоссе – таким густым ивняком заросли его берега. Под самым Перемышлем, но уже слева, еще одно озеро – Бездонное.
Самая старинная часть города, откуда и зачался он, – Завершье, там, где стоял до 1973 года рухнувший вследствие «искусной» реставрации собор XVI века во имя Успения Божьей Матери.
...на высоком берегу Резванского озера стоял Никольский монастырь, от которого время долго щадило всего одну церковь. В этой церкви похоронена была прабабка Петра Великого, Нарышкина, Бог весть какими судьбами очутившаяся в Перемышле.
От Успенского собора некогда вел к Бездонному озеру подземный ход – должно быть, для подноса воды на случай осады крепости – колодца-то ведь в крепости не было.
...в Перемышле было много лучей света, да и само по себе это царство совсем не было темным, а все же разговоры там частенько вертелись вокруг цен на базаре...[1]
В духовной записи Владимир Андреевич поручает супругу и детей великому князю; отказывает свою треть Москвы всем пяти сыновьям вместе, так, чтобы они ведали ее погодно; старшему сыну, Иоанну, дает Серпухов, Алексин, Козельск (а буде сей город снова отойдет к Литве, то Любутск) ― Симеону Боровск и половину Городца: другую половину Ярославу, вместе с Малоярославцем (названным так от имени сего Владимирова сына) ― Андрею Радонеж ― Василию Перемышль и Углич...[2]
— Николай Карамзин, «История государства Российского» (том пятый), 1820
...наследник Димитриев, ласкаемый, честимый в Орде, возвратился оттуда с милостивым ярлыком, или с жалованною грамотою на Суздаль, Городец, Нижний; восстановил таким образом древнее Суздальское великокняжение Боголюбского во всей полноте оного, и мирным присвоением бывших уделов черниговских ― Мурома, Торусы, Новосиля, Козельска, Перемышля ― распространил Московскую державу...[2]
— Николай Карамзин, «История государства Российского» (том пятый), 1820
Составились дружины телохранителей и воинов, двор и правительство, достойное Лжецаря, коего первым указом в сем новом вертепе злодейства было истребление ляхов и немцев за неприятельские действия Сигизмунда и шведов: их убивали, вместе с верными царю россиянами, во всех городах, ещё подвластных Самозванцу: Туле, Перемышле, Козельске... <...>
Звали и бесстыдного Сапегу, который, не хотев удалиться в Северскую землю, писал из Перемышля к калужанам, что он служит не королю, не королевичу, а вольности, ― не слушает бояр, убеждающих его идти на Ляпунова, и готов стоять за независимость России.[3]
— Николай Карамзин, «История государства Российского» (том двенадцатый), 1826
Вечером возвратился назад беглый воевода Исленьев, ночью стали съезжаться и другие беглецы; на другой день, видя около себя сильную рать, Пожарский начал наступательное движение на Лисовского; тот быстро снялся с места и стал под Кромами; видя, что преследование не прекращается, в одни сутки прошел 150 верст и явился перед Болховом; отбитый отсюда воеводою Волынским, сжег Белев; потом приступил было к Лихвину, но потерпел здесь неудачу и стал в Перемышле, откуда воевода со всеми ратными людьми выбежал в Калугу. Пожарский остановился в Лихвине; здесь, подкрепив себя казанскою ратью, погнался опять за Лисовским; тот начал по-прежнему отступать, выжег Перемышль и пустился наспех между Вязьмою и Можайском; Пожарский отрядил против него воевод, но сам, истомленный невероятно быстрою погонею за самым неутомимым из наездников, слег от тяжкой болезни и отвезен был в Калугу.[4]
Древний городок на горе.
Странное у него имя, необычное для городов средней полосы России: Перемышль.
Сохранилось предание, будто князь, прибывший сюда из Галиции и основавший его, окрестил его в честь Перемышля, откуда он явился, – так любил князь родовое своё гнездо и так хотелось ему, чтобы хоть привычное сочетание звуков напоминало ему о былом.
Объясняли и по-другому, нимало не заботясь о правдоподобии: будто местные князья Воротынские вознамерились на этом месте дать бой татарве, но потом перемыслили.[1]
Кто держит, бывало, путь из Калуги в Перемышль, тому дважды пересекает дорогу Ока: первый раз – под самой Калугой, а затем – в двух верстах от Перемышля. Под Калугой, едва река после вешнего половодья входила в берега, наводили деревянный мост на лодках, а разводили уже перед самым рекоставом. Под Перемышлем с весны до зимы ходил паром.
Как сойдешь с парома на перемышльский берег, справа будет Горское озеро (по имени деревни Горки), не видное идущим и едущим по шоссе – таким густым ивняком заросли его берега. Под самым Перемышлем, но уже слева, еще одно озеро – Бездонное. Так звалось оно в старину, но затем его стали называть скромнее – Городским. Отделенное от Городского озера узеньким перешейком, возникает еще одно озеро – Резванское, впоследствии перекрещенное в Хохловское – в честь деревни Хохловки, с этой стороны почти вплотную подступающей к Перемышлю. А разбросанных по лугу узких, но глубоких «котелков» и не счесть.[1]
Когда-то Ока несла свои воды под Перемышлем, но на старости лет отступила, оставив озера на глубоких местах своего старого русла, своей «старицы», и отхлынув к другой крутой горе, на которой раскинулись две деревни – Мехово и Вороново. Между озерами и рекой – ширь поемных лугов: Клевера, Заозерья, Гусятника и Лугового. За рекой синеют леса, перелески, жмутся одна к другой серые избы сел и деревень. В трех верстах от Перемышля в Оку впадает Жиздра. Ока своенравна и коварна. Что ни год, гибнут в ее как бы внезапно разверзающихся ямах неискушенные пловцы, но на вид она приветлива, улыбчива, ласкова: полная противоположность Жиздре, зажатой здесь берегами и – кажется, именно оттого – такой сердитой и мрачной; кажется, именно от бессильно завистливой ярости, что негде ей развернуться, что нет у нее такого приволья, как у Оки, крутит она свои беспрестанные водовороты.
Самая старинная часть города, откуда и зачался он, – Завершье, там, где стоял до 1973 года рухнувший вследствие «искусной» реставрации собор XVI века во имя Успения Божьей Матери. От более молодой части города, от «посада», «старый острог», «старое городище», как именуется Завершье в перемышльских писцовых книгах, отделено «верхом» – Пушкарским рвом, тянущимся во всю ширину Перемышля, выходящим в поле и подступающим к деревне Хохловке. На склонах этого рва, в давно прошедшие времена – лесистых, жили в землянках пушкари – охрана крепости. В гололедицу этот ров для завершных жителей был сущим наказанием.[1]
От Успенского собора некогда вел к Бездонному озеру подземный ход – должно быть, для подноса воды на случай осады крепости – колодца-то ведь в крепости не было. Неподалеку от собора, на высоком берегу Резванского озера стоял Никольский монастырь, от которого время долго щадило всего одну церковь. В этой церкви похоронена была прабабка Петра Великого, Нарышкина, Бог весть какими судьбами очутившаяся в Перемышле. Гробница в уже давно (с 30-х годов) не действовавшей церкви сохранялась, однако, до 1944 года. Немецкими варварами к тому времени в Перемышле уже и не пахло (их выбили в декабре 1941 года), но некий советский Ксеркс, по-видимому желая отомстить церкви за то, что в период оккупации жители привели её в порядок и в ней, если бы не приход освободителей, должно было начаться богослужение, повелел взорвать преступную древность, и красивая церковь, а вместе с ней и гробница взлетели на воздух, засыпав щебнем могилы похороненных в церковной ограде.
Это была лебединая песня Калужского губернского земства. Стоит больница на опушке леса, на границе трех бывших уездов, по-нынешнему – районов: Калужского, Малоярославецкого и Тарусского. Прежде шутили, что здесь петухи сразу на три уезда поют. До ближайшей деревни Болотни не меньше версты, до торгового села Недельного – пять верст. В больничный двор кое-когда забегали волки. Между тем оборудована была больница по последнему слову тогдашней техники: там были и водопровод, и канализация, которые городу Перемышлю и во сне не снились. Да что там Перемышль! В Калуге проведенной водой и канализацией пользовались немногие избранники судьбы, жившие в центре города.[1]
Встречать икону <Калужской Божьей Матери> перемышляне, и стар, и млад, выходили к Оке. Как только карета выезжала с парома на перемышльский берег, икону выносили из кареты, карета с сопровождавшим «икону священником или псаломщиком следовала в Перемышль, а икону, то и дело сменяясь, около двух верст несли на руках верующие. Женщины и некоторые мужчины становились на середине шоссе и сгибались в поклоне, так, чтобы икону пронесли над ними.[1]
Завещала бабушка похоронить ее рядом с «Минечкой». Две дочери, жившие тогда с ней, Дуня и Аня, исполнили ее волю. Наняли две подводы и перевезли гроб с ее телом за восемьдесят верст, в Перемышль.
Отпевал бабушку бывший ее духовник, пользовавшийся особым ее уважением, о. Иоанн Песоченский.
Тогда еще в провинции духовенству и певчим разрешалось провожать покойника по усыпанной можжевельником дороге в последний путь – от храма до кладбища.
Хотя бабушка уехала из Перемышля в 16-м году, многие помнили ее. И похоронная процессия поминутно останавливалась: из домов выходили старожилы и просили о. Иоанна помолиться «о упокоении новопреставленной рабы Божией Анны».[1]
При дружной весне большие и малые воды образуют великую реку. В 1908 году часть Перемышля превратилась в Венецию. Старая фотография запечатлела один из таких «венецианских» видов: по Калужской улице плывет лодка.
В том, что я существую на свете, повинен Перемышль. Здесь, в городской больнице, получила место акушерки («повивальной бабки») Евдокия Михайловна и поселилась вместе с матерью и братом Михаилом Михайловичем, будущим моим отцом. Михаил Михайлович вступил в должность секретаря Перемышльской землеустроительной комиссии. Самая старшая и самая младшая из сестер устроились тоже в Перемышльском уезде: Юния Михайловна – акушеркой на медицинском пункте в селе Пятницком, Софья Михайловна – в школе села Козлова. Юня, Аня и Соня приезжали на каникулы и на время отпуска в Перемышль. Здесь-то и познакомился мой отец у кого-то на именинах с моей матерью, Еленой Михайловной Кормилицыной, проводившей несколько лет подряд в Перемышле свой летний отдых.[1]
Умер он 21 октября (нового стиля) 1914 года, в 3 часа утра 33-х лет от роду.
Похороны отца были многолюдны. Хоронил его весь Перемышль и подгородные крестьяне. На кладбище говорили речи представители разных сословий: уездный предводитель дворянства, председатель землеустроительной комиссии, аристократ до мозга костей Николай Вивианович Олив, разночинец, казначей, общественный деятель Василий Евдокимович Меньшов и отпевавший отца священник Панов.
...в Перемышле было много лучей света, да и само по себе это царство совсем не было темным, а все же разговоры там частенько вертелись вокруг цен на базаре, сообщались животрепещущие новости: у кого отелилась корова, у кого пропал поросёнок, вспыхивали ссоры из-за выеденного яйца, разражались штормы в блюдце воды: перемышльская городская управа рассорилась с перемышльским театральным обществом только из-за того, что сынка члена управы обошли ролью.[1]
— Если верить солдатам, то нужно уносить ноги. Я не верю. Приказ был бы.
Однако в пять часов на грузовике приехал незнакомый капитан и привез приказ эвакуироваться на Козельск, Перемышль, Калугу: немцы прорвали фронт в районе Кирова и уже перерезали дорогу. «Из раненых сформировать пешие команды. Тех, кто не может идти, везти на подводах. Никого не оставлять…»[5]
Родившись в Москве, но вырастая в маленьком Перемышле Калужской губернии, Любимов навсегда запомнил музыку простонародной речи: « — Надо с сеном управиться нонче. ― А что? Завтра как бы дождя не было? ― Свободная вещь». <...> И ни малейшего парадокса в том, что, как опять-таки говорил Николай Михайлович, не будь в его жизни городка на Оке, он не сумел бы вжиться в прустовский провинциальный Комбре «с его тоже ведь задумчивой, тихоструйной, самобытной прелестью».[6]
— Станислав Рассадин, «Книга прощаний». Воспоминания о друзьях и не только о них, 2008
― Буду вести фронтовую переписку. Обменяемся фото.
Зоя брезгливо обвела взглядом поджарую фигуру Нечаева, сказала с дрожью в голосе:
― Как вас напичкали пошлостью танцплощадки! Адрес? Пожалуйста. Город Перемышль, второе городское кладбище. Запишете или запомните? После сорок первого года у меня нет родителей, ― ожесточенно договорила она.[7]
Города России