Перейти к содержанию

Борец

Материал из Викицитатника
(перенаправлено с «Лютик голубой»)
Аконит клобучковый (Энгадин, Швейцарские альпы)

Боре́ц или Акони́т (лат. Acónítum) иногда также прострел-трава[комм. 1] царь-трава или прикры́т[комм. 2] — кустистые многолетние травянистые растения из семейства лютиковых (лат. Ranunculaceae), широко распространённые по всему миру. Аконит входит в число самых ядовитых растений, известных с давних времён. Страшный яд «бик» для стрел и копий индийцы добывали именно из аконита. Согласно преданию, Тамерлан был отравлен соком борца. У аконита ядовиты все части растения: и листья, и цветы, и стебли, но наибольшая концентрация ядов — в корнях и корневых утолщениях (овальных клубеньках). Иногда борец вызывает отравление даже у пчёл.

Вместе с тем, аконит — неприхотливое, широко распространённое и любимое растение, декоративный многолетник, который охотно выращивают в садах и парках со времён Древнего Рима. Кроме того, борец — эффективное лекарственное растение, введённое в европейскую медицину с XVIII века.

Борец в прозе

[править]
  •  

А вот и седьмая трава нам надобная ― это царь-трава.[комм. 3] Как громовые стрелы небесные гонят темных бесов в преисподнюю, так и царь-трава могучей своей силою далеко прогоняет силу нечистую… Вот и все семь трав, что пригодны к утолению скорби Марьи Гавриловны… Отломи от каждой по кусочку ― да не забудь ― с молитвой и, перекрестясь, зашей, как я сказывала… [1]

  Павел Мельников-Печерский, «В лесах» (книга вторая), 1874
  •  

Говоря об особенностях селений южного округа, я забыл упомянуть ещё об одной: здесь часто отравляются борцом (Aconitum Napellus). В Мицульке у пос<еленца> Такового свинья отравилась борцом; он сжадничал и поел её печёнки, и едва не умер. Когда я был у него в избе, то он стоял через силу и говорил слабым голосом, но о печёнке рассказывал со смехом, и по его всё ещё опухшему, сине-багровому лицу можно было судить, как дорого обошлась ему эта печёнка. Немного раньше его отравился борцом старик Коньков и умер, и дом его теперь пустует. Этот дом составляет одну из достопримечательностей Мицульки.[2]

  Антон Чехов, «Остров Сахалин (Из путевых записок)», 1894
  •  

Старик Коньков, когда платил деньги за дом, лукаво подмигнул глазом и сказал окружному начальнику: «А вот, погодите, умру, и вы опять с этим домом хлопотать будете». И в самом деле, в скором времени отравился борцом, и теперь казне опять приходится возиться с домом.[2]

  Антон Чехов, «Остров Сахалин (Из путевых записок)», 1894
  •  

Кошелев подал докладную записку о вступлении в брак с девицей Тертышной, и начальство разрешило ему этот брак. Между тем Вукол объяснялся Елене в любви, умоляя её жить с ним; она тоже искренно клялась в любви и при этом говорила ему: ― Приходи так ― я могу, а жить постоянно ― нет; ты женатый, а моё дело женское, должна я о себе подумать, пристроиться за хорошего человека. Когда Вукол узнал, что она просватана, то пришёл в отчаяние и отравился борцом. Елену потом допрашивали, и она созналась: «Я с ним четыре ночи ночевала». Рассказывали, что недели за две до смерти он, глядя на Елену, мывшую пол, говорил: ― Эх, бабы, бабы![2]

  Антон Чехов, «Остров Сахалин (Из путевых записок)», 1894
  •  

Здесь живёт постоянно классный фельдшер, которого поселенцы называют первоклассным. За неделю до моего приезда отравилась борцом его жена, молодая женщина. Вблизи селения, а особенно по дороге к Крестам, встречаются превосходные строевые ели. Вообще много зелени, и притом сочной, яркой, точно умытой. Флора Такойской долины несравненно богаче, чем на севере, но северный пейзаж живее и чаще напоминал мне Россию.[2]

  Антон Чехов, «Остров Сахалин (Из путевых записок)», 1894
  •  

Бо́льшая часть площади, которая занята теперь под пашней и покосом, недавно ещё была болотом, но поселенцы, по совету г. Я., выкопали канаву до Найбы, в сажень глубины, и теперь стало хорошо. Быть может, оттого, что это маленькое селение стоит с краю, как бы особняком, здесь значительно развиты картёжная игра и пристанодержательство. В июне здешний поселенец Лифанов проигрался и отравился борцом.[2]

  Антон Чехов, «Остров Сахалин (Из путевых записок)», 1894
  •  

В Корсаковском округе за убийство айно[комм. 4] было приговорено к смертной казни 11 человек. Всю ночь накануне казни чиновники и офицеры не спали, ходили друг к другу, пили чай. Было общее томление, и никто не находил себе места. Двое из приговорённых отравились борцом ― большая неприятность для военной команды, на ответственности которой находились приговорённые. Начальник округа слышал ночью суматоху, и ему было доложено, что двое отравились, но всё же перед самою казнью, когда все собрались около виселиц, должен был задать начальнику команды вопрос: ― Приговорено было к смертной казни одиннадцать, а тут я вижу только девять. Где же остальные два?[2]

  Антон Чехов, «Остров Сахалин (Из путевых записок)», 1894
  •  

Случаев неестественной смерти среди православного населения за 10 лет было 170. Из этого числа 20 казнены через повешение, 2 повешены неизвестно кем; самоубийств произошло 27, причём в Сев<ерном> Сахалине стрелялись (один застрелился стоя на часах), а в Южном отравлялись борцом; много утонувших, замерзших, задавленных деревьями; один разорван медведем.[2]

  Антон Чехов, «Остров Сахалин (Из путевых записок)», 1894
  •  

— Да ведь оно, ваше высокоблагородие, может по-вашему как иначе выходит. А по-нашему, по-корсаковскому, завсегда случиться может. Потому здесь в каждом доме корешок борца имеется…
«Борец» — ядовитое растение, растущее на южном Сахалине.
— Каждый держит!
— Зачем же?
— Случаем — для себя, коли невтерпёж будет. Случаем — для кого другого. Только что она не борцом, а трихнином отравила. Только и всего. А то бывает. Потому Сака́лин.[3]

  Влас Дорошевич, «Сахалин (Каторга)», 1903
  •  

— Ну! Ну! Наддай! — покрикивают каторжные.
Вот и всё похоронное пение.
Что-то щемящее, что-то хватающее за душу есть в этой картине сахалинских похорон... Эта телега, этот надзиратель, эти серые куртки…
Единственное лицо, которое могло бы проводить покончившего свои дни «несчастного» в место последнего упокоения, — тоже лежит в могиле.
Хоронят поселенца.
Из ревности он зарезал «сожительницу» и сам убежал из дома и отравился «борцом». Его труп уж через несколько дней нашли в тайге.
Борец — ядовитое растение, растущее в Корсаковском округе, на юге Сахалина. Корень «борца» там имеется «на всякий случай» у каждого каторжного, у каждого поселенца. Мне показывали этот корень многие.
— Да на кой вам шут держать эту дрянь?
— Такое уж заведение... На всякий случай... Может, и понадобится! — отвечали поселенцы с улыбкой, какой не дай Бог, чтобы улыбался человек.
Сойдём, проводим.[3]

  Влас Дорошевич, «Сахалин (Каторга)», 1903
  •  

Возникли сказания о таинственных цветах и травах, распускающихся и растущих лишь под чарами Купалы. Такова перелёт-трава, дарующая способность по произволу переноситься за тридевять земель в тридесятое царство; цвет её сияет радужными красками и ночью в полёте своём он кажется падучею звёздочкою. Таковы спрыг-трава, разрыв-трава, расковник сербов, Springwurzel немцев, sferracavallo итальянцев, разбивающие самые крепкие замки и запоры. Такова плакун-трава, гроза ведьм, бесов, привидений, растущая на «обидящем месте», т. е. — где была пролита неповинная кровь, и равносильные ей чертополох, прострел-трава и одолень-трава (белая купава, нимфея). Таков объединяющий в себе силы всех этих трав жар-цвет, огненный цвет, — цветок папоротника: самый популярный из мифов Ивановой ночи.

  Александр Амфитеатров, «Иван Купало», 1904
  •  

― Из чего состояла мазь, которой в этих случаях натирала себя? ― Мы брали разных трав: поручейника, петрушки, аира, жабника, паслёна, белены, клали в настой от борца, прибавляли масла из растений и крови летучей мыши и варили это, приговаривая особые слова, разные для разных месяцев.[4]

  Валерий Брюсов, «Огненный ангел», 1908
  •  

В уссурийской тайге растёт много цветковых растений. Прежде всего в глаза бросается ядовитая чемерица (Veratrum album L.) с грубыми остроконечными плойчатыми листьями и белыми цветами, затем — бадьян (Dictamnus albus L.) с овально-ланцетовидными листьями и ярко-розовыми цветами, выделяющими обильные эфирные масла. Синими цветами из травянистых зарослей выделялся борец (Aconitum kusnezoffii Rchb.) с зубчатыми листьями, рядом с ним — башмачки <орхидея> с большими ланцетовидными листьями...[5]

  Владимир Арсеньев, «По Уссурийскому краю», 1917
  •  

Видовое название этого колокольчика показывает, что цветы его крупной величины; потом я заметил тимьян с уже поблекшими жёсткими фиолетовыми цветами; крупную веронику, имеющую бархатисто-опушённые стебли и короткие остроконечные зубчатые листья. Каков цветок у неё ― сказать не могу. Судя по увядшим венчикам, мне показалось, что у неё были небелые, а синие цветы. Затем борец ― пышное высокое растение с мелким пушком в верхней части стебля и бархатистыми большими листьями; засохшие цветы его, расположенные крупной кистью, вероятно, были тёмно-голубые.[5]

  Владимир Арсеньев, «Дерсу Узала», 1923
  •  

С налёту охватил, навалился на неё, и упали они наземь оба. Руки рознял, которыми закрывалась, и ― как ни отворачивала, ни мотала головой ― словно шоршень в венчик борца, втиснул в её свои раскалённые губы. Гулко отдалось у ней во всём теле и будто что надрубило. А он пьёт и пьёт без отрыву и силу последнюю отымает и стыд, и кажется ей: как мак она трепещет ― покачивается под полуденным ветром и растворяется в сладкий мёд.[6]

  — Владимир Ветров, «Кедровый дух», 1929
  •  

А в густенной тайге медовят разноцветные колокольчики, сизые и жёлтые борцы, и по рямам таёжным кадит светло-сиреневый багульник-болиголов.[6]

  — Владимир Ветров, «Кедровый дух», 1923
  •  

Античная легенда о его происхождении гласит, что в Древней Греции недалеко от города Аконе была пещера, вход в которую охранял трёхглавый страж подземного царства ― пес Цербер. Когда Геракл победил Цербера и вытащил его из пещеры на землю, пёс от дневного света пришёл в ярость, и из всех его пастей потекла ядовитая слюна. Там, где слюна попала на землю, и вырос аконит. Есть у аконита и другое имя ― борец, так как цветок его напоминает шлем воина. А славяне называли аконит царь-зельем и считали его одним из самых опасных ядовитых растений. Видов аконита много, и они все ядовиты. Самый ядовитый из них ― аконит джунгарский (борец джунгарский, иссык-кульский корень). Под землёй у аконита находятся несколько клубнекорней яйцевидной формы. Клубни на вид довольно аппетитные и неопытному человеку могут даже показаться съедобными. Это и есть самая ядовитая часть растения. <...> Количество алкалоидов в аконите сильно колеблется в зависимости от того, к какому виду принадлежит растение, где оно растёт, каков его возраст. Например, есть акониты, содержащие до 4% алкалоидов (аконит Фишера, аконит высокий); в аконитах носатом и восточном, растущих на высоте 1400 м над уровнем моря, алкалоидов больше всего; до цветения аконита наибольшее количество алкалоидов накапливается в листьях и стеблях, а в период цветения ― в клубнях.[7]

  — Г. Тафинцев, «Царь-зелье», 1969
  •  

Ядовито всё растение, наиболее ядовита — подземная часть; ядовит и мёд. <...> При нанесении на кожу вызывает зуд с последующей анестезией. При приёме внутрь развивается зуд в различных участках тела, парестетические ощущения, прогрессирующая адинамия. Усиливается потливость, слюноотделение, тошнота, рвота. <...> Смерть наступает от остановки дыхания.[8]

  — Борис Орлов и др., «Ядовитые животные и растения СССР», 1990
  •  

Аналогичными <акониту> свойствами обладают и представители другого близкого рода из семейства лютиковых — живокость (дельфиниум, шпорник), широко распространённых по всей территории (в СССР свыше 100 видов) и разводимых в культуре (некоторые имеют лекарственное значение). Содержат общие с борцами или близкие алкалоиды (кондельфин, митилликаконитин, дельфинин и др.) Токсическое действие также аналогично (в том числе токсичен и мёд).[8]

  — Борис Орлов и др., «Ядовитые животные и растения СССР», 1990
  •  

Большинство известных видов аконита и, по-видимому, все дальневосточные чрезвычайно ядовиты. О ядовитости аконитов знали ещё в глубокой древности.
Акониты не похожи ни на одно из съедобных растений, в обиход они попадают исключительно потому, что иногда используются с лечебными целями и поедаются с травой и сеном.
Ядовитые вещества, содержащиеся в аконитах, могут всасываться в кровь даже с неповреждённой кожи. Если на коже есть хотя бы мельчайшие царапины, скорость всасывания веществ возрастает и увеличивается опасность отравления.
Главным представителем ядовитых веществ является алкалоид аконитин. Действие аконитина развивается очень быстро. Нередко уже сразу после проглатывания настойки человек ощущает сильное жжение во рту. Даже экстренные меры не могут уберечь от отравления, в лучшем случае оно будет протекать несколько легче.
У пострадавшего быстро появляется обильное слюнотечение, тошнота, рвота, понос, одышка, ощущение «мурашек по коже», чувство замирания сердца. Нарастает общая слабость, появляется озноб. Кожа холодная, ритм пульса может быть нарушен. Иногда при обычном осмотре пульс кажется ритмичным, но учащённым или слишком редким.
Одновременно с нарушениями деятельности сердца у больного затемняется сознание. При тяжёлых отравлениях быстро наступает смерть либо от паралича сердца, либо от остановки дыхания. <...>
Результаты экспериментальных исследований показывают, что существующие сейчас лекарства могут спасти только тех больных, в организм которых попало немногим больше одной смертельной дозы яда. <...> Спасти пострадавших, значительно превысивших смертельную дозу яда, почти невозможно.[9]

  — Пётр Зориков, «Ядовитые растения леса», 2005

Борец в поэзии

[править]
Аконит клобучковый, соцветие
  •  

Один ссыльнокаторжный подал мне что-то вроде прошения с таким заглавием: «Конфиденциально. Кое-что из нашего захолустья Великодушному и благосклонному литератору господину Ч., осчастливившему посещением недостойный о-в Сахалин. Пост Корсаковский». В этом прошении я нашёл стихотворение под заглавием «Борец»:
Горделиво растёт над рекой,
На болотистом месте, в лощине,
Листик тот синий ― красивый такой,
Аконитом слывёт в медицине.
Этот корень борца́,
Посаженный рукою творца́,
Часто народ соблазняет,
В могилу кладёт,
К Аврааму на лоно ссылает.
В Мицульке живёт сахалинская Гретхен, дочь поселенца Николаева, Таня, уроженка Псковской губернии, 16 лет. Она белокура, тонка, и черты у неё тонкие, мягкие, нежные. Её уже просватали за надзирателя.[2]

  Антон Чехов, «Остров Сахалин (Из путевых записок)», 1894
  •  

Отвар борца́ ― и для борца,
Сильнее всякого конца...
Не долго мучился борец,
Борцом побрал борца борец.[10]

  Михаил Савояров, «Борцы» (из сборника «Не в растения»), 1910
  •  

О, аконит! Прекрасный, ядовитый
В сияющем цветеньи, как в дыму
Что мне сулят созвездья аконита
Когда гляжу в сомнении во тьму?

  — Татьяна Борцова, «Аконит», 1990-е

Комментарии

[править]
  1. «Прострел-трава» — народное название аконита, которое нужно различать от просто «прострела» или сон-травы — растения из того же семейства лютиковых, однако, нисколько не похожего на аконит.
  2. У аконита очень много народных названий, список одних русских его имён займёт не одну строчку: борец-корень, волчий корень, волкобой, иссык-кульский корень, царь-зелье, царь-трава, чёрный корень, чёрное зелье, козья смерть, железный шлем, шлемник, каска, капюшон, синий напёрсточник, лошадка, туфелька, лютик голубой, синеглазка, прострел-трава, прикрыш-трава, список далеко не полон. Немецкое прозвище Eisenhut дано борцу из-за сходства цветка с рыцарским шлемом, у которого опущено забрало.
  3. В данном случае не вполне ясно, о какой именно царь-траве идёт речь. Таким эпитетом пользуются многие растения, выделяющиеся своим внешним видом, например: петров крест. Однако, если судить по контексту, скорее всего имеется в виду именно — аконит. В народе это растение называли царь-зелье, царь-трава, волкобойник, волчий корень. Некоторые названия произошли от формы цветка, например зозулины черевички. Немцы называют аконит Eisenhut, Sturmhut, die Monchskappe (железная шляпа, штормовая шляпа, шапка монаха), англичане ― Monk's Hood, Wolfs Bane, Helmet-Flower (капюшон монаха, волчья отрава, цветок-шлем).
  4. «Айно», как пишет Чехов или айны — это самый древний народ японских островов, раньше живший на обширной территории, включая весь прибрежный Дальний Восток, до Камчатки. Теперь же они остались в крайне малом числе — и практически всюду ассимилированы.

Источники

[править]
  1. П. И. Мельников-Печерский. Собрание сочинений. — М.: «Правда», 1976
  2. 1 2 3 4 5 6 7 8 Чехов А. П. Сочинения в 18 томах // Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. — М.: Наука, 1978 год — том 14/15. (Из Сибири. Остров Сахалин), 1891-1894 г.
  3. 1 2 Новодворский В., Дорошевич В. «Коронка в пиках до валета. Каторга». — СПб.: Санта, 1994 г.
  4. В.Я.Брюсов Повести и рассказы. — М.: Советская Россия, 1983 г.
  5. 1 2 В.К. Арсеньев. «По Уссурийскому краю». «Дерсу Узала». — М.: Правда, 1983 г.
  6. 1 2 «Перевал»: Сборник №1 (Под редакцией А.Весёлого, А.Воронского, М.Голодного, В.Казина). Москва, «Гиз», 1923 г. — Владимир Ветров, «Кедровый дух» (1920-1929)
  7. Г. Тафинцев., «Царь-зелье». — М., «Химия и жизнь», № 7, 1969 г.
  8. 1 2 Б.Н. Орлов и др., «Ядовитые животные и растения СССР», — М., Высшая школа, 1990 г., стр.193-194
  9. П.С.Зориков, «Ядовитые растения леса», — Владивосток, Российская Академия Наук, Дальневосточное отделение; изд. «Дальнаука», 2005 г., ISBN 5-8044-0524-1. — стр.8-9
  10. Михаил Савояров. «Слова», стихи из сборника «Не в растения»: «Борцы»

См. также

[править]