Я́блоня (лат.Mālus) — род листопадных плодовых деревьев семейства розовых (лат.Rosáceae), насчитывающий около 40 дикорастущих и культурных видов. Дикорастущие виды яблонь активно используются в селекции съедобных и декоративных сортов как носители ценных качеств — окраски цветков, листьев и плодов, морозостойкости, сопротивляемости болезням и проч. Цветут яблони душистыми цветками белого, розового, красноватого и даже карминового цвета, полностью укрывая деревья ароматным облаком. Цветение происходит как правило в мае. Плоды — яблоки — в зависимости от вида и сорта различаются по форме, размеру, вкусу, аромату и окраске.
В мифологии некоторых культур под Деревом жизни или Деревом познания принято подразумевать именно яблоню. Кроме того, это дерево немало прославилось яблоком раздора и стрельбой в яблочко.
Я нарцисс Саронский, лилия долин!
Что лилия между тёрнами, то возлюбленная моя между девицами.
Что яблоня между лесными деревьями, то возлюбленный мой между юношами. В тени её люблю я сидеть, и плоды её сладки для гортани моей.
Затем пошла она дальше и пришла к яблоне, и стояла та яблоня полнёшенька яблок, и крикнула девушке: «Обтряси ты меня, обтряси, яблоки на мне давно уж созрели». Стала она трясти яблоню, так что яблоки с неё дождём посыпались, и трясла до тех пор, пока на ней ни одного яблочка не осталось; сложила их в кучку и пошла дальше.
Долго ли, коротко ли — увидели яблоньку. Висят на ней яблоки спелые да румяные.
Соскочили братья с коней, хотели было яблочки рвать, а Иван — крестьянский сын забежал вперёд и давай яблоню мечом сечь да рубить. Завыла яблоня, закричала...
— Видите, братцы, какая это яблоня? Невкусные на ней яблоки!
Сели братья на коней и поехали дальше.
Сколько росло тут чудных цветов! Белые чашечки лилий с ярко-красными тычинками, небесно-голубые тюльпаны, колеблемые ветром, яблони, отягчённые плодами, похожими на большие блестящие мыльные пузыри. Подумать только, как всё это блестело на солнце!
Когда уже становилось жарко, но дамы наши ещё не выходили к чаю, я часто ходил в огород или сад есть все те овощи и фрукты, которые поспевали. И это занятие доставляло мне одно из главных удовольствий. Заберёшься, бывало, в яблочный сад, в самую середину высокой заросшей, густой малины. Над головой — яркое горячее небо, кругом — бледно-зелёная колючая зелень кустов малины, перемешанных с сорною зарослью. Тёмно-зелёная крапива с тонкой цветущей макушкой стройно тянется вверх; разлапистый репейник с неестественно лиловыми колючими цветками грубо растёт выше малины и выше головы и кое-где вместе с крапивою достаёт даже до развесистых бледно-зелёных ветвей старых яблонь, на которых наверху, в упор жаркому солнцу, зреют глянцевитые, как косточки, круглые, ещё сырые яблоки. Внизу молодой куст малины, почти сухой, без листьев, искривившись, тянется к солнцу; зелёная игловатая трава и молодой лопух, пробившись сквозь прошлогодний лист, увлаженные росой, сочно зеленеют в вечной тени, как будто и не знают о том, как на листьях яблони ярко играет солнце.
— Одному приятен аромат яблони, другому аромат конюшни! — говорил он. — Каждая область ароматов в царстве прекрасного имеет свою публику. Одни люди чувствуют себя как дома в кабачке, дыша воздухом, пропитанным копотью и чадом сальных свеч, запахом сивухи и табачным дымом, другие предпочитают одуряющий аромат жасмина или умащают себя крепким гвоздичным маслом, — а это хоть кого прошибёт!
А как хороша весна — Природа во всём очаровании своих восемнадцати лет! — когда маленькие, полные надежд листочки выглядывают из почек, такие свежие и зелёные, такие чистые и яркие, — словно юные жизни, робко пробивающие себе дорогу в шумный мир; когда яблони в цвету, розовые и белые, будто деревенские девушки в воскресном наряде, окутывают выбеленные домики пышными облаками нежных цветов, а ветерок несёт через леса далёкое «ку-ку!».
Короткие сумерки пролетели. Месяц сверкнул и бросил робкий, неумелый и неясный свет на дорожку. Сильнее запахло землёй и анемонами. Крепкие ветки яблони кинули тень. И точно всё, до тех пор безмолвное и неподвижное, зашепталось и зашевелилось. Чуть видный, почти невидный, пар или дым скользил по лунному свету. Тени набегали и сбегали с цветов. Небо вместе с месяцем становились всё выше, всё дальше и холоднее. <...> Весь сад наполнялся новым, сильным ароматом. Месяц никнул и уходил с неба, но яблони не темнели. Они были белые не от лунного света. <...> Когда прошло время, и всё кругом нас стало яснее и холоднее, небо позеленело, и утренние сумерки спустились... <...> Сейчас будет солнце. Яблони цветут.[1]
А под окном цветёт яблоня. Одна из её ветвей ― такая пышная, вся сплошь покрытая нежными цветами, прозрачно-белыми на солнце и чуть-чуть розовыми в тени, ― заглядывает ко мне в комнату. Когда с моря набегает лёгкий ветерок, она слабо раскачивается, точно кланяясь мне с тихим дружеским приветом, и еле слышно шуршит о зелёный решётчатый ставень. Я смотрю и не могу досыта насмотреться на эти плавные движения белой, осыпанной цветами ветки, которая с такой мягкой, прелестной отчётливостью, так грациозно рисуется на глубокой, могучей и радостной синеве моря...[2]
Кругом него возвышались мраморныепамятники и часовенки. Шумели деревья над одинокими покойниками. Это было царство застывших слёз. И опять, как и год тому назад, у красного домика цвела молодая яблоня белыми, душистыми цветами. Это были цветы забвения болезней и печалей, это были Цветы нового дня... И опять, и опять под яблоней сидела монашка, судорожно сжимая чётки. И опять, и опять хохотала красная зорька, посылая ветерок на яблоньку...[3]
Росла в лесу дикая яблоня; осенью упало с неё кислое яблоко. Птицы склевали яблоко, поклевали и зёрнышки.
Одно только зёрнышко спряталось в землю и осталось. Зиму пролежало зёрнышко под снегом, а весной, когда солнышко пригрело мокрую землю, зерно стало прорастать: пустило вниз корешок, а кверху выгнало два первых листика. Из промеж листочков выбежал стебелёк с почкой, а из почки, наверху, вышли зелёные листики. Почка за почкой, листик за листиком, веточка за веточкой — и лет через пять хорошенькая яблонька стояла на том месте, где упало зёрнышко.
Прихворнула яблонька; но была она молода и сильна, скоро поправилась и срослась с чужой веточкой.
Пьёт веточка соки сильной яблоньки и растёт быстро: выкидывает почку за почкой, лист за листком, выгоняет побег за побегом, веточку за веточкой, и года через три зацвело деревцо бело-розовыми душистыми цветами.
Опали бело-розовые лепестки, и на их месте появилась зелёная завязь, а к осени из завязи сделались яблоки; да уж не дикие кислицы, а большие, румяные, сладкие, рассыпчатые!
Стоял май месяц; воздух был ещё довольно холодный, но всё в природе — и кусты, и деревья, и поля, и луга — говорило о наступлении весны. Луга пестрели цветами: распускались цветы и на живой изгороди; а возле как раз красовалось олицетворение самой весны — маленькая яблонька вся в цвету. Особенно хороша была на ней одна ветка, молоденькая, свеженькая, вся осыпанная нежными полураспустившимися розовыми бутонами. Она сама знала, как она хороша; сознание красоты было у неё в соку. Ветка поэтому ничуть не удивилась, когда проезжавшая по дороге коляска остановилась прямо перед яблоней и молодая графиня сказала, что прелестнее этой веточки трудно и сыскать, что она живое воплощение юной красавицы весны. Веточку отломили, графиня взяла её своими нежными пальчиками и бережно повезла домой, защищая от солнца шёлковым зонтиком. Приехали в зáмок, веточку понесли по высоким, роскошно убранным покоям. На открытых окнах развевались белые занавеси, в блестящих, прозрачных вазах стояли букеты чудесных цветов. В одну и ваз, словно вылепленную из свежевыпавшего снега, поставили и ветку яблони, окружив её свежими светло-зелёными буковыми ветвями. Прелесть, как красиво было!
Вот перед ними домик, выстроенный из древесной коры и ветвей. Высокая лесная яблоня осеняла его своей зеленью и словно собиралась высыпать ему на крышу всю свою благодать плодов. Крыльцо было обвито цветущим шиповником, здесь же висел и маленький колокол. Не его ли это звон доносился до города?
Сколько росло тут чудных цветов! Белые чашечки лилий с ярко-красными тычинками, небесно-голубые тюльпаны, колеблемые ветром, яблони, отягчённые плодами, похожими на большие блестящие мыльные пузыри. Подумать только, как всё это блестело на солнце!
Река Иссык при выходе своём из горной долины несколько ýже Талгара, но так же быстра, а долина её гуще, чем долина Талгара, заросла деревьями, между которыми главную роль играли: яблоня, урюк (абрикосовое дерево) и боярышник (Crataegus pinnatifida). <...>
Мы выехали около полудня. Сначала долина направлялась прямо к югу, между округлыми возвышенностями. Леса яблонь и урюков становились всё гуще и гуще. Вскоре направо от нас открылся вход в боковую долину, в которую я решил заехать со своими спутниками, так как она была чрезвычайно узка и живописна. Высокие, но округлые горы, её ограничивающие, поднимались по обеим сторонам одна за другой, наподобие кулис. Они также поросли густыми зарослями яблонь и урюков. Несмотря на осеннеевремя года, всё было в ней свежо и зелено, как в прекрасном саду. Яблони были покрыты спелыми яблоками, но абрикосы уже сошли.[4]
По мере углубления в долину Алматинки мы экскурсировали в очаровательном лесу, состоявшем из покрытых нежными бледнорозовыми цветами диких яблонь и абрикосовых деревьев, а также из новооткрытой мной породы клёна, очень сходной с гималайской и амурской и получившей впоследствии моё имя (Acer semenowi). <...>
Наконец, появилась и цель нашего путешествия — ущелье Ак-су. Мы повернули к нему и поднялись на подгорную площадь, откуда уже хорошо был виден синий Иссык-куль с его двумя заливами и мысом, их разделяющим. С этой подгорной площади мы и спустились в самое ущелье реки Ак-су. Дойдя до ущелья, мы следовали по нему вёрст пять по тропинке, проходившей по левому берегу реки высоко над её быстрым, шумным и пенистым течением, оправдывавшим ее название Ак-су (белая вода). Крутые обрывы гор густо заросли отчасти еловым лесом, отчасти лесом из разных лиственных деревьев, между прочим, и яблонь, от которых и целебный ключ получил своё название — Алма-Арасан. <...>
Пёстрый лес (чубар-агач) постепенно заменился травами, хотя и поблёкшими, но превосходящими вышиной всадника на лошади. Травы эти принадлежали к семействам мальвовых(Althea ficifolia), зонтичных (Sium lancifolium, Bupleurum aureum, Bupl. exaltatum, Conioselinum fischeri, Ferula soongorica, Anthriscus sylvestris, An. nemorosa, Conium maculatum, Schrenkia vaginata), сложноцветных (Inula halenium, Lappa tomentosa, Cirsium heterophyllum, Cirsium arvense, Onopordon acanthium), злаков (Dactylis glomerata, Elymus sibiricus, Deschampsia caespitosa, Cala-magrostis sylvatica, Milium effusum, Lasiagrostis splendens). Местами эти травы были сильно обвиты мышиным горошком, который достигал их вершины. Иногда роскошные заросли травы перемежались с рощицами деревьев, из которых рощицы яблонь имели вид садовых насаждений; яблоки в это время года уже совершенно созрели и показались нам очень вкусными.[4]
Широколиственные леса со значительной примесью хвои остались позади. Теперь по берегам Мухеня кроме дуба, липы, берёзы и осины произрастала в большом количестве сибирская яблоня с таким обилием мелких плодов, что ветви под тяжестью их гнулись книзу и казались окрашенными в кроваво-красный цвет. Ещё больше было черёмухи обыкновенной. Её издали можно узнать по поломанным и пригнутым к земле медведями веткам. Большей частью она уже осыпала свои плоды, потерявшие аромат и вкус.[5]
Здесь, по этому двору, он ходил несколько лет, и здесь прошла его юность, но он не жалеет о ней ― он взошёл теперь высоко, на гору своего ума, откуда виднее весь этот летний мир, нагретый вечерним отшумевшим солнцем. По двору росла случайная трава, в углу стоял рундук для мусора, затем находился ветхий деревянный сарай, и около него жила одинокая старая яблоня без всякого участья человека. Вскоре после этого дерева лежал самородный камень весом пудов, наверно, в сто, ― неизвестно откуда, и ещё далее впилось в землю железное колесо от локомобиля девятнадцатого века.[6]
Не все с почек начинают весеннюю жизнь, есть такие, что, не развернув ни единого листа, сразу одеваются цветами. Осыпанные бледно-розовым снегом, стоят яблоня и вишня, и слабым ароматом горького миндаля дышит их нежный, прелестный наряд, легко сдуваемый ветром. А есть и такие, что не только цветов, но ни почек, ни листьев никогда на них не бывает.[7]
Вблизи дороги небольшой Терновник с Яблонью росли,
И все, кто по дороге той
Иль ехали, иль шли,
Покою Яблоне нимало не давали:
То яблоки срывали.
То листья обивали. ―
В несчастьи зря себя таком,
Довольно Яблоня с собою рассуждала.
Потом
Накрепко предприняла Обиды все переносить
И всем за злодобром платить. ―
Терновник, близ её в соседстве возрастая,
И злобою себя единою питая,
Чрезмерно тем был рад,
Что в горести, в тоске нет Яблоне отрад.[8]
Яблоня стоит средь сада,
Яблоко висит на ней,
Вьётся кольцами по веткам,
Мне в глаза глядится змей.
И от сладких глаз змеиных Взгляда мне не отвести, —
Он свистит призывно, словно
Хочет к счастью увести. Это плод от древа жизни, Ты вкуси, он так хорош, Уж тогда-то не напрасно Жизнь свою ты проживёшь.
С полей несётся голос стада,
В кустах малиновки звенят,
И с побелевших яблонь сада
Струится сладкий аромат. Цветы глядят с тоской влюблённой, Безгрешно чисты, как весна, Роняя с пылью благовонной Плодов румяных семена.
В дымке-невидимке
Выплыл месяц вешний,
Цвет садовый дышит
Яблонью, черешней.
Так и льнёт, целуя
Тайно и нескромно.
И тебе не грустно?
И тебе не томно?[9]
Уже в долинахзной, уже повсюду лето,
А здесь ещё апрель, сады ещё стоят
Как будто бы в снегу, от яблонного цвета,
И вишни только что надели свой наряд.
Он отведал мёдамыслей, что как вишенье цвели,
Что как яблоня светились и желаньемсердце жгли. В белом свете, в алом цвете, в синем, в жёлто-золотом, Был он в радугах вселенских освещён Огнём и Льдом.
Под кусточком под кустом
Там и свадебный был дом,
Были певчие у нас:
Между ладанных ветвей,
Всю-то ночку пел — как раз
Надо мною — соловей. Обручала нас весна, Обвенчала тишина, И на яблоне лесной Осыпались лепестки. Хорошо ль тебе со мной? Вечно ль будем мы дружки?
Весенней яблони, в нетающем снегу,
Без содрогания я видеть не могу:
Горбатой девушкой - прекрасной, но немой —
Трепещет дерево, туманягений мой...
Как будто в зеркало - смотрясь в широкий плёс,
Она старается смахнуть росинки слёз,
И ужасается, и стонет, как арба,
Вняв отражению зловещего горба.
Когда на озеро слетает сон стальной,
Бываю с яблоней, как с девушкой больной,
И, полный нежности и ласковой тоски,
Благоуханные целую лепестки.
Тогда доверчиво, не сдерживая слёз,
Она касается слегка моих волос,
Потом берёт меня в ветвистое кольцо, —
И я целую ей цветущее лицо.
Снег яблонь — точно мотыльки,
А мотыльки — как яблонь снег.
Ещё далёко васильки,
Ещё далёко ночи нег. И всё — в огне, и всё — в цвету, Благоухает каждый вздох!.. Зову и жажду — жажду ту, От чьих слезинок дымен мох!..
За сизо-матовой капустой
Сквозные зонтики укропа.
А там вдали, ― где небо пусто, ―
Маячит яблоня-растрёпа.
Гигантский лук напряг все силы
И поднял семена в коронке.
Кругом забор, седой и хилый. Малина вяло спит в сторонке.
Кусты крыжовника завяли,
На листьях ― ржа и паутина.
Как предосенний духпечали,
Дрожит над банею осина.[10]
Вся в снегу, кудрявом, благовонном,
Вся-то ты гудишь блаженным звоном Пчёл и ос, от солнца золотых. Старишься, подруга дорогая?
Не беда! Вот будет ли такая Молодая старость у других! [11]
Под серым домом борт махровой мальвы. Игрушка детская уставилась в окно,
А у порога щит с приветом «Salve»...[комм. 1]
Скорее спрячьте в яблоню лицо![10]
