У этого термина существуют и другие значения, см. Мираж (значения).
Мира́ж (фр.mirage, видимость) — оптическое явление в атмосфере: преломление потоков света на границе между резко различными по плотности и температуре слоями воздуха. Для наблюдателя такое явление заключается в том, что вместе с реально видимым отдалённым объектом (или участком неба) также становится видно и его отражение в атмосфере. По направлению миражи различаются на Миражи нижние, видимые под объектом; верхние, видимые над объектом и боковые.
Слово мираж происходит от французского mirage, которое в свою очередь произошло от латинского mirare, что означает «смотреть, удивляться». Сложные явления миража с резким искажением вида предметов носят название Фата-моргана (итал.fata Morgana, фея Моргана, по преданию, живущая на морском дне и обманывающая путешественников призрачными видениями).
Нравы — вещь отвлечённая, туман в горящей зноем Аравийской пустыне, принимающий издали все волшебные формы, смотря по расположению воображения путника, и исчезающий в ту самую минуту, когда он полагает, что уже может поймать его рукою.
...я не могу отказаться от своего намерения, видеть страну, и вот уже несколько раз был награжден за труд чудными миражами; награда самая скромная, за которую конечно ни один труд не погонится, но на этот раз удовлетворявшая меня совершенно: — всегда около полудня, значит в самый сильный жар, даль соленой степи представляла мне превосходные виды![1]
— Николай Муравьёв, Письма русского из Персии, 1844
Однажды призрак озера явился так близко от меня, что я сам готов был принять его за истину; а мои вьючные лошади, утомленные зноем, бросились к нему с такою скоростью, думая вероятно утолить свою жажду, что их насилу догнали, и с трудом воротили назад![1]
— Николай Муравьёв, Письма русского из Персии, 1844
...человек страдает от ужасного зноя, от жажды, от голода и от скуки; в караван-сераях нельзя достать никакой пищи, и не опытный путешественник должен будет довольствоваться одними миражами...[1]
— Николай Муравьёв, Письма русского из Персии, 1844
Всё это какой-то безобразный мираж, способный поселить в душе не то отчаяние, не то презрение ко всему: к жизни, к себе самому…[2]
...Игорю Северянину так хотелось славы, что он вызвал её из пустоты, как факир из пустоты выращивает пальму. Потом «упоение победой» ослабило страстность желания, и мираж исчез...
Слово «мираж» существует на многих языках; есть слова, соответствующие этому, и в туркменском и узбекском языках, но в среднеазиатских условиях они не всегда обозначают одно и то же явление.[5]
бывает иной мираж — психологического порядка, мираж жажды. Человеку с ним почти невозможно бороться. Он видит реку на горизонте. По реке плывут баркасы. Река холодна и спокойна. Это Амударья. Это транскаракумский канал. Это пришла последняя степень жажды. Язык распух, превратился в корку, мешающую говорить, пить воду. Кружка же с холодной водой стоит у самого рта.[5]
Воздух над зарослями <тепляка>, согретый искусным образом, искривляется и образует миражи баров, погубившие уже не одного туриста с Земли. Говорят, всему виною тепляк. Но отчего же создаваемые им фата-морганы не изображают школ, книжных магазинов и клубов? Почему они неизменно показывают места продажи спиртных напитков?
Современные формы соблазнения оперируют зрительными формами виртуального пространства, но остаются миражом и обманкой. Пользуясь электронными копиями реальных образов, властные структуры получают могущественную власть над нашей культурной памятью.[6]
...архитектура Гоголя представляет собой мираж. Отсюда может следовать только одно ― архитектура эклектики и желала выглядеть как мираж, желала усвоить некие пластические качества дематериализованной иллюзии. В таком случае вопрос о принципе формообразования в эклектике может быть в намеренно заостренной форме понят как вопрос о принципе формообразования, о тектонике миража.[7]
— Григорий Ревзин, «Очерки по философии архитектурной формы», 2002
...архитектура здесь подвергается дематериализации, развоплощению. Ее тектоника превращается в тектонику миража.[7]
— Григорий Ревзин, «Очерки по философии архитектурной формы», 2002
Игра зеркалами в сфере реальной оптики может приводить, как известно, к созданию зрительных миражей — несуществующих ложновидимых объектов.[9]
— Людмила Гоготишвили, «К феноменологии непрямого говорения» (глава вторая), 2006
Миражей в говорении хоть отбавляй — да, но проблема ведь в том, что миражи могут возникать и без всякой тропологической и ноэтической оптики.[9]
— Людмила Гоготишвили, «К феноменологии непрямого говорения» (глава вторая), 2006
Смысловые миражи широко распространены при самом что ни на есть прямом говорении, <...> и только введенное в сознание долгой жизнью языка антисемантическое противоядие помогает обычной речи пробиваться сквозь эти миражи — «направление предполагает», «пить обжигающий чай», «быт принимается за действительность»...[9]
— Людмила Гоготишвили, «К феноменологии непрямого говорения» (глава вторая), 2006
Вероятно, всем известно, в чем заключается физическая причина обыкновенного миража. Раскаленный зноем песок пустыни приобретает зеркальные свойства оттого, что прилегающий к нему нагретый слой воздуха имеет меньшую плотность, нежели вышележащие слои. Наклонный луч света от весьма далекого предмета, достигнув этого воздушного слоя, искривляет в нем свой путь так, что в дальнейшем следовании он вновь удаляется от земли и попадает в глаз наблюдателя, словно отразившись от зеркала под очень большим углом падения. И наблюдателю кажется, что перед ним расстилается в пустыне водная гладь, отражающая прибрежные предметы.
Правильнее было бы, впрочем, сказать, что нагретый слой воздуха близ раскаленной почвы отражает лучи не наподобие зеркала, а наподобие водной поверхности, рассматриваемой из глубины воды. Здесь происходит не простое отражение, а то, что на языке физики называется “внутренним отражением”. Для этого необходимо, чтобы луч света вступал в воздушные слои очень поло́го <...>; иначе не будет превзойден “предельный угол” падения луча, а без этого не получается внутреннего отражения.[11]
...нижний мираж нередко случается наблюдать и в наших краях. Особенно часты подобные явления в летнее время на асфальтовых и гудронированных дорогах, которые благодаря темному цвету сильно нагреваются на солнце. Матовая поверхность дороги кажется тогда издали словно политой водой и отражает отдаленные предметы. <...> При некоторой наблюдательности подобные явления можно видеть не так редко, как принято думать.[11]
Есть и еще род миража — мираж боковой, о существовании которого обычно даже не подозревают. Это — отражение от нагретой отвесной стены. Такой случай описан одним французским автором. Приближаясь к форту крепости, он заметил, что ровная бетонная стена форта вдруг заблистала, как зеркало, отражая в себе окружающий ландшафт, почву, небо. Сделав еще несколько шагов, он заметил ту же перемену и с другой стеной форта. Казалось, будто серая неровная поверхность внезапно заменяется полированной. Стоял знойный день, и стены должны были сильно накалиться, в чем и заключалась разгадка их зеркальности. <...> Оказалось, что мираж наблюдается всякий раз, когда стена достаточно нагреется солнечными лучами, Удалось даже сфотографировать это явление.[11]
Лет семь тому назад я высказал мнение, что «летающие блюдца» — это не материальные физические предметы, а явления типа миражей, порожденные причудами оптики. Возможно, они имеют какую-то связь с полетами самолетов, вертолетов, аэростатов и спутников — о «блюдцах» заговорили лишь последние двадцать лет, когда резко возросла интенсивность всех видов полетов. Я и сейчас остаюсь при своем мнении. У меня имеются уникальные снимки из космоса, сделанные Титовым и Поповичем, на которых запечатлены различные «блюдца», «рюмки» и другие причудливые фигуры.[12]
Игра зеркалами в сфере реальной оптики может приводить, как известно, к созданию зрительных миражей — несуществующих ложновидимых объектов. А что в языковой сфере — в области умного видения и семантической словесной оптики? Не есть ли все непрямо говоримое в ноэматическом составе мираж? Миражей в говорении хоть отбавляй — да, но проблема ведь в том, что миражи могут возникать и без всякой тропологической и ноэтической оптики. Смысловые миражи широко распространены при самом что ни на есть прямом говорении, при целенаправленной до наивности установке на прямую семантику, и только введенное в сознание долгой жизнью языка антисемантическое противоядие помогает обычной речи пробиваться сквозь эти миражи — «направление предполагает», «пить обжигающий чай», «быт принимается за действительность» и т. д.[9]
— Людмила Гоготишвили, «К феноменологии непрямого говорения» (глава вторая), 2006
Кто знает, как не легко подсмотреть нравы собственного своего времени и вокруг себя, как трудно сообщить им верный рисунок и естественный колорит, не впадая в карикатурность или сатиру, тот не скажет, чтоб было возможно писать хорошие картины нравов отдалённого времени. Нравы — вещь отвлечённая, туман в горящей зноем Аравийской пустыне, принимающий издали все волшебные формы, смотря по расположению воображения путника, и исчезающий в ту самую минуту, когда он полагает, что уже может поймать его рукою. Обычаи, наружный вид утвари, архитектура, — это другое дело!
Вы обращаетесь к «выжиге», и, к изумлению вашему, он действительно помогает вам. Это до того удивительно, что вам непременно приходит на мысль, что и этот «выжига», и средства, которые он употребляет, и ваше дело, и вы сами ― все это, взятое вместе, не стоит ломаного гроша. Все это какой-то безобразный мираж, способный поселить в душе не то отчаяние, не то презрение ко всему: к жизни, к себе самому…[2]
Кстати, говорят, что все зависит от силы желания, если «как следует» желать, то и сбудется желаемое, как бы оно ни было маловероятно. Не этим ли объясняется успех певца «ананасов в шампанском», успех, исчезнувший так же молниеносно, как начался? Редкая «физическая» талантливость Северянина, конечно, несомненна… но все-таки, когда на вечерах «божественного Игоря» я смотрел на тысячную, без всяких преувеличений, толпу (и не из одних же швеек она состояла!), рычащую от восторга на разные его «грезовые эксцессы» и «груди, как дюшес», я спрашивал себя, что же все-таки с этими людьми? В самом деле, может быть, Игорю Северянину так хотелось славы, что он вызвал её из пустоты, как факир из пустоты выращивает пальму. Потом «упоение победой» ослабило страстность желания, и мираж исчез так же, как появился?..
Миражи объясняются различными причинами. Слово «мираж» существует на многих языках; есть слова, соответствующие этому, и в туркменском и узбекском языках, но в среднеазиатских условиях они не всегда обозначают одно и то же явление. Солончаки — шоры и такыры в Каракумах и Кызылкумах часто кажутся вполне нормальному человеку озерами; солнечные лучи отсвечивают голубоватым блеском, колеблются. В степях Казахстана иногда накаленный воздух преломляется возле предметов — деревьев или аулов: кажется, будто озеро, деревья растут из воды.
Но бывает иной мираж — психологического порядка, мираж жажды. Человеку с ним почти невозможно бороться. Он видит реку на горизонте. По реке плывут баркасы. Река холодна и спокойна. Это Амударья. Это транскаракумский канал. Это пришла последняя степень жажды. Язык распух, превратился в корку, мешающую говорить, пить воду. Кружка же с холодной водой стоит у самого рта. Инженер открыл глаза и увидел товарищей. Никакой кружки не было. Два человека, лежа, приподнимали третьего, и он пытался водрузить на кустик какую-то тряпку, чтобы устроить тень, но падал, и все трое минуту отдыхали и опять начинали подниматься. А что же это за ними? За песчаными холмами течет голубая река и плывут опять баркасы. Они похожи на желтые пятна в глазах, когда зрение устало и, куда ни кинешь взгляд, везде пятна, везде баркасы.[5]
Любопытно проследить, как исторически меняются символы соблазна. В ренессансном искусстве он выступает в образе купидона с повязкой на глазах как своеобразная аллегория слепоты. Современные формы соблазнения оперируют зрительными формами виртуального пространства, но остаются миражом и обманкой. Пользуясь электронными копиями реальных образов, властные структуры получают могущественную власть над нашей культурной памятью. Невинная «теория соблазна» обнаруживает связи с практикой духовного насилия.[6]
Итак, с одной стороны, реальная архитектура XIX века реализует предчувствия Гоголя, а с другой ― архитектура Гоголя представляет собой мираж. Отсюда может следовать только одно ― архитектура эклектики и желала выглядеть как мираж, желала усвоить некие пластические качества дематериализованной иллюзии. В таком случае вопрос о принципе формообразования в эклектике может быть в намеренно заостренной форме понят как вопрос о принципе формообразования, о тектонике миража. Какова же эта тектоника? В конце своей статьи Гоголь описывает новую архитектуру, которую должен создать XIX век: «Покаместь висящая архитектура только показывается в ложах, балконах <…> Но если целые этажи повиснут, если перекинутся смелые арки, если целые массы вместо тяжелых колонн очутятся на сквозных чугунных подпорах, если дом обвесится снизу доверху балконами с узорными перилами, и от них висящие чугунные украшения в тысячах разнообразных видов облекут его своею легкою сетью, и он будет глядеть сквозь них, как сквозь прозрачный вуаль, когда эти чугунные сквозные украшения, обвитые около круглой, прекрасной башни, полетят вместе с нею на небо, ― какую легкость, какую эстетическую воздушность приобретут тогда дома наши».[7]
— Григорий Ревзин, «Очерки по философии архитектурной формы», 2002
...принцип формообразования, найденный в эклектике, на наш взгляд, заключается в соединении исторической формы с «неоформой» ― дематериализованной плоскостью стены. Это и есть романтический принцип формообразования, ибо архитектура здесь подвергается дематериализации, развоплощению. Ее тектоника превращается в тектонику миража. Но «романтичность» этой пустоты, на которой «висят» картины исторического декора, не исчерпывается одной дематериализацией архитектуры.[7]
— Григорий Ревзин, «Очерки по философии архитектурной формы», 2002
Персияне смертельно боятся жары, которая их так любит! — Но я не могу отказаться от своего намерения, видеть страну, и вот уже несколько раз был награжден за труд чудными миражами; награда самая скромная, за которую конечно ни один труд не погонится, но на этот раз удовлетворявшая меня совершенно: — всегда около полудня, значит в самый сильный жар, даль соленой степи представляла мне превосходные виды! — То являлись густые леса, в них деревни, перед ними озера; то высились замки на высоких горах; с гор падали каскады, в каскадах чернели скалы; рощи окружали гладкие озера, рисовавшие в себе всю эту картину и голубое небо... Это было превосходно, но утомляло еще больше воображение, мучимое жаждою!.. Однажды призрак озера явился так близко от меня, что я сам готов был принять его за истину; а мои вьючные лошади, утомленные зноем, бросились к нему с такою скоростью, думая вероятно утолить свою жажду, что их насилу догнали, и с трудом воротили назад! — Когда подъедешь к месту, где являлся призрак, то с удивлением заметишь только не большие пригорки, и кое-где разбросанные по степи, маленькие кусточки низкой степной травы, и потом все пусто... Природа как будто утешала меня этими миражами, и заманивала все дальше и дальше, обещая награду впереди.[1]
— Николай Муравьёв, Письма русского из Персии, 1844
...ни в одной стране путешествие не может быть так скучно, так мучительно, как здесь: человек страдает от ужасного зноя, от жажды, от голода и от скуки; в караван-сераях нельзя достать никакой пищи, и не опытный путешественник должен будет довольствоваться одними миражами...[1]
— Николай Муравьёв, Письма русского из Персии, 1844
Далее ехали чистою пустыней, приближаясь, по косой линии, к группе холмов, видных на юге; но она оставалась вправо около одного или одного с половиною часа. Мираж подымал предметы. <...> Пустыня чистая, гладкая как стол; кое-где миражи подняли небольшие кусты; берега каналов и возвышении.[13]
Восточная даль озера сливается с таким же серым небом. С севера и юга выступают контрастно мысы, эту контрастность создает мираж. Хорошо видны северные песчаные барханы. Наш берег оживлен кое-какими плавающими, но лебедей нет ― они лишь ночуют. Я уже сделал обход по ирисовым клумбам и песчано-дэрэсунным буграм.[15]
Днём мы прошли мимо обширного поля неразломанного льда, заполнившего всю бухту на западной стороне полуострова. В тумане и благодаря миражу, происходившему от преломления лучей у горизонта, лёд казался более крупным и высоким, чем был в действительности...[16]
Так, так, надо проснуться. Все, что вокруг, — это ерунда, мираж. Ноги голые — вот реальность. Бумажник, что Хофманн подарил, — тоже реальность. Вот по крохам и соберем.[17]
Верстах в пяти, а может быть и больше, по левую сторону Ромодановского шляху (из Ромен же едучи), как раз против описанного мною села, лежит пологая широкая равнина, так широкая и длинная, что горизонт ее в тумане теряется, а в летние жаркие и тихие дни то бывают и миражи, как будто бы в необитаемых бесплодных и безводных степях киргизских.[18]
― Да… Так-то вот и всегда на этой стезе. Живешь ― всю жизнь ищешь факты и всю жизнь раздеваешь факты в мираж.
― И никогда ничто не заставляло вас сомневаться в действительности, трепетать, бояться?
― Напротив, очень часто и очень многое. Вот, например, когда в верховьях Нила раненый бегемот опрокинул нашу лодку… Я нырнул и соображал под водою: вот уже у меня не хватает дыхания… пора вынырнуть… и ― ну как я вынырну прямо под эту безобразную тушу?![19]
Воздух над зарослями <тепляка>, согретый искусным образом, искривляется и образует миражи баров, погубившие уже не одного туриста с Земли. Говорят, всему виною тепляк. Но отчего же создаваемые им фата-морганы не изображают школ, книжных магазинов и клубов? Почему они неизменно показывают места продажи спиртных напитков? Поскольку мутации не носят направленного характера, то сначала тепляк, без сомненья, порождал всевозможные миражи, однако же те его виды, что демонстрировали прохожим клубы, библиотеки и кружки самообразования, погибли от голода, а в живых осталась лишь забулдыжная разновидность (thermomendax spirituosus halucinogenes из семейства антропофагов). Этот поистине чудесный феномен адаптации, благодаря которой тепляк способен порождать миражи, ритмически выбрасывая тёплый воздух, — ярко изобличает наши пороки.
А вот кто, интересно, знает про наши черные зимние дни? Это когда уже в три часа надо включать электричество? Причем, это у меня, в новостройках: солнце в квартиру все же заглядывает. А у тебя двор-колодец, наверное вообще целый день ― только при свете. Вот откуда наша шизофрения, проросшая в великую литературу. Вовсе не от миражей и призраков белых ночей, а от черных дождей и худосочного, бледного электричества. Это электрический свет порождает городскую фантасмагорию. Электрический свет, темнота, дворы, переулки, парадные.[8]
Ясно было, что жизнь без людей ― ничто, но все равно я был полон уверенности, что смогу найти те ископаемые флюиды Апшерона, те миражи, возникавшие при взгляде за море, за спину мира, ― которые вскармливали мою юность. <...> Я хочу, чтобы там, за морем, ― был мир ума! Цивилизация![10]
Со мной же случилось следующее — чья-то уверенная рука качнула лодку с такой силой, что она сбила эту доску, взмыла выше, ещё выше, а потом вообще описала полный круг, — и, вместо привычного отката назад после нескольких шажков в сторону недостижимого счастья, я помчался прямо за ним, круг за кругом, больше не давая ему никуда уйти.
И дело было не в том, что мне удалось поймать солнечный зайчик или действительно прописаться внутри миража. Нет, лживая фальшь всех приманок, намалеванных для нас природой, никогда не была видна так отчётливо, как в эти секунды. Но из запрещённого пространства, куда, сломав все загородки, взлетели мои качели, вдруг открылся такой странный и такой новый вид на мир и на меня самого…
Совсем другая перспектива.
Святая ночь на небосклон взошла,
И день отрадный, день любезный,
Как золотой покров, она свила,
Покров, накинутый над бездной.
И, как виденье, внешний мир ушёл…[20]
С трудом, но все еще дышу. В миражи всматриваясь далей, Цианистый лелею калий… Когда же умереть решу,
Неуподобленный герою,
Уверившись, что даль пуста,
Бестрепетно тайник открою
И смерть вложу в свои уста.[23].
— Игорь Северянин, «Перстень» (из сборника «Классические розы»), 1927
С каждой весной холодней и нежней И ослепительней взгляд Твой упорный… Только не трогай моих чертежей Замков воздушных и замыслов черных.
Этих набросков и грез, миражей
Жизнь моя полнилась светлой волною…
Но отступлюсь от своих чертежей
Перед зовущей Твоей тишиною.[25]
↑ 123Перельман Я. И. Занимательная физика. 19-е изд. — Москва : Наука, 1976 г.
↑Каманин Н. П. Скрытый космос (в 4-х кн.). — М.: Инфортекст-ИФ, 1995-97 г.
↑«Записки Кавказского отдела Императорского Русского географического Общества». Книга 9. — СПб., 1875 г.
↑А. Ветлугин. Сочинения: «Записки мерзавца». Серия «Литература русского зарубежья от А до Я». М., «Лаком», 2000 г.
↑Козлов П. К., «Дневники монголо-тибетской экспедиции. 1923-1926», (Научное наследство. Том 30). — СПб: СПИФ «Наука» РАН, 2003 г.
↑Б. Г. Островский. «Великая Северная экспедиция». — Архангельск: Севоблгиз, 1937 г.
↑Проза новой России: В 4 т. Том 4. — М.: Вагриус, 2003 г.
↑Тарас Шевченко. «Зібрання творів»: (у 6 т.) том 3. — Киев, 2003 год
↑А. В. Амфитеатров. Собрание сочинений в 10 томах. Том 1. — М.: НПК «Интелвак», 2000 г.
↑Ф.И.Тютчев. Полное собрание сочинений и писем в шести томах. — М.: Издательский центр «Классика», 2002 г. — Т. 1. Стихотворения, 1813-1849 гг. — Стр. 215
↑Степанов Е. В. Поэт на войне. Николай Гумилёв. 1914-1918. — Москва. Прогресс-Плеяда, 2014 г. – 848 с. — стр. 14-15
