У этого термина существуют и другие значения, см. Просо (значения).
Про́со, под которым чаще всего имеется в виду Про́со обыкнове́нное, или посевно́е (лат.Panicum miliaceum) — однолетнее травянистое растение, семейства злаки или мятликовые. Просо — одно из наиболее древних культурных растений Евразии. Просо впервые начали возделывать около 7000 лет назад в Китае и Закавказье.
Просо посевное — ценная крупяная культура. Зерно (под названием пшено) идёт для приготовления супов, каши и других кулинарных изделий; является ценным кормом для домашней птицы. Вместе с тем, другие виды из того же рода просо представляют собой только кормовые растения или даже сорняки.
Копенкин видел в белогвардейцах и бандитах не очень важных врагов, недостойных его личной ярости, и убивал их с тем будничным тщательным усердием, с каким баба полет просо.[4]
«Голодной курице просо снится», – говорит старая поговорка. И неужели надолго мне будет сниться это просо, неужели я «враг народа» и должен пропадать в далёкой и холодной Колыме?..[6]:5
...просо, которое было главной культурой в X веке, уже в XI веке стало энергично вытесняться рожью. В XII веке проса еще довольно много, хотя и меньше, чем ржи. В слоях XIII века его становится мало, а в слоях XIV и XV веков встречаются самые ничтожные количества проса.[7]
Купцы-гуртоправы снимают часть этой степи, участками, для выкормки бойкого скота, с правом распахивать третью часть участка. Таким образом, поднявши часть степи плугом, они засевают на ней бакчи, потом просо, мак, пшеницу и, снявши несколько хлебов, бросают вспаханную землю и поднимают новь...[8]
Просо, так же, как и лён, составляет любимое растение Анге-Патяй: оттого больных детей кормят просяною кашей (пшенною), сваренною на овечьем молоке, такою же кашей кормят на свадебном пиру молодых; при рождении ребенка (теперь на крестинах) бабушка-повитуха пшенною кашей кормит всех присутствующих, пшенную кашу старухи приносят в жертву (богине Анге-Патяй на так называемом «бабань-моляне»; ею, призывая имя богини, кормят кур, чтобы лучше неслись.[9]
Овсы, не поднявшись ещё и на пол-аршина от земли, уже поблекли и начинали желтеть. Просяные поля уныло отливали своими бледно-зелёными преждевременно выметавшимися кистями. Мурава на выгонах и отава на покосах высохла наподобие какой-то щетины и подернулась неприятной желтизною. Паровые поля, выбитые скотиной, уж не зарастали вновь травою: только колючий татарник да корявый бурьян кое-где разнообразили эти поля, высохшие, как камень, и пыльные, точно столбовая дорога.[10]
Даёт мужику подспорье и просо пшенной (белою) кашей. Но эта каша — не чета гречневой, не так плотно ложится. По народным пословицам: «Пшённая кашка — ребячья!» «Просо реде́нько, так и каша жиде́нька!», «Просо ветру не боится, а морозу кланяется».[1]
Тема повести самая прозаическая ― просо, пшено. Исстари просо считалось бросовой, малопродуктивной культурой, хотя предания хранили древнюю легенду о драгоценном просе, дававшем якобы небывалый урожай ― «сам-пятьсот». Сила советской науки, оплодотворённой марксистско-ленинской методологией, заключается в том, что она доказывает фактами, делами, живыми примерами, что «золотой век» не позади, а впереди. Казанский опытник Чаганак Берсиев ― замечательный представитель нового крестьянства советской эпохи. Деятель мичуринской науки, стяжавший бессмертную славу в своем народе, он снял урожай проса не «сам-пятьсот», а «сам-тысяча».[11]
— Михаил Шур, Рецензия на книгу Геннадия Фиша «Наука изобилия», 1949
...академия <наук>, и в этом её сила, не мыслит свою научную работу оторванно от живой практики колхозов, от нужд народа и государства. Для нее имеет первостепенное значение та научная проблема, та исследовательская тема, которая вызвана потребностями нашего экономического развития. Просо ― это оборонная культура. Недаром солдатскому сердцу особенно мила пшённая каша, вкусная, сытная, питательная. Просо ― это и продовольственная, и кормовая культура. Просо ― культура засухоустойчивая и, если правильно его разводить, может давать обильные урожаи.[11]
— Михаил Шур, Рецензия на книгу Геннадия Фиша «Наука изобилия», 1949
«Товарищ Сталин начал меня расспрашивать о том, что сделать, чтобы поднять урожайность проса в засушливых районах Юго-Востока. И тут же он сам разъяснил основные причины, почему просо дает низкие урожаи. Он подчеркнул, что на просо мало обращали внимания, сеяли его не вовремя, по плохо подготовленной земле, плохо ухаживали за посевом, не применяли широкорядных посевов, плохо убирали, допускали большие потери. В общем, считали просо бросовой культурой. А между тем просо ― это хорошая продовольственная и кормовая засухоустойчивая культура». И работники академии решили реабилитировать просо. Надо было доказать, что низкие урожаи этой культуры ― отнюдь не закономерность природы. Лысенко заявил: «Всю агротехнику проса надо перестроить, исходя из биологии самого проса, и тогда его легче будет возделывать, и урожаи оно будет давать невиданные». Уполномоченные академии выехали на периферию. Академия получила «опытную делянку» в… 500 тыс. га.[11]
— Михаил Шур, Рецензия на книгу Геннадия Фиша «Наука изобилия», 1949
Сами они называют себя славянами и не управляются одним человеком, а живут в народоправстве, и поэтому счастье и бедствия, равным образом как и все прочее, считается у них общим достоянием. Они верят, что миром повелевает бог грома, и имеют обыкновение приносить ему в жертву быков и петухов; почитают они также священные деревья, реки и речных нимф. Обитают эти люди в убогих жилищах, все существование их полно всяких лишений, и они стараются селиться в неудобопроходимых трущобах, откуда удобно наблюдать за передвижением неприятеля. У них существует обычай зарывать ценные предметы и зерно в землю; одни из них возделывают пшеницу и просо, другие пасут многочисленные стада рогатого скота.[12]
Сомнения полностью рассеяла работа Алексея Васильевича Кирьянова, реставратора древних предметов, археолога и историка земледелия, долгие годы связанного с Новгородской экспедицией. А. В. Кирьянов, организовав экспедиционную лабораторию, обеспечившую первичную сохранность берестяных грамот и тысяч древних вещей, изучал средневековое новгородское земледелие. Бывший агроном, он и в экспедиции все свободное время проводил в исследовании и подсчёте добываемых из древних слоев зёрен, которых за годы раскопок было найдено несколько миллионов. И вот, подсчитывая эти миллионы зерен, он смог установить судьбы разных сельскохозяйственных культур в разные века новгородской истории. Оказалось, например, что просо, которое было главной культурой в X веке, уже в XI веке стало энергично вытесняться рожью. В XII веке проса еще довольно много, хотя и меньше, чем ржи. В слоях XIII века его становится мало, а в слоях XIV и XV веков встречаются самые ничтожные количества проса. В эту эпоху пшено было дефицитным товаром, и любителям пшённой каши, даже если они принадлежали к числу государственных деятелей и крупнейших землевладельцев, не зазорно было искать его, возлагая надежды на богатейший Юрьев монастырь.[7]
Для изготовления атомной бомбы нужно не только добыть редкий элемент ― уран, но еще из природной смеси изотопов урана U238 и U235 отобрать очень редкий U235, один атом которого приходится на сто сорок других. Эта задача труднее сказочной, когда мачеха, перемешав просо с маком, велела падчерице разделить их, ― разные изотопы урана несравненно менее отличимы друг от друга, чем просо от мака. Разделение изотопов ― чрезвычайно дорогой процесс.[13]
30.8.1939. (Жене)... Горький когда-то и где-то говорил: «Если у тебя в голове заведутся вши, это, правда, неприятно, но если в ней зародятся мысли — как будешь жить?» (Цитирую на память, за точность не ручаюсь.) И вот мысли, творческие мысли меня терзают уже полтора года непрерывно... Но довольно морочить тебе голову мечтами и планами о творчестве. «Голодной курице просо снится», – говорит старая поговорка. И неужели надолго мне будет сниться это просо, неужели я «враг народа» и должен пропадать в далёкой и холодной Колыме?..[6]:5
Впрочем, в моей молодости новые писатели уже почти сплошь состояли из людей городских, говоривших много несуразного: один известный поэт, ― он ещё жив, и мне не хочется называть его, ― рассказывал в своих стихах, что он шёл, «колосья пшена разбирая», тогда как такого растения в природе никак не существует: существует, как известно, просо, зерно которого и есть пшено, а колосья (точнее, метёлки) растут так низко,что разбирать их руками на ходу невозможно; другой (Бальмонт) сравнивал лунь, вечернюю птицу из породы сов, оперением седую, таинственно-тихую, медлительную и совершенно бесшумную при перелётах, ― со страстью («и страсть ушла, как отлетевший лунь»), восторгался цветением подорожника («подорожник весь в цвету!»), хотя подорожник, растущий на полевых дорогах небольшими зелёными листьями, никогда не цветёт...[14]
— Иван Бунин, «Из воспоминаний. Автобиографические заметки», 1948
Главным среди тюрков 031-й колонии был повар Байрам. Он раздавал кашу из китайского синего проса в рабочей зоне на лесосеке. И своим накладывал вдвое больше. И масло постное, которое полагалось размешивать, он держал в ямочке у края котла и для своих зачерпывал немного оттуда.[15]
— Нынче суббота,— говорит жена,— надо много в доме работать: рубахи перемыть, пшена на кашу натолочь, квашню растворить, кринку сметаны на масло к завтраку сколотить...
— Я и сам это обделаю, — говорит мужик. <...>
Приходит мужик домой, насыпал в квашню муки, налил водою:
— Пущай киснет!
Потом насыпал в ступу проса и начал толочь и видит: наседка по сеням бродит, а цыплята все в разные стороны рассыпались. Он сейчас половил цыплят, перевязал их всех шнурочком за ножки и прицепил к курице и опять начал толочь просо; да вздумал, что ещё кринка сметаны стоит, надо сколотить её на масло. Взял эту кринку, привязал к своей жопе: «Я, дескать, буду просо толочь, а сметана тем временем станет на жопе болтаться: разом и пшено будет готово, и масло спахтано!»
Вот и толчёт просо, а сметана на жопе болтается.[16]
Не прошло и несколько минут, как из женской половины через двор прошло несколько женщин; с бьющимся сердцем Джансеид различил позади медленно и важно шедшую, опираясь на посох, мать Хаджи Ибраима. Впереди была его жена с шампурами, с которых дымился шашлык. За нею служанки несли подносы с просом и рисом, чашки с хинкалом и соусами, сильно приправленными чесноком. Позади какая-то рабыня тащила целую гору чуреков.
Тем более необходимо было беречь всякий труд, обратившийся в общее тело государства. «Нет ли птиц на просе? ― с волнением вспоминал Петр Евсеевич. ― Поклюют молодые зёрнышки, чем тогда кормиться населению?» Петр Евсеевич поспешно удалялся на просяное поле и, действительно, заставал там питающихся птиц. «И что же это делается, господи боже ты мой? Что ж тут цело будет, раз никакому добру покоя нет? Замучили меня эти стихии ― то дожди, то жажда, то воробьи, то поезда останавливаются! <...> Согнав птиц с проса, Петр Евсеевич замечал под ногами ослабевшего червя, не сумевшего уйти вслед за влагой в глубину земли. «Этот ещё тоже существует ― почву гложет! ― сердился Петр Евсеевич. ― Без него ведь никак в государстве не обойдёшься!» ― и Петр Евсеевич давил червя насмерть: пусть он теперь живёт в вечности, а не в истории человечества, здесь и так тесно. В начале ночи Петр Евсеевич возвращался на свою квартиру. Воробьи тоже теперь угомонились и жрать на просо не придут; а за ночь зёрнышки в колосьях более созреют и окрепнут ― завтра их выклевать будет уже трудней.[3]
Копенкин стоял перед портретом до тех пор, пока его невидимое волнение не разбушевалось до слез. В ту же ночь он со страстью изрубил кулака, по наущению которого месяц назад мужики распороли агенту по продразверстке живот и набили туда проса. Агент потом долго валялся на площади у церкви, пока куры не выклевали из его живота просо по зернышку. В первый раз тогда Копенкин рассек кулака с яростью. Обыкновенно он убивал не так, как жил, а равнодушно, но насмерть, словно в нем действовала сила расчета и хозяйства. Копенкин видел в белогвардейцах и бандитах не очень важных врагов, недостойных его личной ярости, и убивал их с тем будничным тщательным усердием, с каким баба полет просо.[4]
В свое детское погубленное время он любил глядеть, как жалкая и обреченная трава разрастается по просу. Он знал, что выйдет погожий день и бабы безжалостно выберут по ветелке дикую неуместную траву ― васильки, донник и ветрянку. Эта трава была красивей невзрачных хлебов ― ее цветы походили на печальные предсмертные глаза детей, они знали, что их порвут потные бабы.[4]
«Обратим внимание на те предметы, что находятся в могиле… Ну, прежде всего горшок. В нём находилось просо».
И о просе: «А просо, товарищи, одна из древнейших земледельческих культур мира».[17]
Сколько ночей проведено здесь за последние годы? Пока он ехал, раза три принимался кропить равнину весенний дождь. А тут, проследив путь героя до лежанки, взбодрился и воодушевленно припустил: целые пригоршни капель швырял в окошко, словно просо, и они плющились о стекло и сбегали вниз кривыми иероглифами…[18]
Мало-помалу оделись поля муравой и цветами; Вишня в саду зацвела, зеленеет и слива, и в поле
Гуще становится рожь, и ячмень, и пшеница и просо;
Наша былиночка думает: «Я назади не останусь!»
Кстати ль! Вот уж и троицын день миновался, и сено скосили;
Собраны вишни; в саду ни одной не осталося сливки;
Вот уж пожали и рожь, и ячмень и пшеницу, и просо;
Уж и на живо сбирать босиком ребятишки сходились
Колос оброшенный; им помогла тихомолком и мышка.
Что-то былиночка делает?[19]
Однажды, под вечер,
Проса пригоршню похитив тихонько в амбаре
(С доброю целью не грех иногда и похитить!),
Дева идет к ручейку, где встречать уж издавна Гуси-любимцы привыкли кормилицу-деву…
Просо за пазуху всыпав и платьице к верху поднявши
(Был уже вечер, и небо обильно росилось),
Ручки к нему простирает и ловит, как серна
Вслед беглецу устремляясь и алые губки кусая,
Полные милых упреков, в досаде. И вот уж накрыла;
Вот уж готова схватить...[20]
— Николай Некрасов, «Карп Пантелеич и Степанида Кондратьевна», 1845
И как хорошо это поле! Вот гречка Меж рожью высокой и спелым овсом Белеется ярко, что млечная речка; Вот стелется просо зеленым ковром, Склоняется к почве густыми кистями; С ним рядом желтеет овёс золотой, Красиво качая своими кудрями...
Вестимо, где польза, легка и работа,
Я помню, говаривал кум мой Сысой:
Родись только просо, косить не забота,
Семья будет с кашей, хозяин с казной.[21]
Крики, вопли, сотни грубых слов... Видно, воробьи склевали просо.
Я не понимаю: в чём вопрос?.. ―
Думаю, тогда возникли бы вопросы,
Если просо бы ― склевало воробьёв.[2]:195
— Михаил Савояров, «Против» (из сборника «Не в растения»), 1907
И над обрывами откоса,
И над прибрежною косой
Попыхивает папироса,
Гремит и плачет колесо.
И зеленеющее просо
Разволновалось полосой…
Невыразимого вопроса ―
Проникновение во всё…[23]
С вязанкой жалоб и невзгод
Пришел на смену новый год.
Его помощники в свирели
Про дни весенние свистели
И щеки толстые надули,
И стали круглы, точно дули.
Но та земля забыла смех,
Лишь в день чумной здесь лебедь несся,
И кости бешено кричали: «Бех», ―
Одеты зеленью из проса,
И кости звонко выли: «Да!
Мы будем помнить бой всегда».[24]
А мы просо сеяли, сеяли; Ой дид, ладо, сеяли, сеяли!
А мы просо вытопчем, вытопчем;
Ой дид, ладо, вытопчем, вытопчем! А чем же вам вытоптать, вытоптать? Ой дид, ладо, вытоптать, вытоптать?
А мы коней выпустим, выпустим;
Ой дид, ладо, выпустим, выпустим!
↑Эртель А.И. «Записки Степняка». Очерки и рассказы. — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1958 г.
↑ 123Шур М. С. Рецензия на книгу Геннадия Фиша «Наука изобилия». Издательство «Советский писатель». Москва. 1948. — Москва, «Наука и жизнь», № 2, 1949 г.
↑Ладинский А.П. «В дни Каракаллы». ― Мн.: «Мастацкая литаратура», 1987 г.
↑Геннадий Горелик. «Андрей Сахаров. Наука и свобода». — М.: Вагриус, 2004 г.
↑Бунин И. А., «Гегель, фрак, метель». — М.: «Вагриус», 2008 г.
.JPG)
