Анчар (стихотворение)

Анча́р — аллегорическое стихотворение, написанное Александром Пушкиным в 1828 году. В качестве центрального образа выбрано легендарное тропическое дерево — анчар или упас, прославившийся в XVII-XVIII веке своей «невероятной» ядовитостью и якобы способный убивать всё живое вокруг себя.

В русской поэзии, литературе и культуре после 1830 года образ анчара в значительно большей степени восходит к символическому «дереву смерти» из пушкинского стихотворения, чем к реальному дереву.

Первоисточник

В пустыне чахлой и скупой, На почве, зноем раскаленной, Анчар, как грозный часовой, Стоит — один во всей вселенной. Природа жаждущих степей Его в день гнева породила, И зелень мёртвую ветвей И корни ядом напоила. <...> Но человека человек Послал к анчару властным взглядом, И тот послушно в путь потек И к утру возвратился с ядом. Принес — и ослабел и лег Под сводом шалаша на лыки, И умер бедный раб у ног Непобедимого владыки. А царь тем ядом напитал Свои послушливые стрелы И с ними гибель разослал К соседям в чуждые пределы.

— Александр Пушкин, «Анчар», 1828

«Анчар» в коротких цитатах

	— Да вот, — воскликнул он наконец, — знаете вы «Анчар» Пушкина? Нет? Уж это стихотворение никак не может назваться сладким.
	— Иван Тургенев, «Затишье», 1856

	В «Анчаре» Пушкина фраза «И пот по бледному челу струился хладными ручьями» есть гипербола, такая же как огурец с гору, даже большая, ибо первая есть бессознательный художественный приём, а вторая образец наглой лжи.
	— Иннокентий Анненский, «Стихотворения Я. П. Полонского как педагогический материал», 1887

	Природа — дерево жизни; культура — дерево смерти, Анчар.
	— Дмитрий Мережковский, «Пушкин» (из сборника «Вечные спутники. Портреты из всемирной литературы»), 1896

	...трагедия пушкинского анчара, который в пустыне чахлой и скупой стоит один во всей вселенной, заключается в том, что он не только других убивает своим ядом, но и сам, первый, изнывает от него в своем страшном одиночестве.
	— Юлий Айхенвальд, «Силуэты русских писателей» («Достоевский»), 1908

	«Анчара» всё-таки не написал и не смог бы написать Толстой, — сколько бы ни усиливался и в минуту величайшего своего вдохновения. А Пушкин написал «так просто», — в одно утро, «когда шёл дождь». Вот пока дождь шёл, он и написал «Анчара».
	— Василий Розанов, «Забытое возле Толстого», 1910

	Из ядовитого зерна Онегина вырос Анчар-Ставрогин.
	— Дмитрий Дарский, из доклада «Онегин и Ставрогин», 1924

	«Анчаръ» сразу получилъ, такимъ образомъ, политическое истолкованіе. Самъ Пушкинъ его отрицалъ, но внѣшняя исторія печатнаго текста стихотворенія явно его подтверждала.:4
	— Николай Измайлов, «Из истории пушкинского текста...», 1927

	...по первоначальному замыслу <Пушкина>, посланный рабъ возвращается «безопасно», доставивъ своему господину яду для стрѣлъ.:13
	— Николай Измайлов, «Из истории пушкинского текста...», 1927

	Позднѣе поэтъ убѣдился, что безопасное возвращеніе раба ослабляетъ впечатлѣніе; онъ ввелъ мотивъ его смерти, для усиленія трагическаго эффекта, но это не измѣняетъ дѣла по существу: рабъ остается все тѣмъ же пассивнымъ и послушнымъ орудіемъ, погибающимъ между двухъ силъ. И напрасно искать у Пушкина сочувствія погубленной человѣческой жизни.:13
	— Николай Измайлов, «Из истории пушкинского текста...», 1927

	Я в сотый раз как в первый, могу «Анчар» прочесть.
	— Борис Слуцкий, «Не тратьте ваши нервы...», 1975

	Похоронен водолаз был на кладбище объекта. На его могиле, как это принято у моряков, установлен бронзовый якорь. Тема пушкинского “Анчара” в современном варианте!
	— Андрей Сахаров. «Воспоминания», 1989

	...«Анчар» — сублимация от «саранча», на которую его послал «князь» Воронцов.
	— Михаил Гаспаров, «Записи и выписки», до 2001

	В стихотворении знаменитого русского поэта Александра Пушкина «Анчар» описывается вариант этой же сказки. Анчар растёт в «чахлой и скупой» пустыне, и его яд, расплавленный полуденной жарой, стекает по стволу липкими каплями.
	— Фез Инкрайт, «Магия растений: убийцы и целители», 2016

	Что же касается Пушкина, уподобление России анчару в глазах европейских публицистов и политиков при том, что «Царь» в таком контексте придавал стихам дополнительный политический смысл, никак не могло его устроить и совершенно не соответствовало его творческому замыслу.:183
	— Виктор Есипов (Вогман), «Переписка А. С. Пушкина с А. Х. Бенкендорфом», 2020

	...пушкинский миф об «Анчаре» по стечению обстоятельств совпал с «антирусской риторикой» в Европе. Вряд ли в Польше или в Западной Европе успели прочесть пушкинское стихотворение, недавно опубликованное в «Северных цветах на 1832 год», во всяком случае таких сведений мы не имеем, но факт остается фактом – содержание «Анчара» оказалось в определенной степени созвучным обвинениям России...:183
	— Виктор Есипов (Вогман), «Переписка А. С. Пушкина с А. Х. Бенкендорфом», 2020

в литературоведении и критике

	Теперь надо сказать несколько слов о гиперболическом характере изображения. Гипербола в сущности захватывает в поэзии гораздо большее место, чем то, которое ей отводится в учебниках. В «Анчаре» Пушкина фраза «И пот по бледному челу струился хладными ручьями» есть гипербола, такая же как огурец с гору, даже большая, ибо первая есть бессознательный художественный приём, а вторая образец наглой лжи.
	— Иннокентий Анненский, «Стихотворения Я. П. Полонского как педагогический материал», 1887

Символ божественной любви, превращенный в казенную поклажу, часовые, приставленные Бенкендорфом к распятию, конечно, это — с точки зрения эстетического и религиозного чувства — великое уродство. Но не на нем ли основано все многовековое строение культуры? Вот что сознавал Пушкин не менее, чем Лев Толстой, хотя возмущение его было сдержанное. Природа — дерево жизни; культура — дерево смерти, Анчар.

— Дмитрий Мережковский, «Пушкин» (из сборника «Вечные спутники. Портреты из всемирной литературы»), 1896

Достоевский все отравляет, он все губит кругом себя, и потому так мало вокруг него природы, зелени, что она блекнет и чахнет от его проклятого приближения. Но трагедия пушкинского анчара, который в пустыне чахлой и скупой стоит один во всей вселенной, заключается в том, что он не только других убивает своим ядом, но и сам, первый, изнывает от него в своем страшном одиночестве. Так и Достоевский, бичуя нас огненными змеями своего злого дарования, терпит и сам от своих зрелищ невыносимую пытку, восходит и сам на костер своих жертв.

— Юлий Айхенвальд, «Силуэты русских писателей» («Достоевский»), 1908

...он в пустыне чахлой и скупой (нет существа скупее ничего не дающей пустыни) увидит человека, которого человек послал к Анчару даже не словом, а только властным взглядом, — но в неумолимых и потрясающих словах стихотворения, посвященного отравленному рабу, покажет нам и мрачную трагедию самого Анчара, которого природа жаждущих степей породила в день гнева и который стоит теперь в угрюмом одиночестве, один во всей вселенной, и плачет ядовитыми слезами: никто не приближается к нему, и ядом своим он прежде всего отравляет самого себя. Так занимают Пушкина и элементарные и тонкие драмы.

— Юлий Айхенвальд, «Силуэты русских писателей» («Пушкин»), 1910

	Меримэ говорил, что только бронзовая латынь может передать чудесный звон и тацитовскую сжатость пушкинского стиха в «Анчаре»: «Но человека человек послал к анчару властным взглядом»… — At vir virum misit ad antchar superbo vultu, — et rediit mane cum veneno…
	— Александр Измайлов, «Пленная мысль», 1909

Сейчас же и около самой могилы Толстого, и нисколько не в ущерб ему, даже не расходясь с ним в мнении, — мы должны сказать, и должны особенно не переставать твердить это в лицо всему миру, теперь уже читающему по-русски, — что гений Пушкина неизмеримо выше и чище, спокойнее и универсальнее, наконец прямо могущественнее и поэтичнее гения Толстого. Как могущественнее его и гений Гоголя и Лермонтова. Не торопитесь кричать и выслушайте. Величие гения заключается в силе; а сила достаточно определяется немногими страницами, одной «вещью». «Анчара» все-таки не написал и не смог бы написать Толстой, — сколько бы ни усиливался и в минуту величайшего своего вдохновения. А Пушкин написал «так просто», — в одно утро, «когда шёл дождь». Вот пока дождь шёл, он и написал «Анчара». А ведь «Анчар» — эти 18 — 20 строк, стоят «Казаков», одной из жемчужин в короне Толстого. Я даже решусь сказать, что «Анчар» так же содержателен, всемирен и страшен, как «Смерть Ивана Ильича».

— Василий Розанов, «Забытое возле Толстого», 1910

Мрачное и загадочное твореніе Пушкина — «Анчаръ, древо яда» — этотъ таинственный образъ, порожденный въ далекихъ пустыняхъ Востока, прошедшій, на пути къ творческой обработкѣ его нашимъ поэтомъ, черезъ истолкованіе науки и поэзіи Запада — всегда разсматривался комментаторами и изслѣдователями Пушкина, какъ одно изъ звеньевъ въ ряду его «идеологическихъ» стихотвореній, какъ одно изъ сильнѣйшихъ проявленій его свободомыслія въ зрѣлые годы. Художественное заданіе въ стихотвореніи затушевывалось, на первый планъ выдвигалось заданіе общественно-политическое, въ духѣ протеста противъ деспотизма. Эта традиція возникла давно — и основанія ея лежатъ какъ въ обстоятельствахъ, сопровождавшихъ появленіе стихотворенія въ печати, такъ и въ исторіи самого печатнаго текста его. «Анчаръ» былъ впервые напечатанъ въ «Сѣверныхъ Цвѣтахъ на 1832 годъ», вышедшихъ въ свѣтъ въ самые послѣдніе дни 1831 года.1 Онъ скоро обратилъ на себя вниманіе А. Х. Бенкендорфа, какъ одно изъ стихотвореній, въ числѣ другихъ, помѣщенныхъ въ альманахѣ, миновавшее обязательную для Пушкина цензуру царя и шефа жандармовъ. <...> «Анчаръ» сразу получилъ, такимъ образомъ, политическое истолкованіе. Самъ Пушкинъ его отрицалъ, но внѣшняя исторія печатнаго текста стихотворенія явно его подтверждала. Дѣло въ томъ, что въ «Сѣверныхъ Цвѣтахъ» и въ сдѣланной изъ нихъ перепечаткѣ стихотвореній Пушкина, вышедшей отдѣльной брошюрой нѣсколько дней спустя, первый стихъ послѣдней строфы стихотворенія читался: А Царь тѣмъ ядомъ напиталъ...:3-4

— Николай Измайлов, «Из истории пушкинского текста...», 1927

...по первоначальному замыслу <Пушкина>, посланный рабъ возвращается «безопасно», доставивъ своему господину яду для стрѣлъ. Этимъ мѣняется вся концепція стихотворенія: въ немъ нѣтъ помину ни объ «идеяхъ свободы, гуманности», ни о «христіанскомъ человѣколюбіи», ни о «величіи самоотреченія», въ которомъ является рабъ и передъ которымъ «тускнѣетъ весь блескъ самодержавнаго владыки», ни о «самодержавіи и рабствѣ»; не стоитъ въ центрѣ стихотворенія мысль о «роковой, губительной для человѣческаго счастья, власти человѣка надъ человѣкомъ». Не рабъ — случайный исполнитель — герой его. Два образа въ немъ противопоставлены: Анчаръ, древо смерти, воплощеніе неумолимой судьбы, и князь — человѣкъ, повелѣвающій самой судьбою и смертью. Развивается же столкновеніе человѣка съ рокомъ на образномъ фонѣ восточной легенды, поразившемъ художественное воображеніе Пушкина. Позднѣе поэтъ убѣдился, что безопасное возвращеніе раба ослабляетъ впечатлѣніе; онъ ввелъ мотивъ его смерти, для усиленія трагическаго эффекта, но это не измѣняетъ дѣла по существу: рабъ остается все тѣмъ же пассивнымъ и послушнымъ орудіемъ, погибающимъ между двухъ силъ. И напрасно искать у Пушкина сочувствія погубленной человѣческой жизни.:13

— Николай Измайлов, «Из истории пушкинского текста...», 1927

...и стихотворение Пушкина и «Путешествие» Бальзака, написанное четыре года спустя, повествуют об одном и том же ядовитом дереве, «древе яда» (у Пушкина анчар, у Бальзака упас). Из черновых рукописей Пушкина явствует, что он знал и о названии упас, а в пушкинской литературе установлены фактические источники сведений об этом легендарном яванском дереве; эти источники, видимо, были общими и для Пушкина и для Бальзака. Интересно другое: у обоих та же последовательность деталей в изображении свойств дерева и та же грозная социальная картина: у Пушкина владыка посылает раба за смертельным ядом, чтобы напитать им стрелы, и раб, вернувшись с ядом, умирает у ног владыки; у Бальзака осужденный яванец должен принести отравленный соком дерева кинжал, за что ему даруют прощение, но редко кто из преступников выживает. Так почти одновременно Пушкин в стихотворении, которое Мериме переводил на латинский язык, полагая, что только латынь может передать сжатость и силу подлинника, и Бальзак в очерке, вошедшем в «Traité des Existants modernes», писали на одну и ту же тему.

— Вильгельм Кюхельбекер, «Французские отношения Кюхельбекера», 1939

Для сравнения можно вспомнить написанное в том же 1828 году стихотворение «Анчар», где все образы представлены отстранение, и даже то, что анчар — «грозный», а природа — гневная, не разрушает этой картины; интериоризация изображаемого прорывается только в единственном слове «бедный (раб)» в конце стихотворения. <...> Любопытно и здесь привлечь для сравнения «Анчар» — стихотворение, в котором наглядность и пространственность (вширь!) для поэта важнее всего. В «Анчаре» перед взглядом читателя проходит такая последовательность образов. Сперва: пустыня-вселенная — анчар посреди нее — его ветви и корни — его кора с проступающими каплями ядовитой смолы (постепенное сужение поля зрения). Затем: ни птиц, ни зверей вокруг анчара — ветер и тучи над пустыней — мир людей по ту сторону пустыни (постепенное расширение поля зрения). Короткая кульминация — путь человека пересекает пустыню к анчару и обратно. И концовка: яд в руках принесшего — лицо принесшего — тело на лыках — князь над телом — княжьи стрелы, разлетающиеся во все концы света (опять постепенное расширение поля зрения — до последних «пределов»). Именно такими чередованиями «общих планов» и «крупных планов» обычно организовывается пространство в поэтических текстах; Эйзенштейн блестяще сопоставлял это с кинематографическим монтажом.

— Михаил Гаспаров, Снова тучи надо мною...» Методика анализа, 1998

	Анаграмма. «Поиски анаграмм — художественная работа: нужно, чтобы после тебя уже нельзя было ее не заметить», сказал О. Ронен (по поводу того, что «Анчар» — сублимация от «саранча», на которую его послал «князь» Воронцов).
	— Михаил Гаспаров, «Записи и выписки», до 2001

А Царь тем ядом напитал Свои послушливые стрелы И с ними гибель разослал К соседям в чуждые пределы. В первом стихе последней строфы (33 стих) – «Царь» в отличие от текстов чернового и перебеленного автографов, где было «князь». В собрании стихотворений Пушкина 1832 года (часть третья), вышедшем 31 марта того же года , возвращен вариант автографов 1828 года. Не многим более полутора месяцев до этого, а именно 13 февраля 1832 года, вышли из печати «Стихотворения из “Северных цветов 1832 года”» Пушкина, где повторена редакция «Северных цветов». История и статус этого издания подробно рассмотрены в недавно вышедшем комментированном издании того же названия. Таким образом, на протяжении трёх месяцев «Анчар» был опубликован трижды, но в двух разных вариантах: два раза «Царь» и один раз «князь». <...> По этому поводу в советское время развернулась острая полемика. Так, Н. В. Измайлов настаивал на варианте черновых автографов, а Д. Д. Благой считал, что нужно руководствоваться публикацией в «Северных цветах». В третьем томе 16-томного Полн. собр. соч. Пушкина (1937–1949) «Анчар» дан со словом «князь» в первом стихе заключительной строфы. Однако в дополнительном 17-м томе (1959 год) указано, что стих 33 стихотворения «Анчар» следует печатать по «первой публикации стихотворения» в “Северных цветах”: «Царь» вместо «князь» . В 10-томном Полн. собр. соч. под редакцией Б. В. Томашевского, напротив, сохранен первоначальный вариант: «князь», а не «царь». Таким образом, вопрос о том, как все-таки должна публиковаться первая строка заключительной строфы «Анчара», до сих пор остается открытым.:178

— Виктор Есипов (Вогман), «Переписка А. С. Пушкина с А. Х. Бенкендорфом», 2020

...если исходить из биографических сведений об отношениях поэта и императора в 1831–1832 годах, политический выпад в адрес Николая I со стороны Пушкина представляется совершенно невероятным. Дело в том, что личность и деятельность императора импонируют Пушкину в эти годы, а порой вызывают искреннее восхищение, как, например, приезд царя в холерную Москву в конце сентября 1830 года, чтобы морально поддержать москвичей, быть с ними в эти трудные дни (см. анонимно опубликованное пушкинское стихотворение «Герой»). То же во время холерного бунта летом 1831 года в Петербурге. Так, в письме П. Нащокину от 26 июня 1831 года, сообщая о бунте, Пушкин пишет: «Государь сам явился на месте бунта и усмирил его. Дело обошлось без пушек, дай Бог, чтоб и без кнута»...:179

— Виктор Есипов (Вогман), «Переписка А. С. Пушкина с А. Х. Бенкендорфом», 2020

...публикация «Анчара» в «Северных цветах» 1832 года совпала с рядом внутриполитических и внешнеполитических событий. <...> Именно в конце 1831 – начале 1832 года III отделение начало уделять повышенное внимание печатной продукции и в том числе периодическим изданиям. Так, 7 февраля 1832 года датировано письмо Бенкендорфа министру народного просвещения К. Ливену о запрещении журнала И. Киреевского «Европеец». В тот же день, 7 февраля 1832 года Пушкин получил следующее довольно резкое письмо от шефа III отделения: «Генерал-адъютант Бенкендорф покорнейше просит Александра Сергеевича Пушкина доставить ему объяснение, по какому случаю помещены в изданном на сей 1832 год альманахе под названием Северные Цветы некоторые стихотворения его, и между прочим Анчар, древо яда, без предварительного испрошения на напечатание оных Высочайшего дозволения» <...>. При этом заметим, из всех стихотворений, опубликованных в «Северных цветах», названо в письме лишь «Анчар, древо яда», и, как станет ясно из дальнейшего контекста статьи, именно «древо яда» и насторожило Бенкендорфа. Таким образом, вопрос об «Анчаре» возник в условиях ужесточения цензурной политики. В ответном письме от того же 7 февраля Пушкин разъясняет, почему опубликовал стихотворение без царского согласия: «Я всегда твердо был уверен, что Высочайшая милость, коей неожиданно был я удостоин, не лишает меня и права, данного Государем всем его подданным: печатать с дозволения цензуры»...:180

— Виктор Есипов (Вогман), «Переписка А. С. Пушкина с А. Х. Бенкендорфом», 2020

...пушкинский миф об «Анчаре» по стечению обстоятельств совпал с «антирусской риторикой» в Европе. Вряд ли в Польше или в Западной Европе успели прочесть пушкинское стихотворение, недавно опубликованное в «Северных цветах на 1832 год», во всяком случае таких сведений мы не имеем, но факт остается фактом – содержание «Анчара» оказалось в определенной степени созвучным обвинениям России, раздававшимся в Европе в связи с русско-польским противостоянием начала 1830-х годов. Таким образом, претензии власти к «Анчару» были связаны с нежелательными конкретными «применениями» в совершенно ином направлении, нежели представлялось советским идеологически ангажированным пушкиноведам. Что же касается Пушкина, уподобление России анчару в глазах европейских публицистов и политиков при том, что «Царь» в таком контексте придавал стихам дополнительный политический смысл, никак не могло его устроить и совершенно не соответствовало его творческому замыслу. Поэтому последовало распоряжение Пушкина П. А. Плетневу, занимавшемуся изданием собрания его стихотворений 1832 года, внести в текст «Анчара» изменения: перед текстом стихотворения была введена дата «1828», часть заголовка «древо яда» перенесена в подстрочное примечание и «Царь» исправлен на «князь»...:183

— Виктор Есипов (Вогман), «Переписка А. С. Пушкина с А. Х. Бенкендорфом», 2020

«Анчар» в публицистике и документальной прозе

В 1832 г., явился альманах «Северные Цветы», изданный Пушкиным и его друзьями в пользу семейства покойного барона Дельвига. В этом сборнике статей, Пушкин поместил превосходное свое стихотворение: «Анчар — древо яда», которое и сделалось поводом довольно неприятной для автора истории. Под предлогом, что пьеса его, беспрекословно дозволенная к печати обыкновенной цензурой, не была предварительно послана на обсуждение верховной цензуры, как требовал того порядок, генерал Бенкендорф упрекал Пушкина в измене принятым на себя обязательствам, в нарушении честного слова и в обмане. Замечательно, что надзор, молчаливо терпевший доселе подобные же, довольно многочисленные уклонения Пушкина от правила — восстал теперь с горячим обличением и притом в такой форме, которая показалась слишком резкой Пушкину, так что он долго не мог забыть её и вспоминал еще о ней с горечью, спустя четыре года, в письме к жене из Москвы, в 1836 г., когда состоял уже четыре месяца редактором журнала «Современник»...

— Павел Анненков, «Общественные идеалы А. С. Пушкина», 1880

	За каким кладом пошёл Толстой, бросив свой дом? Был злой анчар и послан был раб за ним. Для целей смертных. Успел принести посланный этот злой талисман.
	— Константин Бальмонт, «Избранник», 1910

А наш Пушкин? Пушкин — друг декабристов и вольнодумец, разве он впоследствии не с совершенной искренностью старается «примириться с правительством» и послужить русской государственности. Да, он верный слуга Российской Империи. Он добровольно несет свой дар, необходимый царю, как яд «Анчара», и погибает так же, как тот верный своему владыке раб: Принес и ослабел, и лег Под сводом шалаша на лыки, И умер бедный раб у ног Непобедимого владыки.

— Георгий Чулков, «Дант и Пушкин», 1921

Как звучны эти пушкинские строфы! Как гармонично вплетаются аккорды ломоносовского стиля в экзотическую мелодию баллады!.. Но если мы с вами, читатель, не поддаваясь чарам поэзии, перечитаем стихи Пушкина трезвыми, внимательными глазами, какие полагается иметь натуралистам, мы в каждой строке, в каждом эпитете увидим наивные заблуждения. Настоящий анчар, о котором нам много интересного могут рассказать сведущие ботаники, совсем не похож на воспетое Пушкиным «древо смерти». Настоящий анчар никак не может расти на «раскаленной почве» «чахлой и скупой пустыни». Он растёт на самых тучных почвах влажных тропических лесов, где зачастую один ливень дает больше воды, чем у нас выпадает за целый год. Ядовитость настоящего анчара далеко не так ужасна, как это представлялось поэту. Чтобы отравить раба, царю надо было бы воткнуть в него напоенную соком анчара «послушливую стрелу», да и то отравление получилось бы, вероятно, несильное: недаром малайцы для отравления стрел к соку анчара примешивают, как говорят, еще другие, более сильные яды, в которых у них нет недостатка. И птица, и тигр, и человек могут чувствовать себя вполне благополучно в непосредственной близости с настоящим анчаром.

— Александр Цингер, Занимательная ботаника, 1927

Типичные экземпляры анчара представляют собой стройные, очень высокие деревья метров в 40 высотой, причем нижние метров 25 приходятся на гладкий, прямой ствол без ветвей. Откуда же взял Пушкин страшный образ «анчара — грозного часового», стерегущего отравленную им пустыню? Был ли это только плод фантазии поэта, не желавшего считаться с недостаточно эффектной реальностью? Никоим образом! Пушкинский образ анчара детально совпадает с представлениями ботаников пушкинского времени. Мне как-то попалась раз в руки ботаническая статья об анчаре, относящаяся к концу XVIII века. Там прямо описывалась лишенная всякой жизни долина, в которой на 15 миль в длину и ширину все было отравлено смертоносными испарениями анчара. Что это такое? Россказни беззастенчивых вралей? Или болезненный бред? Ни то ни другое. Это просто заблуждение слишком поверхностных и доверчивых наблюдателей. На Яве действительно есть «Долина смерти», но мы теперь знаем, что анчар тут нисколько не повинен. Все живое в этой долине убивается выделяющимся из горных трещин углекислым газом. Эта долина лежит на такой высоте, где анчар уже не встречается, но если бы он и попал туда, «грозный часовой» наравне со всеми другими деревьями был бы задушен непрерывной «газовой атакой», созданной прихотью природы.

— Александр Цингер, Занимательная ботаника, 1927

Широкая известность как «людоеда», а вернее отравителя, у нас несомненно за анчаром. Во многом этому помог Александр Сергеевич Пушкин, написав свое знаменитое стихотворение. Но откуда такая мрачная слава у этого дерева? Растет оно в Индии, на Цейлоне, по всей Бирме, в Малайзии… Действительно, млечный сок анчара ядовит, и местные жители с давних пор использовали сок для изготовления отравленных стрел. Именно это обстоятельство и вызвало к жизни легенду об анчаре.

— Владимир Мезенцев, «Чудеса: Популярная энциклопедия» (книга 2), 1991

Ферш утверждал, что дерево испускает настолько смертоносный газ, что земля на пятнадцать миль вокруг становится сухой и бесплодной. Даже птицы не летают над ним. Тем не менее яд, который он содержит, настолько ценен, что сам император требовал, чтобы его собирали, несмотря на то что приближаться к дереву, чтобы иметь хотя бы какой-то шанс выжить, можно было лишь при попутном ветре, в кожаных перчатках и кожаном колпаке со стеклянными окулярами. Люди, которых посылали за ядом, как правило, были преступниками, приговоренными к казни, и им обещали помилование, если они, добыв яд, останутся живы. Однако, по словам Ферша и священника, который показывал ему дерево, шансы на это составляли один к десяти. В стихотворении знаменитого русского поэта Александра Пушкина «Анчар» описывается вариант этой же сказки. Анчар растёт в «чахлой и скупой» пустыне, и его яд, расплавленный полуденной жарой, стекает по стволу липкими каплями. Как и в оригинальной истории Ферша, воздух вокруг растения насыщен ядом, и животные и птицы не приближаются к нему, но раб вынужден собирать ценный яд для своего господина, несмотря на риск для жизни.

— Фез Инкрайт, «Магия растений: убийцы и целители», 2016

«Анчар» в мемуарах, письмах и дневниковой прозе

Тот же Мериме постоянно применял к Пушкину известное изречение: «Proprie communia dicere», признавая это уменье самобытно говорить общеизвестное — за самую сущность поэзии, той поэзии, в которой примиряются идеальное и реальность. Он также сравнивал Пушкина с древними греками по равномерности формы и содержания образа и предмета, по отсутствию всяких толкований и моральных выводов. Помнится, прочтя однажды «Анчар», он после конечного четверостишия заметил: «Всякий новейший поэт не удержался бы тут от комментариев».

— Иван Тургенев, «Речь по поводу открытия памятника А. С. Пушкину в Москве», июнь 1880

Пятнадцать тысяч растений собрали сюда из тропиков Африки, Австралии, Южной Америки. Сколько земли надо объехать, чтобы увидеть эти зеленые чудеса! А тут все под рукой. Спускаемся с Михаилом Семёновичем в ложбину и садимся под деревом. Каким бы вы думали? К нему и птица не летит, И тигр нейдет — лишь вихорь черный На древо смерти набежит И мчится прочь, уже тлетворный. Анчар… Синевато-серый ствол в заплывших рубцах — брали сок. Птицы, между прочим, садятся на ветки — и ничего. Мы закусили под деревом, наблюдая, как на сухую верхушку большого фикуса опустились летучие собаки — целая стая странных существ, которых всякий принял бы за летучих мышей, будь они раз в двадцать поменьше…

— Василий Песков, «Белые сны», 1964

Чувства мои к нему были несколько странного свойства: он был мне противен, но не страшен, вместе с тем я не могла не заметить, что стихи он читал по-нашему, то есть не по-актёрски, и когда говорил о «Медном всаднике» (связав его с «Анчаром»), то ему пришлось после чтения громко высморкаться в грязный носовой платок, от чего у меня у самой увлажнилось в носу. <...> Но его слова о том, что «Медный всадник» и «Анчар» — об одном и том же (власть человека над человеком), глубоко запали в меня...

— Нина Берберова, «Курсив мой», 1966

Я не помню встречи с ним, которая не завершалась бы восторженным чтением стихов. Он как бы очищался ими от всякой житейской пошлости. Бывало, после какого-нибудь заседания или невольной беседы с тусклыми и тупыми людьми он шепнет заговорщицки: «Пойдем прочитаем «Анчар». И мы уходили куда-нибудь в угол, и он благоговейно, как молитву, произносил своим хрипловатым, повелительным голосом бессмертные строки, радуясь каждому слову и заражая своим благоговением слушателя. И видно было, что самое существование гениальных стихов примиряло его с неуютность жизни.

— Корней Чуковский, «Пантелеев», 1968

	Живут они в Оленьей в сторону надо ехать на автобусе. И там в 20 км. от их дома металлургический комбинат. Добывает из руды никель. Производство вредное, около самого комбината от паров серн. и азотн. кислоты на несколько километров потравлена вся природа, лес, трава и т.д. словом как у Пушкина в стихотворении Анчар «К нему и птица не летит и зверь нейдёт, и т.д.
	— Галина Зайцева, из дневника, 1981

Произошла авария — в наполненном водой бассейне под реактором сошла с рельс и сломалась тележка, в которую из реактора сбрасываются “горячие” урановые блочки. (Слово “горячие” тут означает, что блочки положенное длительное время находились в активной зоне реактора, значительная доля ядер урана-235 в них испытала деление и произошло накопление плутония и продуктов деления; эти блочки поэтому являются источником мощного гамма-излучения.) Никаких роботов, которые могли бы поставить тележку на место, тогда не существовало. Остановить реактор — означало на длительное время прекратить производство на нём плутония, недодать десять или несколько десятков атомных зарядов. Поэтому было принято решение — не знаю, на каком уровне — послать для ликвидации аварии водолаза. Водолаз устранил неисправность, но получил смертельную дозу облучения. Похоронен водолаз был на кладбище объекта. На его могиле, как это принято у моряков, установлен бронзовый якорь. Тема пушкинского “Анчара” в современном варианте!

— Андрей Сахаров. «Воспоминания», 1989

«Анчар» в художественной прозе и беллетристике

— Да ведь есть стихи не сладкие, — возразил Владимир Сергеич. — Например? — спросила его Марья Павловна. Владимир Сергеич почесал у себя за ухом… Он сам не много стихов знал на память, особенно не сладких. — Да вот, — воскликнул он наконец, — знаете вы «Анчар» Пушкина? Нет? Уж это стихотворение никак не может назваться сладким. — Прочтите, — проговорила Марья Павловна и потупилась. Владимир Сергеич сперва посмотрел в потолок, нахмурился, помычал немного про себя и, наконец, прочел «Анчар». После первых четырех стихов Марья Павловна медленно подняла глаза, а когда Владимир Сергеич кончил, так же медленно сказала: — Пожалуйста, прочтите опять. — Стало быть, эти стихи вам понравились? — спросил Владимир Сергеич. — Прочтите еще. Владимир Сергеич повторил «Анчар». Марья Павловна встала, вышла в другую комнату и вернулась с листом бумаги, чернильницей и пером. — Пожалуйста, напишите это для меня, — сказала она Владимиру Сергеичу. — Извольте, с удовольствием, — возразил он, принимаясь писать, — но, признаюсь, я удивляюсь, отчего эти стихи могли вам так понравиться. Я их прочел, собственно, для того, чтобы показать вам, что не все стихи бывают сладкие.

— Иван Тургенев, «Затишье», 1856

Марья Павловна быстро взглянула ему в глаза. — Еще вы, сколько я мог расслышать, декламировали «Анчар» Пушкина. Веретьев слегка нахмурился и также принялся смотреть на Астахова. — Это точно была я, — сказала Марья Павловна, — но только я ничего не декламировала: я никогда не декламирую. — Может быть, мне показалось, — начал Владимир Сергеич, — однако… — Вам показалось, — холодно промолвила Марья Павловна. — Что это за «Анчар»? — спросила Надежда Алексеевна. — А вы не знаете? — возразил Астахов, — Пушкина стихи «На почве чахлой и скупой», будто вы не помните? — Не помню что-то… Этот анчар — ядовитое дерево? — Да. — Как датуры… Помнишь, Маша, как хороши были датуры у нас на балконе, при луне, с своими длинными белыми цветами. Помнишь, какой из них лился запах, сладкий, вкрадчивый и коварный.

— Иван Тургенев, «Затишье», 1856

	— Не отпирайтесь! — повысил он голос, — не отпирайтесь! Вы — смерть, яд! Вокруг вас, как вокруг Пушкинского анчара, вся окрестность на три версты в окружности вымирает! Вы — зараза! И я питался вашими соками двадцать два года...
	— Алексей Будищев, «Бритва», 1901

— Мои предки были рабами — но и рабы жаждут свободы. Повинуясь повелению господина, один из моих предков совершил утомительно долгий путь, чтобы достигнуть пустыни, где растет Анчар. Он собрал ядовитую смолу Анчара и принес ее господину. Отравленные стрелы доставили господину немало побед. А мой предок, надышавшийся злых благоуханий, умер. Его вдова задумала отомстить злому роду победителей. Она воровала отравленные стрелы, мочила их в воде и, как многоценное вино, прятала эти настои в глубоких подвалах. Каплю настоя вливала она в бочку воды и этою водою поливала пустырь на краю Старого Города, где теперь наш дом и этот Сад. Потом брала каплю воды со дна этой бочки, вмешивала ее в хлеб и кормила им своего сына. И стала почва этого Сада отравленною, и сыну своему привила она яд. И с того времени весь род наш, из поколения в поколение, питался ядом. И ныне в жилах наших течет пламенеющая ядом кровь, и дыхание наше ароматно, но пагубно, и кто целует нас, тот умирает. И не слабеет сила нашего яда, пока живем мы в этом отравленном Саду, пока мы дышим ароматами этих чудовищных цветов. Семена их привезены издалека, — мой дед и мой отец были везде, где можно достать злые и вредные людям растения, — и здесь, в этой издавна отравленной почве, эти злые, эти пагубные цветы раскрыли всю свою гневную силу. Благоухая так сладко, так радостно, они, коварные, и росу, падающую с неба, претворяют в гибельную отраву.

— Фёдор Сологуб, «Отравленный сад», 1908

	Писать стихи для себя, бросать их или прятать — разве это идеал поэта? Так делал Лермонтов, но не Пушкин. Поэт должен быть в центре литературных движений, на виду у всех бороться и отстаивать свою поэзию. Стихи должны быть так же действенны и влиять на читателей, как «Анчар» Пушкина на героиню «Затишья» Тургенева...
	— Михаил Зенкевич, «Мужицкий Сфинкс», 1928

Пушкинский «Анчар» в поэзии

	А князь тем ядом напитал Свои послушливые стрелы И с ними гибель разослал К соседям в чуждые пределы. Тургенев, ныне поседелый, Нам это, взвизгивая смело, В задорной юности читал.
	— Алексей Толстой, «Надписи на стихотворениях Пушкина», до 1870

	Поэзия: искусственная поза, Условное сиянье звездных чар, Где, улыбаясь, произносят ― «Роза» И с содроганьем думают ― «Анчар».
	— Георгий Иванов, «Поэзия: искусственная поза...», до 1958

	Не тратьте ваши нервы ― плохая память ― честь. Я в сотый раз как в первый, могу «Анчар» прочесть. Теперь он больше нравится, сильнее сила чар, хоть в сотый раз читается ― не в первый раз «Анчар».
	— Борис Слуцкий, «Не тратьте ваши нервы...», до 1975

См. также

• Демон
• Средь шумного бала, случайно…
• Молчи, скрывайся и таи
• Не прикасайся ко мне
• Солнце русской поэзии
• Эзопов язык
• Суета сует
• Гамбургский счёт
• Выдавливает из себя по каплям раба
• Дуба дать
• Колосс на глиняных ногах