Кнут (бато́г, пу́га) — одна из разновидностей плётки, главным элементом которой является длинный плетёный ремень из сыромятной кожи, изначально — с узлом на конце для усиления эффекта. Применяется для понукания животных, наказания людей, в ряде случаев может служить гибким ударным оружием.
Название происходит от скандинавского «кнутр» (knútr) — узел, нарост. Чаще всего кнут имеет твёрдую рукоять (к примеру, из дерева). Кнуты без ручки иногда называются «змеёй» (англ.Snake), в начало которых иногда добавляют мешочек с дробью для утяжеления. Плетёный кожаный ремень кнута, как правило, круглый в сечении, его условно можно разделить разделяется на собственно плетёную часть (или тело кнута), фол и крекер. Тело сплетается из длинных полос кожи и постепенно утончается к концу, на котором крепится узкий ремень — фол; к фолу крепится крекер, состоящий из конского волоса либо синтетических материалов. При нанесении удара с замахом по мере утоньшения конец кнута и в особенности фол может развивать сверхзвуковую скорость, из-за чего крекер производит характерный громкий звук, напоминающий щелчок или хлопок. Этот щелчок пугает рогатый скот, что и используют пастухи.
...тогда не срамили, ― просто положат и отдерут. Положили меня, да как кнутом палач по голой спине стегнёт! Много меня пороли; драли и плетьми, и палками, и розгами, и комлями, ― а больнее кнута ничего не было![3]
И что же! выискался профессор, который не только не проглотил этого слова, не только не подавился им в виду десятков юношей, внимавших ему, не только не выразился хоть так, что как, дескать, ни печально такое орудие, но при известных формах общежития представляется затруднительным обойти его, а прямо и внятно повествовал, что кнут есть одна из форм, в которых высшая идея правды и справедливости находит себе наиболее приличное осуществление. Мало того: он утверждал, что сама злая воля преступника требует себе воздаяния в виде кнута и что, не будь этого воздаяния, она могла бы счесть себя неудовлетворенною. Но прошло немного времени, курс уголовщины не был еще закончен, как вдруг, перед самыми экзаменами, кнут отрешили и заменили треххвостною плетью с соответствующим угобжением с точки зрения числа ударов. Я помню, что нас, молодых школяров, чрезвычайно интересовало, как-то вывернется старый буквоед из этой неожиданности. Прольет ли он слезу на могиле кнута или надругается над этой могилой и воткнет в нее осиновый кол.[6]
У таких обученных «мастерству» ямщиков весь процесс езды идет самым шаблонным образом; кнут, покрикивание, посвистывание, все это делается только по обычаю. Но есть действительно сибирские ямщики, ямщики-артисты, и даже не ямщики, а дирижёры, причем кнут, это ― жезл капельмейстера, а тройка ― оркестр. Этот артист-художник, видимо, заинтересован талантами своего оркестра, любит в одном исполнителе одно, в другом ― другое, принимает их особенности к сердцу и ставит своей задачей ― развить в своих любимцах все их дарования.[7]
— Это уж потом эшафоты пошли, срамить начали. А тогда не срамили, ― просто положат и отдерут. Положили меня, да как кнутом палач по голой спине стегнёт! Много меня пороли; драли и плетьми, и палками, и розгами, и комлями, ― а больнее кнута ничего не было!
И этот человек, принявший на своем веку тысячи плетей и палок и розог без числа и счета, ― через 50 лет содрогался, вспоминая десять ударов кнута. Что ж это было за наказанье!
― Думал, не жить! Чисто год пороли.[3]
...в немецких буршах я многое понял, одного не понимаю: молодость ― это крылья; юность ― это боевой конь! Зачем же этому естественному скакуну эта презренная плеть, этот рабский кнут, это проклятое вино?[8]
Гейзенберг явился перед Бором на мартовской дороге, точно вытащенный из лесной чащи притяжением его мысли. От неожиданности они доверчиво улыбнулись друг другу. И в продолжение улыбки Бора раздались слова восторженной оценки Соотношения неопределенностей. И те слова были как протянутый пряник. А затем взметнулся кнут: монолог об ошибках в аргументации Гейзенберга. ...Пряник и кнут? Да нет, этот расхожий образ не вяжется с Бором. Кнут и пряник ― обдуманность тактики. А Бору она была чужда. Он обдумывал ход идей, но не обдумывал поведения. Оно складывалось непреднамеренно ― из велений вечно его одолевавшей жажды ясности.[9]
Теперь на вопрос, заданный выше, — почему Константин Черненко, с его кругозором деятеля, воспитанного на прописях провинциального агитпропа, со всеми привычками, которые он усвоил на долголетней правоверно-чиновничьей партийной службе, сумел выстоять в пику хладнокровному и деловому Андропову, — ответить будет уже легче. Андропов, даже не успев как следует развернуться, стал для аппарата чуть ли не вторым Хрущевым. Он предстал перед членами брежневской бригады с кнутом в руках.[10]
— Кристиан Шмидт-Хойер, «Константин Черненко — новый Генеральный секретарь КПСС», 1984
«Западноукровское» быдло понимает только один язык — язык кнута. Не оружия, а именно кнута. Сучьи холопы, внуки и правнуки холопов… Разговаривать с этими уродами бесполезно. Вся история «Западэнщины» — это история рабства, прислужничества[11].
Часто шляпа калеки вдруг просовывалась в окно на ходу дилижанса, а сам он в это время цеплялся свободной рукой за подножку, и колеса обдавали его грязью. Голос его, вначале слабый и лепечущий, становился пронзительным. Он тянулся в ночи, как непонятная жалоба какого-то отчаяния; прорезая звон бубенцов, шелест деревьев и стук пустого кузова кареты, он нес в себе что-то отдаленное, отчего Эмма приходила в волнение. Оно врывалось ей в душу, как вихрь в пропасть, уносило ее в просторы беспредельной меланхолии. Но Ивер, замечая, что дилижанс накренился, прогонял слепого кнутом. Плетёный кнут стегал прямо по ранам, и нищий с воем падал в грязь.
Он перестал плакать, озверел опять, вышел в сени и молча стал бить жену и таскать по полу за волосы, чувствуя жгучее желание сделать ей как можно больнее. Матрена не плакала и не кричала даже тогда, когда Егор нашел старую мокрую веревку и начал этой веревкой хлестать ее по чему попало. Она думала, что так и должно быть, и только, задыхаясь от ужаса и боли, боялась, что не выдержит, пока муж отведет над ней душу, и он ее забьет до смерти. А еще больше она боялась, чтобы Егор не вывел ее на улицу голую, привязанную к телеге, и не сек ее кнутом при народе, как это было в обычае делать с изменившими женами.[12]
Идеи ― это вывески на магазинах скопленных чувств. У большинства людей их идеи ― только вывески на пустых магазинах. <...> Как слепые не видят света, глухие не слышат музыки, так слепы и глухи бесчисленные люди к высшему закону бытия: их доля ― мышиная беготня в вечном страхе перед чем-то, чего они не понимают, они живут, как рабы под кнутом. Но кто же Совершенный из людей, управляющий жизнью? Нет его! И свобода есть лишь сознание необходимости идти по пути высшего закона.[13]
― Скажите, кому мешали цветы? Я согласен с вами, ротмистр, лишь кнут и петля, как во времена Пугачева и Разина, способны унять разыгравшиеся страсти черни. Пусть с этим кнутом придут немцы, зуавы, кто угодно… Да-с, кто угодно.
― О нет, ― подскочил Сагайдаров, заливаясь румянцем, ― русский народ выстрадал свою свободу и никому ее не отдаст. На позоре военных неудач России не возродить.[14]
Хоть крадет с гряд чужих капусту тунеядец,
Хоть обнажает храм безбожный святотатец.
Пристойно завсегда умеренность в том знать,
Чтоб по достоинству преступников карать,
И чтоб не сечь кнутом, кто заслужил батоги.[15]
— Иван Барков, «Обычный тот порок певцы в себе имеют...» (Сатиры Горация, Книга первая), 1763
Мужик был плут,
Украл у палача
Ременный кнут. <...>
Сей кнут, что вор украл, ему же пригодился:
Он пытан тем кнутом,
Потом
И жизни вор лишился.[1]
Не плачь! завиден жребий наш,
Не наругаются над нами:
Меж мной и честными сердцами
Порваться долго ты не дашь
Живому, кровному союзу!
Не русский ― взглянет без любви
На эту бледную, в крови,
Кнутом иссеченную музу…[17]
В закатном лаке Алконост
Нам вести приносил из рая,
В уху ершовую ныряя,
В палитру, кипяток, лазори,
Чтоб молодость на косогоре
Не повстречала сорок пугал ―
Мои года, что гонит вьюга
На полюс ледяным кнутом…[18]
— Николай Клюев, Письмо художнику Анатолию Яру, 1932
Пауль кнутиком взмахнул,
Плюха кнутиком стегнул.
Петер крикнул: «Ты чего
Обижаешь моего?
Чем собака виновата?»
И кнутом ударил брата.[19]
— Даниил Хармс, «Снова в будке Плюх и Плих...», 1936
Не утешает пряник, не действует кнут, не веселят мужчины, горчит вино.
Едешь в метро какие-то двадцать минут, входишь — светло, выходишь — уже темно.
Это отхлынула жизнь, обнажая дно, скоро созреет в тучах медлительный снег.
Время закутаться в плед и смотреть кино: веку назло — с изнанки собственных век.[20]
— Марина Бородицкая, «Не утешает пряник, не действует кнут...», 2003
↑ 12Майков В.И. Избранные произведения. Библиотека поэта. Большая серия. Москва-Ленинград, «Советский писатель», 1966 г.
↑Крестовский В.В. «Петербургские трущобы. Книга о сытых и голодных». Роман в шести частях. Общ. ред. И.В.Скачкова. Москва, «Правда», 1990 г. ISBN 5-253-00029-1
↑ 12Дорошевич В. М. «Каторга-1, Каторга-2, Каторга-3». Каторга. — М.: Захаров, 2001 год.
↑ 12В. С. Шефнер. «Сказки для умных». — М.: Азбука-Аттикус, 2018 г.
↑Александр Чудаков. «Ложится мгла на старые ступени». — М.: «Знамя», №10-11, 2000 г.
↑М.Е.Салтыков-Щедрин, Собрание сочинений в 20 т. — М.: Художественная литература, 1966 г. Том 7.
↑Успенский Г.И. Собрание сочинений в девяти томах. Том 8. — Москва, ГИХЛ, 1957 г.
↑Борис Шергин. Повести и рассказы. — Л.: Лениздат, 1987 г.
