Осоко́рь или То́поль чёрный, реже осо́корь (лат.Pópulus nígra) — один из распространённых видов тополей, принадлежащий к семейству Ивовые. Быстрорастущее неприхотливое дерево, легко укореняющееся вегетативным образом. Медоносное, дубильное, эфиромасличное, красильное, лекарственное, древесинное, декоративное растение, широко культивируется в городском озеленении.
Тополь чёрный — дерево первой величины, достигающее 30—35 метров высоты и 1-2 метра в диаметре ствола. Общий ареал вида обширный: Европа, Сибирь (до Байкала), Средняя и Малая Азия, Восточный Казахстан, Западный Китай, Иран, Северная Африка. Культурные формы широко распространены в странах умеренного пояса. В период плодоношения женские деревья отличаются обильным пухообразованием, что сильно снижает их культурную ценность.
Слово осокорь — древнеславянское, в древнихъ рукописях всякий сок часто встречается в форме «осока». Скорее всего, и осокрь восходит к тому же корню. И осока, и осокорь — растения влаголюбивые, встречающиеся в топких местах, по берегам рек и на мочажинах.
...осокорь достигает исполинской вышины; он величав, строен и многолиствен; его бледно-зеленые листья похожи на листья осины и так же легко колеблются на длинных стебельках своих при малейшем, незаметном движении воздуха.[2]
— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852
Сначала дорога шла лесистой уремой; огромные дубы, вязы и осокори поражали меня своею громадностью, и я беспрестанно вскрикивал: «Ах, какое дерево! Как оно называется?»[3]
— Сергей Аксаков, «Детские годы Багрова-внука, служащие продолжением семейной хроники», 1858
Десяток гигантских черных тополей будто бы крышей закрывал место, где мы снова остановились. Лазаретные повозки расположились в несколько рядов.[4]
— А осокори? Куда дѣлись эти колоссальные, поэтическіе осокори?..
— А мы ихъ подѣлили! — спокойно отвѣчалъ Челякъ. Вскорѣ мы вышли на обрывистый высокій берегъ. Внизу блестѣлъ Проранъ.[5]
У воды за тёмную тяжелую корягу привязана Савельева душегубка. Небольшое узкое днище ея выдолблено изъ осокоря, а по бокамъ двѣ доски — вотъ и вся лодка.
На самомъ краю обрыва прицѣпился осокорь; держится только половиной корней. Остальные корни висятъ въ воздухѣ, отъ лёгкаго вѣтра шевелятся, какъ щупальцы спрута и, кажется, со страхомъ ищутъ, за что бы уцѣпиться.
Каждый день, на рассвете, Николай шел купаться в томилинский, дымящийся паром пруд; быстро раздевался и плыл в студёной воде, фыркая и оглядываясь на огромные осокори по берегу; они казались вдвое выше в этот час.[6]
Вскоре берег был достигнут; Геракл увидел рощу из ракит и черных тополей, в которых реяли, тревожно носясь туда и сюда, призраки людей, многие с зияющими ранами в груди. Харон молча указал каждой её место в лодке.[8]
Это был осокорь с большим наплывом с северной стороны метрах в десяти над землей. Сверху в наплыве было естественное углубление <...>. В этом углублении и выросла стройная елочка в метр величиною.[9]
...тополь, о котором я пишу, ― это Populus nigra, или чёрный тополь, иначе, по-нашему, ― осокорь. Это самое большое дерево наших мест. Оно достигает тридцати метров высоты, возвышаясь над соседними лесами, а в толщину имеет, достигнув полного расцвета, то есть примерно восьмидесяти лет, несколько обхватов.[11]
Все породы дерев смолистых, как-то: сосна, ель, пихта и проч., называются красным лесом, или краснолесьем. Отличительное их качество состоит в том, что вместо листьев они имеют иглы, которых зимою не теряют, а переменяют их исподволь, постепенно, весною и в начале лета; осенью же они становятся полнее, свежее и зеленее, следовательно встречают зиму во всей красе и силе. Лес, состоящий исключительно из одних сосен, называется бором. Все остальные породы дерев, теряющие свои листья осенью и возобновляющие их весною, как-то: дуб, вяз, осокорь, липа, берёза, осина, ольха и другие, называются чёрным лесом, или чернолесьем.[2]
— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852
Уремы бывают различны: по большим рекам и Рекам средней величины, берега которых всегда песчаны, урема состоит предпочтительно из вяза, осокоря, ракиты или ветлы и изредка из дуба, достигающих огромного роста и объема; черемуха, рябина, орешник и крупный шиповник почти всегда им сопутствуют, разливая кругом во время весеннего цветения сильный ароматический запах. Вяз не так высок, но толстый, свилеватый пень его бывает в окружности до трех сажен; он живописно раскидист, и прекрасна неяркая, густая зелень овальных, как будто тисненых его листьев. Зато осокорь достигает исполинской вышины; он величав, строен и многолиствен; его бледно-зеленые листья похожи на листья осины и так же легко колеблются на длинных стебельках своих при малейшем, незаметном движении воздуха. Его толстая и в то же время легкая, мягкая, красная внутри кора идёт на разные мелочные поделки, всего более на наплавки к рыболовным сетям, неводам и удочкам.[2]
— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852
Поплавок обыкновенно осокоревый, а магазинные пробочные и из иглы дикобраза, также перяные, не в ходу, отчасти потому, что дороги, а отчасти потому, что они и не имеют очевидных преимуществ перед первыми. Близорукие, однако, иногда красят верхушку поплавка белилами.[13]
Рядом с пещерой находилась роща черных тополей; здесь, очевидно, было местопребывание чудовищных птиц. Геракл с Иолаем с утра засели на противоположном берегу, держа свои луки наготове; но птицы не показывались.[8]
...по другую сторону ― не менее экзотический дендропарк, заложенный в 30-е годы, когда новой красной Москве хотели дать новую флору и увлекались «интродуцентами» (внедрёнными растениями), из которых особенно преуспел канадский тополь бальзамический. Наши тополя ― белый и черный (осокорь) ― были потеснены в правах, что досадно.[14]
Сначала дорога шла лесистой уремой;[15] огромные дубы, вязы и осокори[16] поражали меня своею громадностью, и я беспрестанно вскрикивал: «Ах, какое дерево! Как оно называется?» Отец удовлетворял моему любопытству; дорога была песчана, мы ехали шагом, люди шли пешком; они срывали мне листья и ветки с разных деревьев и подавали в карету, и я с большим удовольствием рассматривал и замечал их особенности.[3]
Но вот мы наконец на берегу Демы, у самого перевоза; карета своротила в сторону, остановилась под тенью исполинского осокоря, дверцы отворились, и первый выскочил я — и так проворно, что забыл свои удочки в ящике. <...> Подойдя к карете, я увидел, что все было устроено: мать расположилась в тени кудрявого осокоря, погребец был раскрыт и самовар закипал.[3]
Рододендроны (Rhododendron dahuricum L.) были теперь в полном цвету, и от этого скалы, на которых они росли, казались пурпурно-фиолетовыми. Долину Фудзина можно назвать луговой. Старый дуб, ветвистая липа и узловатый осокорь растут по ней одиночными деревьями. Невысокие горы по сторонам покрыты смешанным лесом с преобладанием пихты и ели.[7]
Наконец-то я увидел то замечательное дерево, о котором так много говорили удэхейцы. Это был осокорь с большим наплывом с северной стороны метрах в десяти над землей. Сверху в наплыве было естественное углубление, заполненное разным мусором и перегнившей листвою. Случайно в него попало семя, высыпавшееся из еловой шишки. В этом углублении и выросла стройная елочка в метр величиною.[9]
Как тополь киевских высот, Она стройна… Тополь, о котором говорит Пушкин, это Populus fastigiata ― тополь пирамидальный. А тополь, о котором я пишу, ― это Populus nigra, или чёрный тополь, иначе, по-нашему, ― осокорь. Это самое большое дерево наших мест. Оно достигает тридцати метров высоты, возвышаясь над соседними лесами, а в толщину имеет, достигнув полного расцвета, то есть примерно восьмидесяти лет, несколько обхватов. Но это не тот тополь. Мне вспоминается одна аллея, имевшая километр длины, а может быть, и больше, в окрестностях города Здолбунова у нас на Волыни. Они стояли там сотнями, великолепные, почти не имевшие потерь, все налицо, посаженные вдоль проезжей дороги. Красота! Прекрасное дерево! Он стоял в ряду аллей, но стоял одиноко. Почему так? Затесавшись в каштановую аллею, деревья которой он превышал раза в три, этот тополь возвышался на видном месте. Тут дорога шла круто вверх, и с вершины его видно было на много верст кругом.[11]
Раз мне показалось, что я вижу Изикэй, всю в белом, будто поджидавшую меня. Я окликнул — ответа не было, подошел ближе — это была берёза. Наконец я подошел к знакомой осокори; только река, в этом месте довольно глубокая, отделяла меня от неё. Через воду лежало бревно; я перешел по нём и очутился на месте. Это был, как я сказал уже, небольшой островок. Берега его густо обросли ветлою; в середине образовалась маленькая поляна, на которой одиноко стояла высокая осокорь, голая внизу и широко раскинувшая ветви у вершины.
Я подошел к дереву; из-под ног у меня вдруг выскочил заяц, может быть, тоже пришедший на какое-нибудь свидание, и, признаюсь, испугал меня нечаянностью...[18]
Мы спустились в лощину, где тек маленький ручеек. Десяток гигантских черных тополей будто бы крышей закрывал место, где мы снова остановились. Лазаретные повозки расположились в несколько рядов. Доктора, фельдшера и санитары суетились и приготовлялись к перевязке.[4]
...ручей, круто повернув назад, почти от самой Волги, приближался к своему истоку; вернувшись к нему издали, он был, казалось, уже так близко к цели своего возвращения, к своей колыбели, — но могучая осокорь, словно вспенив жирную, твердую почву своими корнями и подняв ее, направляла возвращавшегося сына земли назад, вспять, в странствие, к Волге...[19]
Подъ горой, за селомъ, въ зеленыхъ мшистыхъ берегахъ, обрамленныхъ густымъ камышемъ, лежитъ зеркально-глубокое озеро, и вода въ немъ прозрачна до самаго дна, и купаются въ ней широкіе плавучіе листья, что растутъ въ водѣ на длинныхъ, тонкихъ стебляхъ. За озеромъ вьется узкій, глубокій ручей, весь обросшій зеленой задумчивой осокой и плавучей водяной травой. Надъ нимъ шумитъ дремучій дубовый лѣсъ и уходитъ онъ до горизонта, вплоть до старыхъ осокорей, что возвышаются надъ всѣмъ лѣсомъ, что вцѣпились исполинскими корнями въ глинистый высокій берегъ Прорана. Отдѣлился онъ отъ Волги и каждый годъ ищетъ себѣ новую дорогу. А весной, соединяясь, они разливаются, какъ море, затопляютъ лѣсъ и подходятъ къ жилищамъ людей.
Но сбываетъ вода — и дремучій лѣсъ рядится въ новые наряды: поляны заростаютъ высокою, сочною травой, и ландыши поятъ воздухъ сладкимъ ароматомъ, и весь длинный солнечный день невидимка-кукушка оглашаетъ зеленый лѣсъ мѣрнымъ своимъ кукованьемъ.
За осокорями, на широкомъ Проранѣ, есть островъ Зуморъ, весь въ сочной, высокой травѣ, и пестрѣютъ на островѣ рубахи косцовъ, шуршатъ и звенятъ стальныя, блестящія косы, пѣсни женщинъ, сгребающихъ сѣно, далеко несутся по рѣкѣ, а Проранъ и Волга обнялись, разлились и уходятъ сверкающей равниной въ даль, къ чуть видной голубой Батрацкой горѣ, и только противъ Зумора, на высокомъ берегу Прорана, торжественно и мощно стоятъ великаны осокори и вѣчно звенятъ высоко въ небѣ не видными снизу верхушками своими… Шумъ ихъ сливается съ музыкой волнъ буйнаго Прорана и кажется дивною пѣсней дремучаго лѣса.[5]
— Постой, да вѣдь за Прораномъ песчаная коса?
— Это было прежде! Теперь и Проранъ перешелъ на другое мѣсто: гдѣ былъ Проранъ — теперича лѣсъ, а гдѣ былъ Зуморъ, да осокори, да Шиповая поляна — тутъ нынче Проранъ!
— А осокори? Куда дѣлись эти колоссальные, поэтическіе осокори?..
— А мы ихъ подѣлили! — спокойно отвѣчалъ Челякъ. Вскорѣ мы вышли на обрывистый высокій берегъ. Внизу блестѣлъ Проранъ.[5]
Проѣхали мимо освѣщенной солнцемъ, мѣдно-красной стѣны глинистаго берега. По ней ползаютъ, безшумно плещутся матовые отсвѣты воды. Въ одномъ мѣстѣ отъ стѣны отвалилась большая глыба глины, качнулась, точно падающая колонна. Длинные корни осокорей и ветелъ привязали ее къ обрыву цѣлой сѣтью канатовъ, верёвокъ и верёвочекъ. Но проѣзжать подъ ней всё-таки жутко: вотъ-вотъ упадетъ. Савка даже голову нагнулъ. На самомъ краю обрыва прицѣпился осокорь; держится только половиной корней. Остальные корни висятъ въ воздухѣ, отъ легкаго вѣтра шевелятся, какъ щупальцы спрута и, кажется, со страхомъ ищутъ, за что бы уцѣпиться. Стволъ покачнулся. Скоро свалится внизъ и воткнется въ глинистый песокъ острой сломанной верхушкой.
Каждый день, на рассвете, Николай шел купаться в томилинский, дымящийся паром пруд; быстро раздевался и плыл в студёной воде, фыркая и оглядываясь на огромные осокори по берегу; они казались вдвое выше в этот час. Свистали птицы, вдалеке мычало стадо. И в тумане, за вершинами осокорей, проступали водянисто-коралловые полосы зари.[6]
Под вечер Наташе надоело лежать и плакать. Растрепались волосы, смялись подушка и платье. В голове было пусто. Она подошла к окну. Над парком зажигались звёзды, еще не яркие, зеленоватые; из-за чёрных осокорей поднималась луна, как стеклянный шар, налитый огнём. Скоро свет от нее протянется по пруду, сейчас не видному за ветвями. <...>
А дождь уже сплошной завесой лил за распахнутой наружной дверью. В свете частых молний возникали корявые осокори, части помутневшего пруда, вершины двух сосен близ террасы, и все было задернуто серой завесой дождевых струй.[6]
Было совсем темно, и «Ермак», едва шевеля плицами колес, тихонько подбирался к тому месту, где поперёк стояли мины. Ждан и Пармен Иванович говорили почти шёпотом.
— Проскочим? — спрашивал Ждан с тревогой.
— Не беспокойтесь, я вижу, — отвечал лоцман и подозвал Максима: — Видишь вот тот ярок, а там вон был осокорь срублен? Возьми глазом наискось — тут и быть красному бакену.[20]
Ой, не в колокол ударили,
Не валун с нагорья ринули,
Подломив ковыль с душицею,
На отшибе ранив осокорь, ―
Повели удала волостью,
За острожный тын, как ворога,
До него зенитной птахою
Долетает причит девичий...[21]
↑Николай Гоголь, «Тарас Бульба». Большая хрестоматия. Русская литература XIX века. ИДДК. 2003 г.
↑ 123Аксаков С.Т. «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии». Москва, «Правда», 1987 г.
↑ 123Аксаков С.Т. «Семейная хроника. Детские годы Багрова-внука. Аленький цветочек». Москва, «Художественная литература», 1982 г.
↑ 12В. М. Гаршин. Сочинения: Рассказы. Очерки. Статьи. Письма. М.: Сов. Россия, 1984 г.
↑ 1234С. Г. Петров-Скиталец. Повести и рассказы. Воспоминания. — М.: Издательство «Московский рабочий», 1960 г.
↑ 123Алексей Николаевич Толстой, Собрание сочинений. — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1958 г. — том 1.
↑ 12В.К. Арсеньев. «По Уссурийскому краю». «Дерсу Узала». — М.: Правда, 1983 г.
↑ 12Ф. Ф. Зелинский. Сказочная древность Эллады. Мифы Древней Греции. — М: Московский рабочий, 1993 г.
↑ 12В.К. Арсеньев. «В горах Сихотэ-Алиня». — М.: Государственное издательство географической литературы, 1955 г.
↑ 12Зенкевич М.А., «Сказочная эра». Москва, «Школа-пресс», 1994 г.
↑ 12Василий Шульгин. «Последний очевидец. Мемуары. Очерки. Сны» — М.: Олма-пресс, 2002 г.
↑ 12О. А. Юрьев. Стихи и другие стихотворения. — М.: Новое издательство, 2011 г.
↑Л. П. Сабанеев. Охотничий календарь. — Москва, издание А. А. Карцева, 1903 г.
↑Василий Голованов, «Медитация в Лосином острове». — М.: журнал «Столица», №11 от 07.01.1997 г.
↑Урема (диалектное) — низина, речные пойменные берега, поречье, иногда заиленная прибережная мель в зоне отлива. В любом случае, подлесок или кустарник, растущий во влажной полузаболоченной местности.