Псевдоним

Саша Чёрный, поэт, имевший несколько псевдонимов

Псевдони́м (греч. ψευδής «ложный» + όνυμα «имя») — вид антропонима, самоназвание, вымышленное имя, используемое человеком в публичной или профессиональной деятельности вместо настоящего (данного при рождении, зафиксированного в официальных документах). В западной культуре псевдонимами чаще всего пользуются деятели литературы и искусства. В восточных культурах (особенно китайской и японской) принятие нового имени при изменении социального статуса в некоторые эпохи было практически обязательным для любой сферы деятельности; аналогом такого рода обязательных псевдонимов в западной культуре можно считать обязательную перемену имени у священников, монахов, особенно православных, однако называть церковные имена священнослужителей «псевдонимами» не принято.

Противоположность псевдонима — автони́м, подлинное имя человека, известного под псевдонимом.

Псевдоним в определениях и коротких цитатах

	Если не гонишься за известностью и боишься, чтобы тебя не побили, употреби псевдоним.
	— Антон Чехов, «Правила для начинающих авторов», 1885

	Мой псевдоним: Наждак. Странное слово для журнальной подписи, это правда. Я его выбрал случайно. Когда мне надо было подписать мою первую статью, в это время горничная чистила ножи какой-то мазью. Я спросил: что это за мазь? Она ответила: это наждак. Я взял и подписался: «Наждак».
	— Игнатий Потапенко, «Игроки», 1898

	Ты всё ещё край непочатый. А смерть это твой псевдоним.
	— Борис Пастернак, «Не оперные поселяне...», 1926

	Может быть, и полковнику приятнее было бы более поэтическое имя, только вот в армии нельзя служить под псевдонимом.
	— Надежда Тэффи, «Моя летопись», 1929

	...я, может быть, взяла бы себе псевдоним, если бы я не была еврейкой. В еврейских псевдонимах ― всегда дурной привкус. В них неизбежно есть что-то от фальшивого вида на жительство.
	— Лидия Гинзбург, «Записные книжки. Воспоминания. Эссе», 1920-1943

	В выборе псевдонимов евреи редко бывают нейтральны; неприличие в том, что они почти всегда plus Russe que la Russie même. Между тем нельзя шутить культурой и нехорошо брать на себя обязательства чужой крови.
	— Лидия Гинзбург, «Записные книжки. Воспоминания. Эссе», 1920-1943

	Так поступают многие дилетанты: придумав себе псевдоним, долженствующий выразить некую авторскую сущность (подобно тому, как в старинной драматургии сущность героев выражалась их прозвищами ― Милон, Стародум, Ворчалкина и т. д.)
	— Владислав Ходасевич, «О горгуловщине», 1932

	Волн галуны Колеблют псевдоним Луны.
	— Георгий Оболдуев, «Исчислив, так сказать...», 1952

	Как мы ни старались, придумывая для себя броские псевдонимы ― и Крахмальная Манишка, и Митрофан Горунца, и Оливер Твист, ― ничто не могло помочь. Простой, совсем не броский, даже скучный псевдоним Зубило стал в «Гудке» номером первым.
	— Валентин Катаев, «Алмазный мой венец», 1977

	...что такое псевдоним человеческий и откуда берётся у людей нечеловеческая потребность скрывать (или приукрашивать) своё истинное лицо? <…> потребность эта, видимо, в чём-то сродни тем древнейшим деталям одежды и гардероба, которыми люди склонны прикрывать свои так называемые «срамные места».
	— Юрий Ханон, «Тусклые беседы», 6. «Серия разоблачений», 1993

	Критику стало тесно внутри своего одного-единственного имени ― пошла игра в псевдонимы, вплоть до смены пола, не говоря уже о характере и выражении лица.
	— Наталья Иванова, «Между», 1996

	Спасти сирень я не имею власти и жизнь её ― лишь смерти псевдоним.
	— Белла Ахмадулина, «Скончание сирени», 2000

Псевдонимы писатели берут, исходя из приземленной практической необходимости. Например, собственная фамилия неблагозвучна либо уже «занята» каким-нибудь классиком <...>. Либо писатель слишком плодовит и разножанров, чтобы грузить одну фамилию всей создаваемой продукцией. Либо он желает укрыться за вымышленным именем, чтобы получить возможно большую свободу высказывания (в пределе из этого развивается жанр псевдонимки, о котором ниже).

— Ольга Славникова, «Псевдонимы и псевдонимки», 2001

	Псевдоним развивается по законам, похожим и непохожим на те, по которым возникает из небытия «обычный» прозаический герой. Если последний получается из слияния автора с одним или несколькими прототипами, то в генезисе псевдонима роль прототипа отводится читателю.
	— Ольга Славникова, «Псевдонимы и псевдонимки», 2001

	Выбор псевдонима достаточно живописен и характерен. Лютов при всём желании не может рассуждать на библейские темы, он может зарезать человека. А Бабель не может.
	— Давид Маркиш, «Два человека под одной кожаной обложкой», 2001

	Подавляющее большинство борцов за светлое будущее действовало не под родными фамилиями, а под псевдонимами или под кличками. В эмигрантской прессе так и писали: «В России к власти пришли псевдонимы».
	— Вацлав Михальский, «Весна в Карфагене», 2001

	Это не имя, это суррогат, пародия-карнавал имен, псевдоним. Pseudos ― ложь, мнимость; «Мнимые величины», «Прозрачные предметы».
	— Дмитрий Замятин, Экономическая география «Лолиты», 2003

	Псевдонимия: борьба с судьбой. Искажения названий: к про- и праименам. Другое имя.
	— Дмитрий Замятин, Экономическая география «Лолиты», 2003

Псевдоним в эссе и научно-популярной литературе

Статья г. Торопцева была уже напечатана, как мы получили из Полтавской губернии известие о новом скандале, происшедшем между мировым посредником Григорием Павлычем С. и помещиком Александром Павлычем Б. Статья, трактующая об этом деле, подписана псевдонимом «Не тронь меня» и напечатана в «Современнике» быть не может, как потому, что она очень многословна для такого пакостного дела, так и потому, что слишком резко идет вразрез требованиям грамматики (вероятно, это последнее происходит от того, что она переписана не совсем грамотным переписчиком).

— Михаил Салтыков-Щедрин, Статьи из «Современника», 1863

Уже в «Губернских очерках» промелькнула трагикомическая фигура просителя, являющегося к начальству за разрешением… дать сдачи обидчику. В последующих же рассказах и очерках Щедрина стал складываться образ города Глупова, сначала бывший «коллективным» псевдонимом многих русских городов, но затем начавший принимать все более фантастически-обобщенные очертания и делаться олицетворением народной пассивности и потворства насилию.

— Андрей Турков, «Салтыков-Щедрин», 1964

Знаете ли вы наверное, что такое псевдоним человеческий и откуда берётся у людей нечеловеческая потребность скрывать (или приукрашивать) своё истинное лицо? <…> Вот отчего, скажите на милость, известный поэт-символист «Фёдор» Бугаев изволил всю жизнь подписываться фамилией «Андрей Белый»? Откуда появилась у него такая сильная тяга к осветлению своей личности? (Вопрос, нужно сказать, довольно правильный). А потребность эта, видимо, в чём-то сродни тем древнейшим деталям одежды и гардероба, которыми люди склонны прикрывать свои так называемые «срамные места».

— Юрий Ханон, «Тусклые беседы», 6. «Серия разоблачений», 1993

Критику стало тесно внутри своего одного-единственного имени ― пошла игра в псевдонимы, вплоть до смены пола, не говоря уже о характере и выражении лица. Критика «НГ» отставила роль «помощника», акушера при литературных родах. Оценка таилась внутри интонации, читалась между строк; на смену эзопову языку пришла не прямая речь, а новый эзопов язык, включающий метафоричность стилевой игры, внутрицеховые аллюзии, дешифруемые только «посвященными» намёки, полемические ходы и ассоциации.

— Наталья Иванова, «Между», 1996

Ездить верхом ― еще не значит быть казаком. В романе, когда казаки выбрасывают его сундучок и рукописи рассыпаются в грязь (что может быть страшнее для писателя?), Бабель хочет быть, как они. Но для этого он должен быть сильней и «казачей», иначе казаки не примут его в свой круг. Он берет себе псевдоним Лютов, чтобы быть, как все. Вот таким образом и появилась история, где речь идет о Бабелелютове. ― В одно слово? Сейчас мне вспомнилось, что на обороте одной фотографии Бабель написал: «В борьбе с этим человеком проходит моя жизнь». Кто же превозмогает кого? ― С псевдонимом Лютов Бабель приехал из Одессы на фронт, и полгода, проведенные там, он подписывал этим именем материалы в газете. Не хочу останавливаться на рассуждениях, как рождались псевдонимы, особенно в то время. Выбор псевдонима достаточно живописен и характерен. Лютов при всем желании не может рассуждать на библейские темы, он может зарезать человека. А Бабель не может. Мы видим это в «Конармии» несколько раз и когда режут гуся, и когда режут еврея, отвернув ему голову, чтобы не забрызгаться кровью, и когда казачок с разорванным животом просит: «Добей меня, пристрели», а наш герой не может, в то время как казак, мимо скачущий, на ходу исполняет просьбу раненого, но не просто исполняет ― он с презрением смотрит на Бабеля, потому как здесь он не стал Лютовым. Для меня этот эпизод важен: именно так и идет борьба Бабеля-Лютова.

— Давид Маркиш, «Два человека под одной кожаной обложкой», 2001

Специализация ― Лолита. Территориальное разделение труда. Имена ― не те места. Кооперирование слов. Г. Г. ― постоянная подмена имени. Он и сам искажает свое имя. Это не имя, это суррогат, пародия-карнавал имен, псевдоним. Pseudos ― ложь, мнимость; «Мнимые величины», «Прозрачные предметы». Eklekticos ― выбирающий. Несовместимость: исчезновение имен; Шарлотта, Валерия (…); Г. Г. (…) Явная трансцендентальность и прозрачность, метафизичность имен ― абсурд текста; текст-абсурд в кантовском смысле. Всякое имя в тексте Набокова обретает полновесную, телесную, прозрачную, мнимую плоть; они не существуют, а существует лишь текст этих имен (Кант); это всего лишь имена этого текста ― Лолиты. Феномен-ноумен Лолиты. <...> Баратынский: «Второе бытие». Псевдонимия: борьба с судьбой. Искажения названий: к про- и праименам. Другое имя.

— Дмитрий Замятин, Экономическая география «Лолиты», 2003

Однако частный случай словобоязни показывает, что личность живущего не вполне совпадает с личностью пишущего. Попытка добиться полной идентичности ― из желанья славы и похвал, как у нашего литератора, либо по каким-то другим причинам ― приводит к торможению текста вплоть до полной его остановки. Сороконожка, задумавшись, как именно она бежит, превращается в навсегда заевшую «молнию»: ни туда, ни сюда. Псевдонимы писатели берут, исходя из приземленной практической необходимости. Например, собственная фамилия неблагозвучна либо уже «занята» каким-нибудь классиком, с которым у нового автора родственные отношения отсутствуют. Либо писатель слишком плодовит и разножанров, чтобы грузить одну фамилию всей создаваемой продукцией. Либо он желает укрыться за вымышленным именем, чтобы получить возможно большую свободу высказывания (в пределе из этого развивается жанр псевдонимки, о котором ниже). Как правило, любой Иванов, подписывающий тексты фамилиями «Петров» или «Сидоров», изначально не планирует для своих виртуальных двойников никакого особого развития. Через некоторое время он убеждается, что «второе» «я» ест из его чашки и при этом претендует на собственную жизнь. Псевдоним развивается по законам, похожим и непохожим на те, по которым возникает из небытия «обычный» прозаический герой. Если последний получается из слияния автора с одним или несколькими прототипами, то в генезисе псевдонима роль прототипа отводится читателю..

— Ольга Славникова, «Псевдонимы и псевдонимки», 2001

Псевдоним в мемуарах, письмах и дневниковой прозе

У Чехова было более 50 псевдонимов; самые известные: «Антоша Чехонте» и «Человек без селезёнки»

Он увозил меня на целые ночи в редакцию и в отчаянии говорил: ― Вы хотите моей гибели? Я застрелюсь! Я писал (конечно под псевдонимом) стихи, заметки, рисовал на камне. Помню, в течение двух дней пришлось нарисовать копию с картины Макарта «Виндзорские проказницы», выданной в первом году «Шута» премией годовым подписчикам. Не знаю, найдется ли где-нибудь хотя один оттиск этой литографии. Под стихами и статьями я подписывал: Калхас, Жёлудь, Старый Колпак, Viola tricolor ― и еще какими-то псевдонимами.

— Пётр Гнедич, «Книга жизни», 1918

В 24-м году Корней Иванович Чуковский, взяв на себя роль моего литературного покровителя (впрочем, когда я попросила три рубля аванса ― он не дал, сославшись на то, что редакция «Русского Современника» находится в затруднительном денежном положении), захотел быть и моим крестным отцом. Он печатал мою первую рецензию, которая ему нравилась, и уговаривал меня выбрать себе псевдоним. ― Покойный Гумилёв говорил, что он не любит псевдонимов, ― ответила я. ― Но у вас никуда не годная фамилия. Вас слишком много. И он показал мне корректурный лист библиографического отдела журнала, где я нашла, не считая себя, еще двух однофамильцев, да еще музыкальных рецензентов. Пока я стояла, уныло рассматривая совершенно одинаковых Гинзбургов с разными инициалами, Чуковский говорил: «Вот я, например, Корнейчук. Я понял, что эта фамилия слишком мужицкая, хохлацкая, и сделал себе Чуковского». ― Корней Иванович, знаете, я, может быть, взяла бы себе псевдоним, если бы я не была еврейкой. В еврейских псевдонимах ― всегда дурной привкус. В них неизбежно есть что-то от фальшивого вида на жительство. ― Вы, кажется, правы, ― сказал Чуковский. Я несомненно была права. В выборе псевдонимов евреи редко бывают нейтральны; неприличие в том, что они почти всегда plus Russe que la Russie même. Между тем нельзя шутить культурой и нехорошо брать на себя обязательства чужой крови. Как ни странно, но есть на свете нечто еще худшее, чем еврейские националисты, ― это еврейские антисемиты.

— Лидия Гинзбург, «Записные книжки. Воспоминания. Эссе», 1920-1943

Настоящая фамилия Сологуба была Тетерников, но, как мне рассказывали, в редакции, куда он отнес первые свои произведения, посоветовали ему придумать псевдоним. ― Неудобно музе увенчать лаврами голову Тетерникова. Кто-то вступился, сказал, что знал почтенного полковника с такой фамилией и тот ничуть не огорчался. ― А почем вы знаете? Может быть, и полковнику приятнее было бы более поэтическое имя, только вот в армии нельзя служить под псевдонимом. И тут же придумали Тетерникову псевдоним ― Федор Сологуб. С одним «л», чтобы не путали с автором «Тарантаса». И мы знаем, что муза этот псевдоним почтила своим вниманием. Венец славы своей нес Сологуб спокойно и как бы презрительно.

— Надежда Тэффи, «Моя летопись», 1929

В самом начале этого года поэт В. Смоленский принес мне в подарок брошюру в зеленой обложке, с заглавием «Тайна жизни скифов» и с пометкою: Париж, 1932. Перелистывая книжку за чаем, я увидал, что она вполне подходит для моего собрания. Помню отчетливо: мы еще посмеялись, что на сей раз даже само слово бред так прямо и обозначено на обложке: сочинителю книжки угодно было явиться в литературе под именем Павла Бреда. Впрочем, вслед за тем, в скобках, прибавлено было: Горгулов. Так поступают многие дилетанты: придумав себе псевдоним, долженствующий выразить некую авторскую сущность (подобно тому, как в старинной драматургии сущность героев выражалась их прозвищами ― Милон, Стародум, Ворчалкина и т. д. ), ― тут же они означают и настоящую свою фамилию, вероятно, затем, чтоб богиня Славы впоследствии все-таки не ошиблась адресом. Получив книжку Горгулова, я собирался написать зараз обо всей коллекции. Однако же, темы и книги более важные или злободневные меня отвлекали. Так я и не написал о Горгулове ― вплоть до того дня, когда за словом последовало у него дело, когда поступок, столь же бессмысленный, как его писания, решил его жалкую участь, а нас всех поверг в скорбь и смущение.

— Владислав Ходасевич, «О горгуловщине», 1932

Секретарь прочёл и удивился ― как гладко, складно, а главное, вполне на тему и политически грамотно! После этого возник вопрос: как стихи подписать? ― Подпишите как хотите, хотя бы «А. Пушкин», ― сказал ключик, ― я не тщеславный. ― У нас есть ходовой, дежурный псевдоним Зубило, под которым мы пускаем материалы разных авторов. Не возражаете? ― Валяйте. Через месяц ходовой редакционный псевдоним прогремел по всем железнодорожным линиям, и Зубило стал уже не серым анонимом, а одним из самых популярных пролетарских сатирических поэтов, едва ли не затмив славу Демьяна Бедного. Ключик-Зубило оказался бесценной находкой для «Гудка». Синеглазый и я со своими маленькими фельетонами на внутренние и международные темы потонули в сиянии славы Зубилы. Как мы ни старались, придумывая для себя броские псевдонимы ― и Крахмальная Манишка, и Митрофан Горунца, и Оливер Твист, ― ничто не могло помочь. Простой, совсем не броский, даже скучный псевдоним Зубило стал в «Гудке» номером первым. Когда Зубилу необходимо было выехать по командировке на какую-нибудь железнодорожную станцию, ему давали отдельный вагон! Он часто брал меня с собой на свои триумфальные выступления, приглашая «в собственный вагон», что было для меня, с одной стороны, комфортабельно, но с другой ― грызло моё честолюбие.

— Валентин Катаев, «Алмазный мой венец», 1977

Ясно, что изготовление 1000 копий и отсылка 1000 больших конвертов по международной почте не под силу бедному эмигранту, как бы он ни был обуреваем чувством обиды. Удалось выяснить, что никакой «Сандерс» по указанному на конверте адресу не проживает. Далее еще интересней: в семье Злотников не было никакого Семена. У нас есть записка, написанная рукой Регины Этингер, с подробным перечислением всех реальных членов семьи. С очевидностью стало ясно, что Семен Злотник ― это просто псевдоним какого-то из сочинителей в КГБ (есть даже косвенные указания ― кого именно). Но мы еще раз встретились с этим мифическим персонажем в 1980 году и еще раз ― в 1983-м.

— Андрей Сахаров. «Воспоминания», 1989

― Вы говорите, как Папа Карло из «Пиноккио», ― сказал Ральф. ― Можете меня так называть, если хотите, это будет мой театральный псевдоним. Они тут же принялись придумывать себе псевдонимы. Псевдонимов напридумывали уйму, чтобы было из чего выбирать. Так, Таня и Маруся звались Сестры Сумасбродовы, но Елизавета Пешеморепереходященская тоже была Маруся; Таня про запас именовалась Луизою Фитюлькиной. Далее в состав труппы входили: Василиск Каскадов (Вышпольский), Каскадер Белогорячкин (Белых), Филимон Амонтильядо, он же Князь Кошкин (Собакин), Джек Фаберже-Беранже, он же Акинфий Чаплин (Ясногорский) с сестрой Сиреной Чаплиной, Агния Гоголь-Моголь (Оля Беранже), Иуда из Териок (Коля Коренев), Оливер Свист (Щепаньский), Нелли Ленни (Аннеле), Чибиряшечка (Ирис Мууринен), Китайчонок У Бу-бу, он же Хихихийси и Жучок Шитик (Тойво Мууринен), братья Валерий, Аврелий и Гельвеций Задонские (Освальд, Ральф и Франц), они же Шевалье Монплезир (Франц), Мавродаки-Келломяки (Ральф) и Савва Кот (Освальд), а также Княгиня Сумеркина-Чарльстон (Либелюль).

— Наталья Галкина, «Вилла Рено», 2003

Псевдоним в художественной прозе

	Написавши, подписывайся. Если не гонишься за известностью и боишься, чтобы тебя не побили, употреби псевдоним. Но памятуй, что какое бы забрало ни скрывало тебя от публики, твоя фамилия и твой адрес должны быть известны редакции. Это необходимо на случай, ежели редактор захочет тебя с Новым годом поздравить.
	— Антон Чехов, «Правила для начинающих авторов», 1885

У меня нет своей деревни. Я журналист, пишу статьи по всяким общественным вопросам. Мой псевдоним: Наждак. Странное слово для журнальной подписи, это правда. Я его выбрал случайно. Когда мне надо было подписать мою первую статью, в это время горничная чистила ножи какой-то мазью. Я спросил: что это за мазь? Она ответила: это наждак. Я взял и подписался: «Наждак». Мне понравилось слово. Оно ничего не означает и потому в нем можно найти сколько угодно смысла. Но когда меня спрашивали, почему я выбрал такой странный псевдоним, я объяснял: «Наждак служит для очищения металла от ржавчины, а журналист призван очищать нравы»… Но я этого не имел в виду.

— Игнатий Потапенко, «Игроки», 1898

	― Да, кстати, Ляпсус, почему вы Трубецкой? Почему вам не взять псевдоним ещё получше? Например, Долгорукий! Никифор Долгорукий! Или Никифор Валуа? Или ещё лучше: гражданин Никифор Сумароков-Эльстон? Если у вас случится хорошая кормушка, сразу три стишка в «Гермуму», то выход из положения у вас блестящий.
	— Ильф и Петров, «Двенадцать стульев» (Глава XXIX, Автор «Гаврилиады»), 1927

	Труппа состояла из питерских и московских актеров. Они сменяли сомнительную столичную славу на существенный провинциальный паек. Фамилии актеров сразу прельстили нас поистине швамбранским изяществом: Энритон, Полонич, Вокар... Правда, выяснилось, что некоторые фамилии были просто начертаны задом наперед. Так, в паспорте Вокар значился Раков.
	— Лев Кассиль, «Кондуит и Швамбрания», 1931

― Как тебя зовут? ― Миша. ― А меня Эллен. Миша поднял брови: ― Что за имя Эллен? ― Мой псевдоним Эллен Буш. Все артисты имеют псевдонимы. А настоящее мое имя Елена Фролова. ― А мальчик, что выступал с тобой? ― Мой брат, Игорь. ― А бритый? ― Какой бритый? ― Ваш этот, старший. Хозяин, что ли? Лена рассмеялась. ― Хозяин? Это мой папа. ― Почему же ты его Бушем называешь? ― Я ведь тебе объяснила: это наш псевдоним.

— Анатолий Рыбаков, «Кортик», 1948

— Эй, ты! — крикнул Накакура зелёному от тошноты Кику, который не мог оторвать глаз от иллюминатора. Кику мутными глазами посмотрел на него. — Что такое «датура»? — Кику нахмурился, но промолчал. — Ты всё время твердишь это слово во сне. Сегодня ночью мне никак было из-за этого не заснуть. Сначала не мог разобрать, что за чушь ты несёшь, потом несколько раз чётко послышалось слово «датура». Что оно означает? Одну из этих? — Он поднял мизинец, означающий женщину. — Если это имя девушки, какое же оно дурацкое! Кику, не ответив ни слова, склонился над траверсными таблицами. Эти таблицы используются для вычисления долготы и широты по средней скорости и азимуту. В данный момент он определял изменение координат корабля, сорок пять минут двигающегося со скоростью восемнадцать с половиной узлов с азимутом в 119 градусов. — Кику! Давай выкладывай всё про «датуру»! — настаивал Накакура. Если взглянуть со стороны, у него было «типичное лицо убийцы», способного убить человека при малейшей провокации, при любом изменении настроения или физического состояния. Трудно сказать, в чём именно заключалась его особенность, но лицо было именно такое. Начал накрапывать дождь. В обед Накакура и остальные продолжали приставать к Кику, требуя объяснить им, что означает слово «датура», и Кику наврал, что это действительно женское имя. — Я сам не знаю, настоящее оно или нет. Она была моделью, возможно, датура — её псевдоним.

— Рю Мураками, «Дети из камеры хранения», 1980

― Я провел исследование, я установил, что это не серая ольха, а та же берёза, пораженная болезнью, и я написал работу. Могу и черновичок показать… Целую минуту после этих слов длилась тишина. Потом по залу пошел легкий шум ― люди приходили в себя, они не привыкли к такой дерзости. ― Докатился… ― послышался голос из зала. ― Зачем псевдоним взяли? ― крикнул кто-то сзади. ― Разумеется, чтобы скрыть имя подлинного автора, ― как бы отмахиваясь от мухи, бросил через плечо академик. ― Впервые вижу такое рыцарство! ― покачал головой Брузжак.

— Владимир Дудинцев, «Белые одежды», 1987

Преступник потому и называется преступником, что он преступает запретную черту, перед которой нормальный человек останавливается. Подавляющее большинство борцов за светлое будущее действовало не под родными фамилиями, а под псевдонимами или под кличками. В эмигрантской прессе так и писали: «В России к власти пришли псевдонимы». Случайно ли это? Вряд ли. Осознанно? Скорее всего нет. Инстинктивно. Все крупные негодяйства в мире всегда совершаются именем правды, добра и справедливости. Ну как тут не спрятаться за псевдонимы?

— Вацлав Михальский, «Весна в Карфагене», 2001

Псевдоним в поэзии

Псевдоним «Максим Горький»,
имя Алексей Пешков

	Ты всё ещё край непочатый. А смерть это твой псевдоним. Сдаваться нельзя. Не печатай И не издавайся под ним.
	— Борис Пастернак, «Не оперные поселяне...», 1926

	Развесистая ночь В упор, по-женски Сияя, во всю мочь Таращит зенки. И в месивах и в пойлах Её готовки Подложено, как войлок, Тупой и топкий, Молчанье, а под ним Волн галуны Колеблют псевдоним Луны.
	— Георгий Оболдуев, «Исчислив, так сказать...», 1952

	Когда человек выбирал псевдоним Весёлый, он думал о том, кто выбрал фамилию Горький, а также о том, кто выбрал фамилию Бедный. Веселое время, оно же светлое время, с собой привело псевдонимы Светлов и Веселый, Но не допустило бы снова назваться Горьким и Бедным. Оно допускало фамилию Беспощадный, но не позволяло фамилии Безнадежный.
	— Борис Слуцкий, «Псевдонимы», 1967

	Для кого сегодня случай подбирает псевдоним, пьяной бешенной падучей пробирается за ним?
	— Михаил Айзенберг, «Гости съехались на праздник...», 1980

	Страдалицы курорт ― в хрустальной вазе (мне вазу Гусь-Хрустальный подарил). Спасти сирень я не имею власти и жизнь её ― лишь смерти псевдоним.
	— Белла Ахмадулина, «Скончание сирени», 2000

В песнях и массовой культуре

	Менакер. …У нас на эстраде уже есть Миронова Мария Владимировна. Миронова. Ну, это ничего общего. У нее это настоящая фамилия? Менакер. Да. Миронова. У меня псевдо́ним.
	— «Яркое дарование», скетч А. Менакера и М. Мироновой, 1958

См. также

• Артист
• Имя
• Фамилия
• Название
• Звание
• Кличка
• Прозвище