Клён (лат.Ácer) — широко распространённые в северном полушарии деревья (и кустарники) из рода клён, легко узнаваемые, благодаря своим глубоко разрезным, пальчатым листьям. Осенью клён становится едва ли не самым ярким деревом умеренной климатической зоны и неизменно обращает на себя внимание. В точки зрения ботаники клёны относятся к семейству Сапиндовые, хотя раньше род клён был центральным родом семейства клёновые (ныне это подсемейство). Разные виды клёнов очень широко распространены в Европе, Азии и Северной Америке. В городском озеленении клён имеет едва ли не наибольшую долю наряду с липой и тополем. Стилизованное изображение кленового листа образует собой государственный флаг Канады.
...молодая ветвь клёна, протянувшая сбоку свои зелёные лапы-листы, под один из которых забравшись Бог весть каким образом, солнце превращало его вдруг в прозрачный и огненный...
На второй день пути мы уже встретили японскую берёзу, весьма похожую на белую европейскую, потом маньчжурский ясень, о котором упоминалось при описании лесов на реке Копи, мелколистный клен с желтой древесиной, буро-серой корой и с пятилопастными глубокозубчатыми листьями и, наконец, тополь Максимовича таких размеров, что из него можно было долбить лодки. <...> Там, вверху, среди переплетающихся между собой густо облиственных ветвей обитают четвероногие: рысь, куница, росомаха, белка, соболь ― и птицы: филин, сова, ореховка, желна, сойка, поползень и дятел. По соседству с ильмом и тополем в лесной тени виднелся мелколистный клен с пятилопастными остроконечными листьями, уже начавшими краснеть.[5]
В лесу, где смешиваются тысячи запахов цветущих и тлеющих существ, всегда ясно слышно спокойное, здоровое дыхание берёзы: оно неизменно, сильно, чисто как прозрачная вода ключа. Свернув в красноватые трубки свои лапчатые листья, клён не распускает их долго: он упорно ждет. Ему, несомненному пришельцу с дальнего жаркого юга, нужно много света и тепла. Когда, прокатившись в небе веселым грохотом, ударит первый гром, и потрясенные волны воздуха повеют хотя бы на миг летним зноем, тогда клён живо-живо развешивает узорчатые цепи широколапчатых листьев. Увы! Они не пахнут нисколько. В скудной ли почве севера нет тех соков, что дали бы аромат, недоволен ли здесь клен чуждым ему солнцем, не умеющим греть как следует, ― клен стоит зеленый, тенистый, прекрасный, но дыхание его незаметно. Дуб дышит бурно.[6]
Медоносны и клёны, растущие в местных лесах. Наиболее обычен мелколистный клён полевой, который, не смотря на такое название, встречается и в глубине тенистых ущелий. Внешне похож на него клён светлый, отличаясь тонкооттянутыми концами лопастей мелких листьев. А вот клёны ложноплатановый и остролистный несут довольно крупные листья и являются довольно крупными деревьями, распространёнными в горах. <...> В высокогорьях немало северных деревьев и кустарников, не растущих на побережье: белоствольная берёза плакучая и рябина с её гроздями красных ягод, различные ивы. Только там можно увидеть один из красивейших клёнов ― клён Траутфеттера, кое-где образующий так называемые «парковые леса». [7]
Местами расходились зеленые чащи, озарённые солнцем, и показывали неосвещенное между них углубление, зиявшее, как тёмная пасть; оно было всё окинуто тенью, и чуть-чуть мелькали в чёрной глубине его: бежавшая узкая дорожка, обрушенные перилы, пошатнувшаяся беседка, дуплистый дряхлый ствол ивы, седой чапыжник, густой щетиною вытыкавший из-за ивы иссохшие от страшной глушины, перепутавшиеся и скрестившиеся листья и сучья, и, наконец, молодая ветвь клёна, протянувшая сбоку свои зелёные лапы-листы, под один из которых забравшись Бог весть каким образом, солнце превращало его вдруг в прозрачный и огненный, чудно сиявший в этой густой темноте.
Снова стали редеть деревья, и открылась другая лужайка. Посредине неё чернела вода. Мрачно высились кругом молчаливые клёны. Как будто толкнуло что в грудь Степана Александровича: по ту сторону чёрного пруда стояла женщина в белом с распущенными по плечам тёмными волосами, с отчаянием во взоре, и, казалось, вот-вот кинется в воду.
Он вообразил Власича и Зину, как они оба, либеральные и довольные собой, целуются теперь где-нибудь под клёном, и всё тяжёлое и злобное, что скоплялось в нём в течение семи дней, навалилось на Власича.[8]
Я думал: если я скажу Олесе о моем отъезде и об женитьбе, то поверит ли она мне? Не покажется ли ей, что я своим предложением только уменьшаю, смягчаю первую боль наносимой раны? «Вот как дойдём до того клёна с ободранным стволом, так сейчас же и начну», — назначил я себе мысленно. Мы равнялись с клёном, и я, бледнея от волнения, уже переводил дыхание, чтобы начать говорить, но внезапно моя смелость ослабевала, разрешаясь нервным, болезненным биением сердца и холодом во рту.
Широкие и глухие дорожки сквера были разбиты причудливым узором, часто пересекаясь одна с другою, или излучиваясь змеёю, или неожиданно превращаясь в полукруг. По сторонам дорожек растут громадные берёзы, вязы и клёны. Крепкие частые сучья деревьев переплетаются над головою, густая зелень листвы прячет от глаз голубое небо. В солнечные дни на дорожки падают блестящие и яркие просветы; в скучные часы хмурого дня под навесом деревьев полумрак.
Вавич ходил с шашкой по разным улицам: а то заметят, что нарочно показывается. Так он ходил часа два. Усталым шагом вошёл Виктор в парк. Мокрый гравий шептал под ногами. Мокрые красные листья падали с клёнов. Вавич присел на сырую скамью. Зажал между колен шашку и закурил. В парке было пусто.[9]
Два молодых клёна стоят рядышком на лесной поляне. Тихий, ясный день. Но вот проносится ветерок, и правый клён вздрагивает, словно проснувшись. Макушка его клонится к левому деревцу. Раздаётся шорох, шёпот, и клён говорит по-человечески. Первый Клён. Братец, братец Федя! Ветерок подул. Проснись![10]
В рассветных сумерках, в один и тот же час, старый, полузасохший клен под окном начинал петь. Клён будил его. Между редкими пожелтелыми листьями покачивались, распевали десятки птах. В безветренном воздухе листья мелко дрожали. Птицы пели. Их голоса разбегались заливчатыми трелями, но получался слитный хор, где каждый вел свою партию.[11]
В глубине леса нашёл я клёны. Защищённые ёлками, неторопливо, с достоинством роняли они листья. Один за другим я рассматривал битые кленовые листья ― багряные с охристыми разводами, лимонные с кровяными прожилками, кирпичные с крапом, рассеянным чётко, как у божьей коровки. Клён ― единственное дерево, из листьев которого составляют букеты. Прихотливые, звездчатые, они ещё и разукрасились таким фантастическим рисунком, какого никогда не придумает человек. Рисунок на листьях клёна ― след бесконечных летних восходов и закатов. Я давно замечаю: если лето бывало дождливым, малосолнечным, осенний кленовый лист не такой молодец.[3]
А я вот ничего не сумею отличить. Я все время в палате. Липу от клена я еще смогу отличить. А вот уж клен от липы…[4]
— Венедикт Ерофеев, «Вальпургиева ночь, или Шаги командора», 1985
— Приметы небось знаешь?
― Приметы, приметы, ― закивала она.
― Клён вчерась слезу пустил. Орляк, папоротник, опять же раскручиваться пошёл. Аккурат к непогоде.
― Я всё равно приеду.[12]
На столе в литровой банке с водой стоят кленовые листья, прозрачно-красные, лимонные, просто желтые и желтые с зелеными прожилками — мальчик собирал их вчера с няней, гулял. Окно было закрыто, за ночь листья надышали: ароматом земли, лисичек, августовского дождя. Листьев больше, чем нужно, они неопрятно торчат, у некоторых завернулись края — но ясно дело, проститься хотя бы с одним “таким красивым!” он не мог.[13]
В багровом облаке, одеянна туманом,
Над камнем гробовым уныла тень сидит,
И стрелы дребезжат, стучит броня с колчаном,
И клён, зашевелясь, таинственно шумит.
Кругом пестреет лес зелёный;
Уже румянит осень клёны,
А ельник зелен и тенист Осинник жёлтый бьет тревогу;
Осыпался с берёзы лист
И, как ковёр, устал дорогу…
Блестела золотом кленовая аллея;
В саду ещё цвели последние кусты
Пунцовых георгин; поспевшая рябина
Краснела гроздьями; белеясь, паутина
Летала в воздухе, а жёлтые листы,
На землю падая, кружились с лёгким шумом.[16]
Праздник Солнца золотого, Углублённый небосклон, На лазури — жёлтый клён, Остров моря голубого.
Все оттенки желтизны,
Роскошь ярких угасаний,
Трепет красочных прощаний,
Траур Лета и Весны.
Рудо-жёлтый и багряный
Под моим окошком клён
Знойным летом утомлён.
Рудо-жёлтый и багряный,
Он ликует, солнцем пьяный,
Буйным вихрем охмелён.
Рудо-жёлтый и багряный Осень празднует мой клён.[1]
— Фёдор Сологуб, «Рудо-жёлтый и багряный…» (Земля родная, триолеты), 1913
Вздыхала осень. Изнежена малина.
Клён разузорен. Ночами тьма бездонна.
…Она смеялась, темно как Мессалина,
И улыбалась, лазурно как Мадонна.
О, если б клён, в саду растущий,
Расправив ветви, улетел!..
О, если бы летать хотел
Безмозглый клён, в саду растущий!..
Он с каждым днём всё гуще-гуще,
И вот уж сплошь он полиствел.
Что толку! — лучше бы: растущий,
Взмахнув ветвями, улетел!
Эх вы, сани, сани! Конь ты мой буланый! Где-то на поляне клён танцует пьяный.
Мы к нему подъедем, спросим — что такое?
И станцуем вместе под тальянку трое.
Клён ты мой опавший, клён заледенелый,
Что стоишь нагнувшись под метелью белой? Или что увидел? Или что услышал? Словно за деревню погулять ты вышел.
И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу,
Утонул в сугробе, приморозил ногу. <...> Сам себе казался я таким же клёном, Только не опавшим, а вовсю зеленым.
И, утратив скромность, одуревши в доску,
Как жену чужую, обнимал берёзку.
Нет окна,
но тянутся ветви привычно
клена красного, клена зеленого,
клена голого, заледеневшего
восстанавливать это окно,
помогая прохожим
отражаться в пропавшем стекле.
Умирает ли дом, если мы этот дом покидаем?[20]
Старый клён, старый клён, старый клён стучит в стекло,
Приглашая нас с друзьями на прогулку.
Отчего, отчего, отчего мне так светло?
Оттого, что ты идёшь по переулку
Кленовый лист, кленовый лист,
Ты мне среди зимы приснись,
В тот миг приснись, когда пурга
Качает за окном снега.
В тот миг, когда всё замело
И на душе белым-бело,
Приснись, приснись,
Рыжий лист кленовый...
↑Ю. Н. Карпун. «Природа района Сочи». Рельеф, климат, растительность. (Природоведческий очерк). Сочи. 1997 г.
↑Чехов А. П. Сочинения в 18 томах, Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. — М.: Наука, 1974 год — том 8. (Рассказы. Повести), 1892—1894. — стр.57
↑Житков Борис, «Виктор Вавич», роман. — Москва, Издательство «Независимая Газета», (Серия «Четвёртая проза»), 1999 г.
↑Е. Л. Шварц. Пьесы. — Л.: Советский писатель, 1972 г.
↑Даниил Гранин, «Иду на грозу». — М., «Молодая гвардия», 1966 г.
↑Е.И. Парнов, «Александрийская гемма». — М.: «Московский рабочий», 1992 г.
