Фиалка пармская
Фиа́лка па́рмская (лат. Víola odorata var. parmensis Hort.) — травянистое многолетнее культурное растение из рода Фиалка, очевидно, гибридного происхождения. Цветки исключительно ароматные и крупные (несут до 20 лепестков), не слишком броские. Цветение однократное, весной. Размножается только вегетативно. В культуре известна с XVI в., в дикой природе не встречается. Известно несколько десятков садовых сортов разной окраски.
Происхождение фиалки пармской долгое время оставалось неясным, и предполагалось родство либо с фиалкой душистой (viola odorata), либо с фиалкой приятной (viola suavis), либо с фиалкой белой (viola alba). И только генетический анализ позволил уверенно сказать, что фиалка пармская является гибридом viola alba subsp. dehnhardtii. Родительские растения, скорее всего турецкого происхождения, были завезены на территорию современной Италии в районе Неаполя до 1573 г. и гибридизировались с местными видами, скорее всего, с фиалкой душистой. Распространение фиалки пармской в северной Италии и южной Франции было связано с неаполитанской Бурбонской династией. К началу XIX в. центрами выращивания пармской фиалки становятся Парма и Тулуза, откуда и происходит современное название.
Пармская фиалка в определениях и коротких цитатах
[править]Всё в ней было полно какого-то скромного и в то же время небезрасчетного изящества, начиная от духов violettes de Parme, которыми опрыскан был её платок, и кончая щегольскою перчаткой, обтягивавшей её маленькую, аристократическую ручку.[1] | |
| — Михаил Салтыков-Щедрин, «История одного города», 1869 |
Покоряй мою Клару Грин и уступи мне Джулию на недельку. У Клары — тоже оригинальный привкус; сиропа из пармских фиалок между двумя бисквитами с ванилью… | |
| — Габриеле д’Аннунцио (пер. Е. Р.), «Наслаждение» (Глава X), 1889 |
Пусть только пармские фиалки, | |
| — Теофиль Готье (пер. Гумилёва), «Поэма женщины: Паросский мрамор», 1890 |
| — Екатерина Краснова, «Счастливая женщина», 1892 |
| — Анна де Ноай, «Новое упование» (пер. Цветаевой), 1916 |
Мало-помалу он начал возвращаться к жизни, продолжая постоянно говорить о своей любимой, о том, как она любила пармские фиалки и музыку, какие у неё были маленькие ручки (перчатки 57 <размера>) и как он ее любил. | |
| — Илья Эренбург, «Необычайные похождения Хулио Хуренито», 1921 |
| — Дмитрий Мережковский, «Александр Первый», 1922 |
Это были пармские фиалки, помятые и влажные. Даша была взволнована. С утра ей хотелось чего-то неопределимого, а сейчас она поняла, что хотелось именно фиалок.[4] | |
| — Алексей Толстой, «Хождение по мукам» (Книга первая. Сестры), 1922 |
| — Владимир Маяковский, «Парижанка», 1929 |
...канун войны и первый букет цветов ― пармские фиалки, да, конечно, пармские ― от этого сумасшедшего итальянского журналиста, которого потом убили на войне, летом семнадцатого года...[6] | |
| — Гайто Газданов, «История одного путешествия», 1938 |
Большие серо-зеленоватые глаза иногда отливали фиолетовым, в такие мгновения казалось, что это от них исходит неизменно окутывающий её аромат «Пармской фиалки». | |
| — Пётр Дубровин. «Аннет» (повесть), 1950 |
| — Николай Асеев, «Памятник», 1956 |
| — Анна Ахматова, «Поэма без героя» (Глава Вторая), 1965 |
| — Арсений Тарковский, «Тогда еще не воевали с Германией...», 1966 |
| — Наталия Гершензон-Чегодаева, «Воспоминания дочери», 1971 |
Воздух так влажен и нежен, что, кажется, пахнет фиалками. Но не теми тёмно-лиловыми бархатными пармскими фиалками, букетики которых продаются весной у цветочниц на углу Дерибасовской и Екатерининской, а теми дикими фиалками, которые я когда-то собирал на Малом Фонтане…[11] | |
| — Валентин Катаев, «Юношеский роман», 1981 |
...Киев пышный, сочный, гостеприимный, а украинцы ласковые, певучие и мои пармские фиалки, те самые пармские фиалки, которые я продавала там на первой съемке у «Межрабпромфильма»… Только в Москве их выращивали специально, а здесь Луков каждое утро присылает их мне в номер ― малюсенькие, нежные, дивно пахнущие, они мне каждое утро приносят радость и примирение...[12] | |
| — Татьяна Окуневская, «Татьянин день», 1998 |
Жду цветы, которые я должна продавать в фойе. Несут громадный лоток, протягиваю к нему руки и от волнения не могу его взять… пармские фиалки! Пармские фиалки моей первой съёмки, пармские фиалки цветущего, ещё довоенного Киева… они опять пришли ко мне… таинственная круговерть жизни… зарываюсь лицом и вдыхаю, вдыхаю… [12] | |
| — Татьяна Окуневская, «Татьянин день», 1998 |
| — Татьяна Окуневская, «Татьянин день», 1998 |
Пармская фиалка в публицистике и научно-популярной прозе
[править]Вспоминалось слово Пушкина: «Крылов ― представитель русского духа; не ручаюсь, чтобы он отчасти не вонял; в старину наш народ назывался смерд». И в самом деле, здесь, в замороженном приличии большого света, в благоуханиях пармской фиалки и буке-а-ля-марешаль, эта отечественная непристойность напоминала запах рыбного садка у Пантелеймонского моста или гнилой капусты из погребов Пустого рынка.[3] | |
| — Дмитрий Мережковский, «Александр Первый», 1922 |
Пармская фиалка в мемуарах и художественной прозе
[править]В эту самую минуту перед ним явилась маска и положила ему на плечо свою руку. Он сразу понял, что это — она. Она так тихо подошла к нему, как будто под атласным домино, довольно, впрочем явственно обличавшим ее воздушные формы, скрывалась не женщина, а сильф. По плечам рассыпались русые, почти пепельные кудри, из-под маски глядели голубые глаза, а обнаженный подбородок обнаруживал существование ямочки, в которой, казалось, свил свое гнездо амур. Всё в ней было полно какого-то скромного и в то же время небезрасчетного изящества, начиная от духов violettes de Parme, которыми опрыскан был ее платок, и кончая щегольскою перчаткой, обтягивавшей ее маленькую, аристократическую ручку. Очевидно, однако ж, что она находилась в волнении, потому что грудь ее трепетно поднималась, а голос, напоминавший райскую музыку, слегка дрожал.[1] | |
| — Михаил Салтыков-Щедрин, «История одного города», 1869 |
Мария Фортуна, наоборот, была воловьего типа, своего рода Мадам де Парабер, склонная к полноте. Как у прекрасной любовницы Регента, у нее было белое тело, непрозрачной и глубокой белизны, одно из тех неутомимых тел, над которым Геркулес мог бы совершить свой любовный замысел, свой тринадцатый подвиг, не услышав просьбы об отдыхе. И нежные фиалки — ее глаза — плавали в тени в стиле Кремоны, а всегда полуоткрытый рот в розовой тени обнаруживал расплывчатый перламутровый блеск, как не вполне закрытая раковина. <...> | |
| — Габриеле д’Аннунцио (пер. Е. Р.), «Наслаждение» (Глава X), 1889 |
Но часто она просыпалась, взволнованная милым призраком; часто её губы шептали во сне дорогое имя. Выздоровление медленно подвигалось. Наконец, она могла приподниматься на постели и сидеть, поддерживаемая подушками. Ей больше не запрещали говорить. И она снова вернулась к занимавшему её вопросу. | |
| — Екатерина Краснова, «Счастливая женщина», 1892 |
Эта тревога бессознательно в ней укоренилась, и так как всякая тревога в ней была деятельной, она, сама не замечая, изменила свое поведение с Пьером Балансом. Большая сдержанность и больший выбор заменили прежнюю непринуждённость. Теперь, когда они были одни, по временам возникало молчание. Огромный букет пармских фиалок, раздавленный в стеклянной вазе, возле дивана, где сидела Сабина, казалось, намеренно испускал свой запах, и что-то сверкало и волновалось в воздухе, как если бы слова, сказанные ими — им и ею — рассыпались искрами. | |
| — Анна де Ноай, «Новое упование» (пер. Цветаевой), 1916 |
Действительно, вначале Алексей Спиридонович был безутешен. В дождливую ночь, обманув бдительность привратника кладбища, он приполз на могилу Наташи и, уткнувшись лицом в землю, лежал, пока его не заметили и не увезли. Мало-помалу он начал возвращаться к жизни, продолжая постоянно говорить о своей любимой, о том, как она любила пармские фиалки и музыку, какие у нее были маленькие ручки (перчатки 57 <размера>) и как он ее любил. Как-то раз он сказал: «Я думаю, что для нее лучше, что она умерла, она не узнала всего горя жизни». | |
| — Илья Эренбург, «Необычайные похождения Хулио Хуренито», 1921 |
Даша растворила дверь своей комнаты и остановилась в недоумении: пахло сырыми цветами, и сейчас же она увидела на туалетном столике корзину с высокой ручкой и синим бантом, подбежала и опустила в нее лицо. Это были пармские фиалки, помятые и влажные. Даша была взволнована. С утра ей хотелось чего-то неопределимого, а сейчас она поняла, что хотелось именно фиалок. Но кто их прислал? Кто думал о ней сегодня так внимательно, что угадал даже то, чего она сама не понимала? Вот только бант совсем уж здесь не к месту.[4] | |
| — Алексей Толстой, «Хождение по мукам» (Книга первая. Сестры), 1922 |
― И лишь изредка в эту непогрешимую память о шляпах, платьях и летних городах ее жизни входили иные впечатления: голос Шаляпина, певшего «Марсельезу» в Лондоне, канун войны и первый букет цветов ― пармские фиалки, да, конечно, пармские ― от этого сумасшедшего итальянского журналиста, которого потом убили на войне, летом семнадцатого года; да, лето семнадцатого года, костюмы tailleur, маленькие, совсем без полей шляпы и зеленые ветви над озером, на юге Англии, в имении ее мужа.[6] | |
| — Гайто Газданов, «История одного путешествия», 1938 |
У нее был стан Венеры Книдской, самой девственно-женственной из Венер. Небольшая головка, продолговатый овал лица, смеющиеся ямочки на щеках ― и ни малейшей предрасположенности к полноте. Нос с легкой горбинкой, как у Марии Бургундской, нервные ноздри, которые теперь сказали бы мне о сильном темпераменте. Большие серо-зеленоватые глаза иногда отливали фиолетовым, в такие мгновения казалось, что это от них исходит неизменно окутывающий ее аромат «Пармской фиалки». <...> | |
| — Пётр Дубровин. «Аннет» (повесть), 1950 |
Открыв утром глаза, еще лежа в постели, я выглядывала в раскрытое окно и видела темную зелень каштанов и в просветах между листьями куски синего безоблачного неба. Такого оттенка неба я не встречала нигде больше, ни в Средней Азии (где небо бледно-голубое, как бы несколько пыльное), ни в Италии. Другим особенно запомнившимся впечатлением были цветы. В начале лета ― пармские фиалки, темно-лиловые, обладавшие дивным, несравненным ароматом. Такие фиалки я видела только в раннем детстве в саду Лили и в Баденвейлере, где они повсюду росли в диком состоянии. Травянистые склоны вдоль дорог в некоторых местах были сплошь покрыты этими чудесными цветами, так что получался как бы лиловый ковёр. Мы собирали их целыми охапками.[10] | |
| — Наталия Гершензон-Чегодаева, «Воспоминания дочери», 1971 |
Справа шоссе. Оно обсажено очень старыми, еще по-зимнему голыми берёзами, слабо видными сквозь голубоватую мартовскую дымку. Под сапогами пружинит и всхлипывает, оттаивая, земля. Воздух так влажен и нежен, что, кажется, пахнет фиалками. Но не теми темно-лиловыми бархатными пармскими фиалками, букетики которых продаются весной у цветочниц на углу Дерибасовской и Екатерининской, а теми дикими фиалками, которые я когда-то собирал на Малом Фонтане… Хилые, почти бесцветные цветочки, быстро вянущие, жалкие, но так нежно, неповторимо пахнущие весенней сыростью… Кажется мне или на самом деле пахнет фиалками? Вряд ли. А может быть, и вправду… или это только… Небо серое, бессолнечное. Вечереет. Не хватает только мирного великопостного звона.[11] | |
| — Валентин Катаев, «Юношеский роман», 1981 |
Натуру этого фильма мы снимали в Киеве и прожили там все лето. Луков влюбился в меня, ухаживать он не умеет и начал добиваться меня угождением, шумным восхищением, цветами, раками. Каждый день мне в гостиницу приносили мои любимые пармские фиалки. Всё это открыто, при живой жене. Любопытная личность: способный, наглый, самоуверенный, свято верящий в свою безнаказанность, неумный, старше меня, еврей с русской фамилией, крупный, ожиревший, с животом и подбородком, полное отсутствие культуры, интеллигентности, простой воспитанности. <...> | |
| — Татьяна Окуневская, «Татьянин день», 1998 |
Я играю кинозвезду, моего гримёра играет комедийная прима Фаина Раневская; сам Толстой играет дворника в белом фартуке, с бляхой; он под гром аплодисментов и хохота подметает сцену там, где не надо; знаменитая Русланова поет остроумные, скабрезные частушки ― фейерверк звезд и выдумки. Слухи по городу от людей, которые проникли на репетиции, да и каскад имен сумели сделать аншлаги на все десять концертов; а мы от жадности стали скорбеть, что не назначили цены на билеты еще выше. Торжественный день премьеры. Я в очень красивом, последнем вечернем платье из алого панбархата, уцелевшим у меня потому, что узбеки не носят длинных европейских платьев. Первое отделение ― на ура. Жду цветы, которые я должна продавать в фойе. Несут громадный лоток, протягиваю к нему руки и от волнения не могу его взять… пармские фиалки! Пармские фиалки моей первой съемки, пармские фиалки цветущего, еще довоенного Киева… они опять пришли ко мне… таинственная круговерть жизни… зарываюсь лицом и вдыхаю, вдыхаю… Выхожу в фойе. Справа мальчик с лотком, слева девочка с сумочкой для денег. Толпа, разодетая, сияют ордена и звезды фронтовиков, их теперь в Ташкенте много ― вырвались к семьям, к родным, просто опомниться от войны. Слушаю комплименты, излияния! К лотку потянулась первая рука ― оцениваю… молодые, красивые, у него «Золотая Звезда» на груди, явно не муж и жена. Он берет букетик с сияющей белозубой улыбкой: | |
| — Татьяна Окуневская, «Татьянин день», 1998 |
Я счастливая!.. Для меня Гилельс впервые сыграл Вагнера… Я была поражена, как громом… если бы я сейчас услышала эти звуки ― ох, Абакумов, долго бы я смогла еще сопротивляться вашей кровавой клике без роду, без имени, без отчества… дали бы побродить по лесу босиком… дали бы понюхать, потрогать пармские фиалки, это созданное самим Богом чудо изысканной простоты… послушать Караяна… прикоснуться к Апухтину, Лермонтову… дали бы бумагу и карандаш как наверняка, даёте Жемчужиной ― я бы написала что-нибудь похлеще «Капитала»… дали бы книги… я ведь даже своих классиков знаю только по школьным урокам… интересно, буду ли я играть свои роли лучше… сыграю ли я когда-нибудь Гамлета…[12] | |
| — Татьяна Окуневская, «Татьянин день», 1998 |
Пармская фиалка в поэзии
[править]| — Теофиль Готье (пер. Гумилёва), «Алмаз сердца», 1890 |
| — Теофиль Готье (пер. Гумилёва), «Поэма женщины: Паросский мрамор», 1890 |
Почему | |
| — Владимир Маяковский, «Парижанка», 1929 |
| — Бенедикт Лившиц, «Алмаз сердца», 1934 |
И пошел он, шагая по белому свету, | |
| — Николай Асеев, «Памятник», 1956 |
| — Анна Ахматова, «Поэма без героя» (Глава Вторая), 1965 |
У матери пахло спиртовкой, фиалкою, | |
| — Арсений Тарковский, «Тогда еще не воевали с Германией...», 1966 |
Источники
[править]- ↑ 1 2 М. Е. Салтыков-Щедрин. «История одного города» и др. — М.: «Правда», 1989 г.
- ↑ 1 2 Краснова Е. А. Рассказы. — СПб: Типография бр. Пателеевых, 1896 г.
- ↑ 1 2 Д. С. Мережковский. Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. — М.: «Правда», 1990 г.
- ↑ 1 2 А.Н.Толстой. «Хождение по мукам»: Трилогия. ― М.: Художественная литература, 1987 г.
- ↑ 1 2 Маяковский В.В. Полное собрание сочинений в тринадцати томах. Москва, «ГИХЛ», 1955-1961 гг.
- ↑ 1 2 Гайто Газданов. Собрание сочинений: в 3 томах. ― М.: Согласие, 1999 г.
- ↑ 1 2 Н. Н. Асеев. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание. Л.: Советский писатель, 1967 г.
- ↑ 1 2 А.А. Ахматова. Собрание сочинений в 6 томах. — М.: Эллис Лак, 1998 г.
- ↑ 1 2 А. Тарковский. Собрание сочинений: В 3 т. М.: Художественная литература, 1993 г.
- ↑ 1 2 Гершензон-Чегодаева Н.М. Воспоминания дочери (1952-1971). Москва, Захаров, 2000 г.
- ↑ 1 2 Катаев В.П. Юношеский роман. — Москва, Советский писатель, 1983 г.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Татьяна Окуневская Татьянин день. — М.: Вагриус, 1998 г.
- ↑ Б.К.Лившиц. «Полутороглазый стрелец». — Л.: Советский писатель, 1989 г.
