Кра́сный свет — нижняя из видимых часть светового спектра, где красный сектор соответствует излучению электромагнитной волны длиной в диапазоне около 625-740 nm. Субъктивно человеческим глазом красный свет воспринимается как самый «тёплый» и мягкий. Красные лучи ближе всего к инфракрасному излучению (тепловому).
В качестве условного сигнала или знака красный свет в современной культурной системе кодов имеет ярко выраженное запрещающее значение. Самый распространённый пример подобного рода — красный сигнал светофора.
Но в комнату, лежащую на крайней точке к западу из всех семи, не осмеливается больше войти ни один из пирующих; ибо ночь проходит; и свет всё более красный струится через стёкла цвета алой крови...
Если цветные лучи света, например, красные, действуют долго на глаз, то ощущение к красному цвету притупляется больше и больше, ― что казалось ярким, кажется под конец всё бледнее и бледнее.[1]
...вблизи все было залито красным тихим светом, молчаливым и неподвижным. Я взглянул на студента: лицо его было окрашено в тот же красный призрачный цвет крови, превратившейся в воздух и свет.
Если красный свет, как мы видели, есть выражение, признак работоспособности света, объясняющий его творческую роль в созидании жизни на земле, то красный цвет, выражаясь языком звуков, это самый сильный, самый громкий цвет.
Красный свет (заря, пожар) поглощает все светло-красные цвета, а тёмные тона усиливает, например, подводку глаз, коричневый цвет. Лицо, достаточно нарумяненное при обыкновенном освещении, при красном выглядит совершенно белым, безжизненным.[7]
Красный свет не проникает <под воду> ниже глубины 5 м, на глубине 10 м исчезает оранжевый цвет, а на 20 м ― жёлтый.[11]
— Юрий Юдинцев, «Проблемы видения под водой», 1967
...белый свет краснеет, проходя сквозь красное стекло, не потому, что он приобретает от стекла «красноту», а потому, что теряет в этом стекле все компоненты, кроме красного.[12]
— Айзек Азимов, «Популярная физика. От архимедова рычага до квантовой механики», 1969
Красный свет в научной и научно-популярной литературе
...человек устроен так, что одно и то же впечатление, как бы приятно оно ни было, со временем приедается; а отсюда многие идут дальше и говорят: нервы наши устроены так, что одно и то же приятное впечатление, часто повторяясь, надоедает им. Вот единственные физиологические факты, которые могут говорить в пользу того, что нерву прискучивает одно и то же впечатление. Если цветные лучи света, например, красные, действуют долго на глаз, то ощущение к красному цвету притупляется больше и больше, ― что казалось ярким, кажется под конец всё бледнее и бледнее.[1]
Одно из самых удобных для исследования короткодневных растений ― так называемый дурнишник пенсильванский: ему для начала цветения достаточно всего одного 12-часового дня и одной 12-часовой ночи. И вот когда учёные исследовали условия зацветания дурнишника, снова обнаружилось магическое действие красного света с той же длиной волны ― 650 миллимикронов. Если тёмный период суток прерывался всего двухминутным освещением красным светом, то дурнишник отказывался цвести, как будто длинной ночи и не было. И снова ближние инфракрасные лучи оказались способными полностью ликвидировать действие своих видимых соседей по спектру: дурнишник, получавший ночью вслед за красным двухминутное инфракрасное облучение, совершенно «забывал» о красном сигнале и цвёл как ни в чем не бывало. И вновь было установлено, что при многократном чередовании красных и инфракрасных лучей дурнишник слушается лишь последнего «приказания». Получается, что кратковременное освещение красным светом превращает для коротко-дневных растений ночь в день и тормозит их цветение.[14]
— Алексей Ломагин, «По сигналу красного света», 1968
{{Q|Удивительные превращения, вызываемые красными и ближними инфракрасными лучами, заинтересовали многих исследователей из разных стран. Сейчас почти в каждом научном журнале по физиологии растений, на каком бы языке он ни издавался, можно найти статьи на эту тему. Сообщаются все новые и новые данные о влиянии красных и инфракрасных лучей на самые различные жизненные процессы у растений ― и почти всегда обнаруживается непримиримая конкуренция между ними. Красный свет ускоряет рост листьев, вызывает движение хлоропластов в клетках по направлению к источнику [[свет]а, способствует образованию красящего вещества ― антоциана в листьях красной капусты. Во всех этих случаях последующее облучение инфракрасными лучами бесследно уничтожает влияние красных. В свою очередь инфракрасные лучи способствуют росту стеблей у некоторых растений, а красные лучи, не оставаясь в долгу, ликвидируют действие инфракрасных. И длины конкурирующих волн всегда составляют примерно 650 и 730 миллимикронов.[14]|Автор=Алексей Ломагин, «По сигналу красного света», 1968}}
Раньше принято было считать белый свет Солнца простейшей формой света, «просто» светом. (И действительно, белый до сих пор является цветом чистоты, поэтому молодая невеста идет к алтарю в белом платье.) Цвет же, считалось, образуется, когда к свету добавляется примесь. Если свет проходит через красное стекло или отражается от синей поверхности, к нему примешивается краснота или синева и придаёт ему свойства, которых он сам по себе не имел.[12]
— Айзек Азимов, «Популярная физика. От архимедова рычага до квантовой механики», 1969
Некоторые вещества вполне могут быть непрозрачными для одних цветов и прозрачными для других. Например, красное стекло может обладать свойством химического вещества, которое поглощает все цвета, кроме красного, и пропускает красный. В этом случае белый свет краснеет, проходя сквозь красное стекло, не потому, что он приобретает от стекла «красноту», а потому, что теряет в этом стекле все компоненты, кроме красного. Таким же образом, предмет может отражать одни цвета и поглощать другие и поэтому предстает глазу окрашенным в определённый цвет.[12]
— Айзек Азимов, «Популярная физика. От архимедова рычага до квантовой механики», 1969
Красный свет в публицистике и документальной литературе
Шествия эти начали сильно приобретать обыкновенный характер всех парижских движений: смесь грозы и карнавальной веселости. Красный свет, изливаемый факелами и бранная песня ночью странно вязались с выходками и дурачествами молодежи. Доходя до цепи войск, замыкавших улицу перед домом Гизо, шествия эти, как струя, упершаяся в неподвижную скалу, стекали по бокам его на тротуар, оставленный свободным, шли далее и возвращались после большого круга через ближние улицы снова к министерству. Это походило на водоворот[15]
— Павел Анненков, «Февраль и март в Париже 1848 года», 1862
Красный цвет соответствует амплитуде колебания световой волны, фиолетовый ― числу, или частоте колебаний, наконец, зелёный цвет зависит от присутствия в глазу поглощающего аппарата ― зрительного пурпура, ― недаром физики уже давно сближают оптические явления поглощения света с акустическими явлениями резонанса. <...>
Остановлюсь только на выводе относительно красного цвета. Если красный свет, как мы видели, есть выражение, признак работоспособности света, объясняющий его творческую роль в созидании жизни на земле, то красный цвет, выражаясь языком звуков, это самый сильный, самый громкий цвет. Не потому ли он радует наш взор, как мощный звук радует наш слух? Не потому ли, заметим мимоходом и обратно, он приводит в бешенство быков и зубров?
Красный свет <прожекторов на сцене> (заря, пожар) поглощает все светло-красные цвета, а тёмные тона усиливает, например, подводку глаз, коричневый цвет. Лицо, достаточно нарумяненное при обыкновенном освещении, при красном выглядит совершенно белым, безжизненным. Поэтому <актёрам> помимо румян приходится при этом усиливать и окраску рта (губной помадой). То же самое нужно помнить и о рыжеватых волосах.[7]
Каждый из двенадцати мужчин имеет какую-либо аномалию в цветовосприятии, из женщин ― каждая сотая. Но это обстоятельство не мешает заниматься подводным спортом. Красный свет не проникает ниже глубины 5 м, на глубине 10 м исчезает оранжевый цвет, а на 20 м ― жёлтый. На небольших глубинах погружения преобладает жёлтый цвет, который наиболее хорошо воспринимается глазом. Спортсмен дальтоник по красно-зелёному цвету может иметь некоторые затруднения у поверхности воды.[11]
— Юрий Юдинцев, «Проблемы видения под водой», 1967
Красный свет в мемуарах, письмах и дневниковой прозе
Гигантские, в шесть обхватов, стволы уходили вверх, ветвились, переплетались. Только кое-где выглядывала звездочка на черно-синем небе, и далеко-далеко казалась она, на дне какой-то бездны, и мирно посматривала оттуда. А выстрелы гремели и гремели. Вершины деревьев на мгновение озарялись красным светом и потом казались еще страшнее и мрачнее.[3]
Ввиду того, что небо голубое, а свеча или амилацетатовая лампа жёлтые, самое сравнение производить в возможно монохроматическом свете (при помощи светофильтров) и выбрать красный свет (800-700 nm) как наиболее чувствующий примесь паров воды в воздухе.[6]
Через несколько минут мы были около кукурузы. Я сел на пень с одной стороны, Дерсу ― с другой и стали ждать. От костра столбом подымался кверху дым; красный свет прыгал по земле неровными пятнами и освещал кукурузу, траву, камни и всё, что было поблизости.[16]
1926 год в Феодосии. Александр Степанович, придя вечером домой, попросил у меня какой-нибудь кусок шёлка. Расстелил его на столе под лампой и положил гранатовую брошь. Тепло густо-красных огней вошло в сердце — как красиво!
— Чудесный это камень, — сказал Александр Степанович. — Я испытываю тихую радость, смотря в красную его глубину. Говорят, кто носит этот камень, того люди любят. Носи, родная, пусть тебя любят. Такой гранат ближе к душе, чем бриллиант.
Вот я и ношу её более сорока лет. Всё потеряла, а она чудом не ушла, стала мне другом-воспоминанием.[17]:356
— Нина Грин, «Воспоминания об Александре Грине», 1960-е
Красный свет в беллетристике и художественной прозе
Красный свет вечерней зари оставался ещё на половине неба; еще домы, обращенные к той стороне, чуть озарялись ее теплым светом; а между тем уже холодное синеватое сиянье месяца становилось сильнее.
И утёс был дикого цвета, и высокий, и стоял, как привиденье,— и утес был дикого цвета. На передней его стороне, на камне, были вырезаны буквы; и я пробирался через болотную пустыню водяных лилий, пока не пришел к самому берегу, чтобы прочесть буквы на камне. Но я не мог разобрать их. И я уже пошел назад в болото, как вдруг ярче загорелся красный свет месяца, и я обернулся, и взглянул опять на утёс, и на буквы; — и буквы были отчаяние.
...в коридорах, окаймлявших их, против каждого окна возвышался громадный треножник с целым костром огня, ослепительно освещавшего через цветные окна. Такое освещение придавало фантастический характер залам. Но в восточной зале, чёрного цвета, свет, проходивший через красные стекла и падавший на чёрный бархат, придавал ей еще более мрачный вид и освещал лица смельчаков, входивших в нее, таким зловещим цветом, что весьма немногие из танцующих заглядывали в эту очарованную комнату.
И снова, волной, разрастается музыка, и сны опять живут, и сплетаются, кружатся еще веселее, чем прежде, принимая окраску разноцветных окон, через которые струятся лучи из треножников. Но в комнату, лежащую на крайней точке к западу из всех семи, не осмеливается больше войти ни один из пирующих; ибо ночь проходит; и свет все более красный струится через стекла цвета алой крови; и чернота траурных ковров устрашает...
Тут, в совершенной темноте и копоти, кипят огромные котлы с бычачьими внутренностями. Из-под полу прокрадывается красный свет пламени, скрытого под ним в большой и низенькой печи; но эти лучи только местами освещают чёрного повара, а вся остальная внутренность низкосводной стряпной остаётся в глубоком мраке.[2]
Конокрады неподвижно лежали, головами внутрь, слабо и плоско чернея своими телами в темноте. У кого-то из них рдела во рту трубка. Она то погасала, то опять вспыхивала на секунду, и красный свет, вперемежку с длинными косыми тенями, бегал по бронзовым лицам.[18]
На колонны с коринфскими капителями падал безумно-красный свет. А среди колонн стояли облеченные в белые одежды.
И никто не знал, кто это и откуда они пришли. Почему веет ветер? Почему дрожат звезды? Почему пролилась кровь?[5]
Доктор был бледен и покачивался, и заметно было, что если он только приляжет — он заснет на несколько суток кряду. И подо мною подгибались ноги, и я уверен, что я заснул, пока мы шли, — так внезапно и неожиданно, неизвестно откуда, вырос перед нами ряд черных силуэтов паровоз и вагоны. Возле них медленно и молча бродили какие-то люди, едва видимые в потемках. Ни на паровозе, ни в вагонах не было ни одного фонаря, и только от закрытого поддувала на полотно ложился красноватый неяркий свет.
— Что это? — спросил я, отступая.
— Ведь мы же едем. Вы забыли? Мы едем, — бормотал доктор.
Студент выглянул за дверь и рукой поманил меня. Я посмотрел: в разных местах горизонта, молчаливой цепью, стояли такие же неподвижные зарева, как будто десятки солнц всходили одновременно. И уже не было так темно. Дальние холмы густо чернели, отчетливо вырезая ломаную и волнистую линию, а вблизи все было залито красным тихим светом, молчаливым и неподвижным. Я взглянул на студента: лицо его было окрашено в тот же красный призрачный цвет крови, превратившейся в воздух и свет.
Мы пошли пешком впереди паровоза, и от нас на полотно легла сплошная длинная тень, и была она не черная, а смутно-красная от тихого, неподвижного света, который молчаливо стоял в разных концах черного неба. И с каждым нашим шагом зловеще нарастал этот дикий, неслыханный стон, не имевший видимого источника, — как будто стонал красный воздух, как будто стонали земля и небо. <...>
Это были первые, ужаснувшие нас. А потом всё чаще они стали попадаться на полотне и около него, и все поле, залитое неподвижным красным отсветом пожаров, закопошилось, точно живое, загорелось громкими криками, воплями, проклятиями и стонами.
Когда он очнулся, первое, что смутило его, был факел. Красный свет, мало-помалу, отвоёвывал у душного мрака темницы её углы. Он как живой шевелился в них, то заглядывая в щели, где тихо падали на камень холодные капли, просочившиеся сверху, то скользя своими багровыми полосами по изломам гранита, то расплываясь широкими кругами, когда пламя останавливалось недвижно!
Сапогов погрозил Голдину пальцем и усмехнулся.
— Хе-хе! Старая штука!.. Нет, брат, ты мне покажи сейчас… А этак всякий может.
— Что это вы говорите? — встревожено закричал фотограф. — Как же я вам покажу, когда оно не проявлено! Нужно в тёмную комнату, которая с красным светом, нужно…
— Да, да… — кивал головой Сапогов, иронически поглядывая на Голдина. — Красный свет, конечно… тёмная комната… Ну, до чего же вы хитрые, жидова! Учитесь вы этому где, что ли… Или так, — сами по себе? Дай мне, говорит, темную комнату… Ха-ха! Не-ет… Вынимай сейчас!
— Ну, я выну — так пластинка будет совершенно белая!.. И она сейчас же на свету пропадет!..
Сапогов пришел в восторг.
— И откуда у вас что берется?! И чтой-то за ловкий парод! Темная, говорит, комната… Да-а. Ха-ха! Мало чего ты там сделаешь, в этой комнате… Знаем-с. Вынимай!
Однажды в это государство пришёл дождь. Даже не дождь, а — настоящий майский Ливень. Он барабанил по крышам домов, стучал в пыльные окна, носился по улицам, но никто не захотел с ним поозорничать. Все попрятались в свои офисы и недовольно ворчали, что из-за него может сорваться важная встреча. Машины остановились, потому что все светофоры зажглись красным тревожным светом, а песок жадно впитывал потоки воды, стараясь стереть все следы непрошеного гостя.[19]
И шепчут волны меж собой, Что дальше их пускать не надо, И встала белою толпой Снегов и льдистых глыб громада.
И песни им надгробной нет,
Бездушен мир пустыни сонной,
И только Солнца красный свет
Горит, как факел похоронный.[4]
— Константин Бальмонт, «Скрипя, бежит среди валов...» (из цикла «Мёртвые корабли», сб. «Тишина»), 9 декабря 1895
И властно в ясной тишине Раздалось тихое воззванье: «Вот я пришёл. Сойди ко мне, ― Настало вечное свиданье».
И странно вспыхнул красный свет
В высоких окнах башни старой,
Потом погас на зов в ответ,
И замер храм под лунной чарой.[21]
— Валерий Брюсов, «И годы шли, как смены сна...» (из цикла «Предание»), 1904
И вернулось голубое, лунное,
Потушило солнца красный свет.
И любовь вернулась однострунная,
(Та любовь, в которой счастья нет).[8]
— Лидия Червинская, «И вернулось голубое, лунное...» (из книги «Приближения»), 1934
Ждёт их запорошена
Лампочка побед.
Метко шайба брошена,
Вспыхнул красный свет…[22]
.jpg)
