«Приход ночи» и другие истории

«Приход ночи» и другие истории (англ. Nightfall and Other Stories) — авторский сборник малой прозы Айзека Азимова 1969 года, которому дала название повесть 1941 года.

Цитаты

	— Надеюсь, вы окажете нам честь и отобедаете с нами. Стоящий рядом с министром землянин не сумел побороть гримасу отвращения. Быстро набросав на листике несколько слов, он передал его министру. Записка гласила: «Ни в коем случае. Они жрут пропитанное серой сено. Мы задохнёмся». Министр скомкал листик и бросил его на пол. — Это честь для нас, — ответил диабол. — Если бы мы только могли дольше переносить вашу необычную атмосферу, мы бы с радостью приняли ваше приглашение. Лобной пластинкой он раздраженно передал: — Они сами не пойдут на то, чтобы мы ели вместе. Мы же увидим, как они пожирают трупы мёртвых животных. Я всерьёз опасаюсь за свою отрыжку. Она навсегда потеряет сладость. — перевод: М. Гутов
	"Perhaps you would do us the honor to eat with us." The Earthman next the Secretary could not forbear a quick and passing frown. He scribbled rapidly on a piece of paper and passed it to the Secretary, who glanced momentarily at it. It read, "No. They eat sulfuretted hay. Stinks unbearably." The Secretary crumbled the note and let it drop. The Diabolus said, "The honor is ours. Were we physically able to endure your strange atmosphere for so long a time, we would accept most gratefully." And via forehead, he said with agitation, "They cannot expect us to eat with them and watch them consume the corpses of dead animals. My cud would never be sweet again."
	— «Благое намерение…» (In a Good Cause…),1951

	… Уинтроп сказал, осторожно прикасаясь к золотоносной жиле старинной дружбы. Собеседники пытались забраться в сброшенную двадцать лет назад оболочку. Извивались, корчились — и все равно не могли в неё влезть. — перевод: М. Гутов
	… said Winthrop, carefully striking the proper vein of rich-toned friendship. They were trying to snuggle into the cast-off shell of twenty years back, each of them. Squirming and cramming and not fitting.
	— «Мухи» (Flies), 1953

	— Боже! — произнёс он сдавленным шёпотом, умудрившись, однако, поставить в конце семнадцать восклицательных знаков. — перевод: М. Гутов
	He said, "God!" in a tightly controlled whisper, yet he managed to put seventeen exclamation points after it.
	— «Хозяйка» (Hostess), 1951

	Каждый раз, когда [гаукинянин] закладывал в широкий безгубый рот пищу, ей казалось, что лицо его треснет. При жевании огромные челюсти двигались из стороны в сторону.
	His wide lipless mouth split his face alarmingly as he ingested food, and in chewing, his large jaws moved disconcertingly from side to side.
	— там же

	То, что земляне называли сном, для гаукинян являлось тревожным сигналом умственного распада.
	What an Earthman would call sleep or a dream, a Hawkinsite would view as an alarming sign of mental disintegration.
	— там же

	— Почкование — священнейший, самый интимный процесс на десятках тысяч планет. Как сказал великий фотобард Левуллин: «Во время почкования, во время почкования, в то самое прекрасное мгновение, когда…» — впервые как «Плейбой и склизкий бог» (Playboy and the Slime God); перевод: В. И. Баканов (с некоторыми уточнениями)
	"Budding is the holiest, most private function in the world. On tens of thousands of worlds it is the same. As the great photo-bard, Levuline, said, 'In budding-time, in budding time, in sweet, delightful budding time; when—' "
	— «Что это за штука — любовь?» (What Is This Thing Called Love?), 1961

	— Повсюду во вселенной, когда вы почкуетесь — вы почкуетесь, сами знаете. Это происходит сразу. — Да?.. После всего того, что я здесь видел, не думаю, что когда-нибудь смогу почковаться…
	"Throughout all the universe, when you have to bud, you bud, you know. There's no waiting." "Yes? After thinking of the foul habits you have been describing, I don't think I'll ever bud again."
	— там же

Предисловия к рассказам

	Мистер Бучер <…> был настолько добрым человеком, что его любили даже отвергаемые им авторы, причём в тот самый момент, когда он их отвергал. На свете не существует более жесткого теста на истинную любовь.) А поскольку мистер Бучер был искренним католиком, над ««F&SF» во времена его руководства витал дух католицизма — всегда, впрочем, приятный и либеральный. — перевод: М. Гутов
	Mr. Boucher <…> was so kind a man that he was loved by the very authors he rejected, even while he was rejecting them, and there simply isn't any harsher test of true love than that.) And because Mr. Boucher was a sincere Catholic, there was very often a faintly Catholic air about F & SF under his leadership; always a pleasant and liberal one, though, for that was the kind of man he was.
	— к «В четвёртом поколении» (Unto the Fourth Generation, 1959)

В 1964 году «Плейбой» наконец обратился ко мне с просьбой написать для них рассказ. Они прислали мне нечёткую фотографию глиняной головы без ушей, причём на лице вместо глаз и прочего были присобачены заглавные буквы, и пожелали, чтобы я написал рассказ на основе этой фотографии. Такое же задание получили и два других писателя, и все три рассказа предполагалось опубликовать одновременно. Вызов был интересным, я поддался искушению и написал «Глазам дано не только видеть». <…> Он был отвергнут весьма энергично. Рукопись швырнули в Чикаго, она влетела мне в окно, шарахнулась о стенку и, дрожа, упала на пол. (Так мне, по крайней мере, показалось.) Два других рассказа «Плейбой» принял, а вместо меня нашли кого-то другого, и тот быстренько написал третий, который тоже был принят. <…> Затем я послал рассказ в «F&SF» <…>. К счастью, «F&SF» работает достаточно быстро, а «Плейбой» — до отвращения медленно. В результате «Глазам дано не только видеть» появился в «F&SF» на полтора года раньше, чем в «Плейбое» опубликовали ту триаду рассказов. Я долго выжидал, надеясь, что «Плейбой» начнёт получать возмущенные письма читателей с жалобами на то, что сюжеты в триаде украдены из рассказа Азимова. У меня даже появилось искушение самому написать такое письмо и подписать его вымышленным именем (но я передумал). Взамен я утешился мыслью о том, что за время, пока «Плейбой» раскачался на публикацию своей триады, мой рассказик не только издали, но и дважды перепечатали в антологиях, а теперь включили в состав третьей. — перевод: Д. Смушкович (вероятно)

In 1964, I was finally asked by Playboy to write a story for them. They sent me a dim photograph of a clay head, without ears, and with the other features labeled in block letters, and asked me to write a story based on that photo. Two other writers were also asked to write a story based on that same photo and all three stories were to be published together. It was an interesting challenge and I was tempted. I wrote "Eyes Do More Than See." <…> [It] was rejected with muscular vigor. The manuscript came flying through my window all the way from Chicago, bounced off the wall and lay there quivering. (At least that's how it seemed.) The other two stories were accepted by Playboy, and a third story, by someone hastily called in to backstop me, was also accepted. <…> My next step was to send the story to F & SF <…>. Fortunately, F & SF works reasonably quickly and Playboy works abominably slowly. Consequently "Eyes Do More Than See" appeared in F & SF a year and a half before the story-triad appeared in Playboy. I spent an appreciable length of time hoping Playboy would get indignant letters complaining that the situations in the triad had been stolen from an Asimov story. I was even tempted to write such a letter myself under a false name (but I didn't). I contented myself, instead, with the thought that by the time Playboy had published its triad, my little story had not only been published elsewhere but had been reprinted twice and was slated to appear in still a third anthology.

	Я назвал этот рассказ «Зелёные пятна». <…> По какой-то непонятной причине название мистеру Голду не понравилось, и он заменил его на «Незаконнорожденный миссионер». Не понимаю, чем этот вариант может прийтись по душе какому-либо здравомыслящему человеку (разве что аллитерацией). — перевод: М. Гутов (с уточнениями)
	My own title for this story was "Green Patches" <…>. For some obscure reason, Mr. Gold didn't like it and when the story appeared, it bore the name "Misbegotten Missionary." Except for the alliteration, I could see no reason why this new title should appeal to any rational person.

	… Советский Союз запустил Спутник 1, и Соединённые Штаты впали во что-то вроде тихого помешательства. А заодно и я. У меня появилось навязчивое желание писать для Америки научно-популярные произведения, потому что стране грозила большая опасность из-за пренебрежения наукой, а у ряда издательств возникло столь же навязчивое стремление их публиковать. И в результате меня вынесло в безбрежное море научно-популярной литературы, где я до сих пор плаваю. — перевод: В. И. Баканов
	… the Soviet Union sent up Sputnik I and the United States went into a kind of tizzy, and so did I. I was overcome by the ardent desire to write popular science for an America that might be in great danger through its neglect of science, and a number of publishers got an equally ardent desire to publish popular science for the same reason. As a result of combining the two ardencies I found myself plunging into a shoreless sea in which I am still immersed.
	— к «Машина-победитель» (The Machine that Won the War, 1961)

	Одним из побочных эффектов растущей респектабельности научной фантастики стало то, что она начала появляться на таких рынках, где всего пару лет назад вызывали бы санитаров из Министерства гигиены, чтобы те вынесли из редакторского кабинета непонятно как попавшую туда НФ-рукопись. — перевод: Д. Смушкович (вероятно)
	One of the side effects of the growing respectability of science fiction was that it began to appear in markets where, a few short years earlier, the Sanitation Department would have been called in to remove any such manuscripts that had inadvertently found their way into the editorial office.
	— к «Мой сын — физик» (My Son, the Physicist, 1962)

	… в году 1938-39-м один журнал <…> на протяжении полудюжины номеров пытался «раскрутиться», публикуя то, что я могу определить как «пикантные фантастические рассказы». Учитывая сексуальную свободу, допустимую для современных авторов, те древние «пикантные» рассказы ныне читаются примерно как «Двойняшки Боббси в космосе», но тогда немногочисленные читатели того журнала воспринимали их как «клубничку». Основными сюжетами тех рассказов была горячая страсть инопланетных монстров к земным женщинам. Одежду у женщин непременно срывали, а не снимали, а их груди описывали набором эллиптических фраз. <…> Журнал помер заслуженной смертью, и не столько из-за опубликованного в нём секса и садизма, сколько из-за смертельной одинаковости своих материалов и полуграмотных «произведений». <…> до 1960 года не существовало другой области литературы (пожалуй, за исключением рассказиков для детей в бюллетенях воскресных школ) столь пуританской, как научная фантастика. — перевод: В. И. Баканов
	… to 1938-39 for some half a dozen issues or so, a magazine <…> tried to make a go of what I can only call "spicy science fiction stories." Considering the sexual freedom allowed the writers of today, those old spicy s.f. stories read like "The Bobbsey Twins in Outer Space" now, but they were sizzlers to the magazine's few readers then. The stories dealt very heavily with the hot passion of alien monsters for Earthwomen. Clothes were always getting ripped off and breasts were described in a variety of elliptical phrases. <…> The magazine died a deserved death, not so much for its sex and sadism, as for the deadly sameness of its stories and the abysmal quality of its "writing." <…> for until 1960 there was no branch of literature anywhere (except perhaps for the children's stories in Sunday school bulletins) as puritanical as science fiction.
	— к «Что это за штука — любовь?»

	В случае со «Штрейкбрехером» я был уверен, что написал настоящий бестселлер. Вещь, на мой взгляд, получилась свежей и оригинальной, я верил, что она поднимает волнующую, глубокую и патетическую социальную тему. Увы, рассказ безмолвно канул в читательское море, не вызвав на поверхности даже лёгкой ряби. — перевод: М. Гутов
	In the case of "Strikebreaker" I thought I had a blockbuster. It seemed to me to be fresh and original; I felt it contained a stirring sociological theme, with lots of meaning, and with considerable pathos. Yet, as nearly as I can make out, it dropped silently into the sea of audience reaction without as much as marking out a single circular ripple on its surface.

О рассказах

	В новелле «Водопроводчик» на планете с замкнутым циклом производства-потребления тот, кто заведует её ассенизационной системой, одновременно оказывается жизненно необходимым её популяции человеком и в то же время повсеместно презираемым именно из-за такого общественного статуса. Структурная предпосылка, бесспорно, эмпирична, о чём говорит простая рефлексия. Люди, в былые времена имевшие очень низкий общественный статус, например лакеи, домработницы, экономки и т. п., в современном обществе ценятся на вес золота, и в связи с этим отношение «хозяев» к такой прислуге радикально изменилось. Теперь она оказывается чуть ли не первым лицом в семье, её надобно всячески ублажать, уважать её фанаберии, относиться к ней с вниманием, иначе говоря, из-за усиления таких релятивных преобразований водопроводчик (читай — ассенизатор) не может быть — в обществе, нарисованном Азимовым, — человеком, от которого зависит весь общественный быт, и в то же время индивидуумом, трактуемым как последний пария.
	W noweli Kanalizator na planecie stanowiącej zamknięty system ekologiczny — ten, kto zawiaduje jej układem asenizacyjnym, jest zarazem życiowo niezbędny dla całej populacji — i powszechnie pogardzany dla takiego właśnie statusu społecznego. Założenie strukturalne jest ewidentnie kontrempiryczne, o czym powiadamia prosta refleksja. Osoby dawniej posiadające bardzo niski status społeczny, np. służący, pomoce domowe, gosposie itp., są w nowoczesnym społeczeństwie na wagę złota — i stosunki „państwa” do takiej gosposi uległy przez to radykalnej przemianie. Gosposia taka bywa dzisiaj niemalże pierwszą osobą w rodzinie, wypada jej nadskakiwać, szanować jej fanaberie, odnosić się do niej z uwagą, więc — przez „wzmocnienie” takich relacyjnych przekształceń — kanalizator nie może być w społeczności Asimova człowiekiem, od którego cały byt pospólny życiowo zależy — i jednocześnie człowiekiem traktowanym jak ostatni parias.
	— Станислав Лем, «Фантастика и футурология», книга 2 (Метафантастическое окончание), 1970