«Девять завтра» (англ.Nine Tomorrows) — авторский сборник малой прозы Айзека Азимова 1959 года из 9 рассказов и 2 стихотворений. В 1969 году был опубликован с подзаголовком «Истории ближайшего будущего» (Tales of the Near Future).
— Каждый участник состязания получит по бруску сплава неизвестного для него состава. От него потребуется произвести количественный анализ этого сплава и сообщить все результаты с точностью до четырёх десятых процента. Для этого все соревнующиеся будут пользоваться микроспектрографами Бимена, модель FX-2, каждый из которых в настоящее время неисправен.
Зрители одобрительно зашумели.
— Каждый участник должен будет определить неисправность своего прибора и ликвидировать её. Для этого им даны инструменты и запасные детали. <…>
— Все только и говорили, что использован будет прибор Бимена. Никто и не сомневался. А в проклятых лентах, которыми меня зарядили, был предусмотрен спектрограф Хенслера! Кто же теперь пользуется Хенслером? Разве что планеты вроде Гомона, если их вообще можно назвать планетами. Ловко это было подстроено, а?
— Но ты ведь можешь подать жалобу в…
— Не будь дураком. Мне скажут, что мой мозг лучше всего подходил для Хенслера. Пойди поспорь. Да и вообще мне не везло. Ты заметил, что мне одному пришлось послать за запасной частью?
— Но потраченное на это время вычиталось?
— Конечно! Только я, когда заметил, что среди запасных частей нет зажима, подумал, что напутал, и не сразу потребовал его. Это-то время не вычиталось! А будь у меня микроспектрограф Хенслера, я бы знал, что не ошибаюсь. Где мне было тягаться с ними? Первое место занял житель Сан-Франциско, и следующие три — тоже. А пятое занял парень из Лос-Анджелеса. Они получили образование с лент, которыми снабжают большие города. С самых лучших, которые только есть.
"Each contestant will be supplied with a bar of nonferrous alloy of unspecified composition. He will be required to sample and assay the bar, reporting all results correctly to four decimals in per cent. All will utilize for this purpose a Beeman Microspectrograph, Model FX-2, each of which is, at the moment, not in working order."
There was an appreciative shout from the audience.
"Each contestant will be required to analyze the fault of his machine and correct it. Tools and spare parts are supplied." <…>
"They've been saying for weeks that the Beeman machine would be used. All the wise money was on Beeman machines. The damned Education tapes they ran through me were for Henslers and who uses Henslers? The worlds in the Goman Cluster if you want to call them worlds. Wasn't that a nice deal they gave me?"
"Can't you complain to—”
"Don't be a fool. They'll tell me my brain was built for Henslers. Go argue. Everything went wrong. I was the only one who had to send out for a piece of equipment. Notice that?"
"They deducted the time for that, though."
"Sure, but I lost time wondering if I could be right in my diagnosis when I noticed there wasn't any clamp depresser in the parts they had supplied. They don't deduct for that. If it had been a Hensler, I would have known I was right. How could I match up then? The top winner was a San Franciscan. So were three of the next four. And the fifth guy was from Los Angeles. They get big-city Educational tapes. The best available."
— Как бы вас ни привлекала та или иная профессия, вы не получите её, если физическое устройство вашего мозга делает вас более пригодным для занятий иного рода.
"You could be devoured by a subject and if the physical make-up of your brain makes it more efficient for you to be something else, something else you will be."
The Dying Night, 1956 — из цикла про Уэнделла Эрта, который полностью вошёл в сб. «Азимовские тайны» (1968); перевод: С. Васильева, 1988 («Ночь, которая умирает») — с незначительными уточнениями
Тальяферро вертел в руках собственный маленький сканер <…>. Это был ничем не примечательный небольшой цилиндрик чуть толще и короче обычного карандаша. В последние годы такой аппарат стал непременным атрибутом каждого учёного. Скорее можно было представить врача без стетоскопа или статистика без микрокалькулятора, чем учёного без него. Обычно его носили в нагрудном кармане пиджака или специальным зажимом прикрепляли к рукаву, иногда закладывали за ухо, а у некоторых он болтался на шнурке, обмотанном вокруг пуговицы.
Порой, когда на него находило философское настроение, Тальяферро пытался осмыслить, как в былые времена учёные могли тратить столько времени и сил на выписки из трудов своих коллег или на подборку литературы — огромных фолиантов, отпечатанных типографским способом. До чего же это было громоздко! Теперь же достаточно было отсканировать любой печатный или написанный от руки текст, а в свободное время без труда проявить плёнку. Тальяферро уже успел снять тезисы всех докладов, включенных в программу съезда. И он не сомневался, что двое его друзей поступили точно так же.
— Во всех случаях отказ отсканировать записи смахивает на бред душевнобольного, — сказал Тальяферро.
Talliaferro fingered his own small scanner <…>. It was just a neutrally colored, undistinguished cylinder, somewhat thicker and somewhat shorter than an ordinary pencil. In recent years it had become the hallmark of the scientist, much as the stethoscope was that of the physician and the microcomputer that of the statistician. The scanner was worn in a jacket pocket, or clipped to a sleeve, or slipped behind the ear or swung at the end of a string.
Talliaferro sometimes, in his more philosophical moments, wondered how it was in the days when research men had to make laborious notes of the literature or file away full-sized reprints. How unwieldy!
Now it was only necessary to scan anything printed or written to have a micronegative which could be developed at leisure. Talliaferro had already recorded every abstract included in the program booklet of the Convention. The other two, he assumed with full confidence, had done likewise. Talliaferro said, 'Under the circumstances, refusal to scan is mad.'
Чтобы улучшить освещение, Мендел занялся оконным поляризатором, и в помещение хлынули лучи восходящего солнца.
Конес быстрым движением закрыл рукой глаза.
— Солнце! — воскликнул он так, что остальные замерли. Лицо его исказил неподдельный ужас, словно он вдруг взглянул незащищёнными глазами на то Солнце, которое мгновенно ослепляет в условиях Меркурия.
Вспомнив собственное отношение к возможности выходить из помещения без скафандра, Тальяферро скрипнул зубами. Те десять лет, которые они провели вне Земли, изрядно деформировали их психику. — нф-модификация трюизма
Mandel fiddled with the window polarizer to let more light in and adjusted it too far, so that the eastern Sun slipped in.
Kaunas threw his arm up to shade his eyes and screamed, 'The Sun!' so that all the others froze.
Kaunas' face had gone into a kind of terror, as though it were his Mercurian Sun that he had caught a blinding glimpse of.
Talliaferro thought of his own reaction to the possibility of open air and his teeth gritted. They were all bent crooked by their ten years away from Earth.
Я оказался в Марсопорте без Хильды!
Это ещё не всё, как вы понимаете. Что-то вроде рамы без картины или женского скелета. В раму просятся линии и краски, на скелет — соблазнительная плоть.
I was in Marsport without Hilda!
That was still nothing, you understand. It was the frame of the picture, the bones of the woman. Now there was the matter of the lines and coloring inside the frame; the skin and flesh outside the bones.
— Какого вам чёрта? У меня свидание. Я тороплюсь.
— У тебя свидание со мной. Я ждал ещё у трапа, — ответствовал мой плешивый шеф.
— Я вас не видел.
— Ты вообще ничего не видел.
Он был прав.
Если он пытался перехватить меня в шлюзе, так у него голова кружится до сих пор, наверное: я проскочил через камеру быстрее, чем комета Галлея сквозь солнечную корону.
— Ладно. Что вам от меня нужно?
— Есть тут одно дельце, приятель.
Я выдал ему точную анатомическую характеристику того места, куда он может засунуть своё дельце, и предложил помочь, если он сам не справится.
— У меня отпуск, приятель.
А он мне:
— Готовность номер один, друг мой!
Это могло значить только одно — мой отпуск кончился, не начавшись.
"What do you want and I'm in a hurry. I've got an appointment."
He said, "You've got an appointment with me. I was waiting for you at the unloading desk."
I said, "I didn't see you—"
He said, "You didn't see anything."
He was right at that, for, come to think of it, if he was at the unloading desk, he must have been spinning ever since because I went past that desk like Halley's Comet skimming the Solar Corona.
I said, "All right. What do you want?"
"I've got a little job for you."
I laughed and told him in all necessary anatomical detail where he could put the little job, and offered to get him a mallet to help[1]. I said, "It's my month off, friend."
He said, "Red emergency alert, friend."
Which meant, no vacation, just like that.
… для зоркого глаза Хильды любая прореха в моем банковском счете будет заметнее туманности Конская Голова на фоне Млечного Пути.
… in the bankbook would show up to Hilda's piercing eye like the Horsehead Nebula interrupting the Milky Way. But then I was desperate.
— … не мог бы ты мне черкнуть чек кредитов этак на тысячу? Без занесения на мой счёт… За службу, сослуженную Службе?
… "can you sign me a chit for a thousand credits without its going on the record—for services rendered to the service?"
«Чувство силы». Миниатюризация компьютеров играет второстепенную роль в этом рассказе. Он <…> также является одним из моих любимцев. В этом рассказе речь идёт о карманных вычислительных устройствах, поступивших в продажу лишь через десять или пятнадцать лет после опубликования моего рассказа. Более того, мне удалось точно предсказать социальные последствия технологической революции, даже в большей степени, чем развитие самой технологии. — в предисловии к сборнику «Сны роботов» (1986) это описано более тривиально
“The Feeling of Power:“ The miniaturization of computers played a small role as a side issue in this story. It <…> is also one of my favorites. In this story I dealt with pocket computers, which were not to make their appearance in the marketplace until ten to fifteen years after the story appeared. Moreover, it was one of the stories in which I foresaw accurately a social implication of technological advance rather than the technological advance itself.
Айзек Азимов <…> предлагает нам коллекцию рассказов, собранных в основном со страниц… скажем так… небольших научно-фантастических изданий. Каждому автору иногда не удаётся написать рассказ на своём обычном уровне. Они их либо уничтожают, людоедствуя, либо продают менее требовательным рынкам. М-р Азимов сделал последнее со своими отбросами <…>.
Некоторые сражаются за жизнь: «Уродливый мальчуган», <…> «Все грехи мира», <…> «Профессия». Но мы сожалеем о других, а также о прологе и эпилоге м-ра Азимова, которые, за неимением лучшего выражения, должны быть названы стихами. Они создают впечатление, что он стал небрежно относиться к своей публике и своему ремеслу.
Isaac Asimov <…> gives us a collection of stories garnered mostly from the pages of . . . shall we say . . . the lesser science fiction publications. All authors fail occasionally to bring off stories at their usual level of accomplishment. These they either destroy, cannibalize, or sell to less demanding markets. Mr. Asimov has done the latter with his discards <…>.
A few fight for life: The Ugly Little Boy, <…> All The Troubles Of The World, <…> Profession <…>. But we regret the others, and we deplore Mr. Asimov's prologue and epilogue in what, for lack of a better expression, must be called verse. They give the impression that he has become carelessly familiar with his public and his craft.[2]
Азимов <…> и в фантастике остаётся учёным, и учёный, случается, подавляет художника. Однако бывает и так, что жёсткие, «головные» конструкции не выдерживают натиска эмоций, и тогда возникают шедевры, такие, как «Уродливый мальчуган» — торжествующий гимн материнскому чувству.[5]
