Любка

Любка

Статья в Википедии

Медиафайлы на Викискладе

Лю́бка или ночна́я фиа́лка, под которой чаще всего имеется в виду любка двулистная (лат. Platanthera bifolia) или царь-трава — народное и, одновременно, научное название травянистого многолетнего клубневого растения, дикорастущей орхидеи с белыми цветками, сильно пахнущими в ночное время. Такое же научное название Любка имеет и весь род орхидей (лат. Platanthera), типовым видом которого выступает Platanthera bifolia или ночная фиалка.

Любка — высокодекоративное растение, распространённое в среднерусской природе, растёт во влажных или заболоченных лесах; нередко выращивается как оригинальный садовый цветок, с древних времён применяется в народной медицине. Русское название рода «любка» связано ещё с языческими преданиями о том, что клубни этого растения обладают магическими свойствами, за ним закрепилась репутация сильнейшего любовного снадобья или приворотного зелья. Имея оригинальный и заметный внешний вид и сильный аромат, растение имеет целый ряд других народных имён, самые известные из которых — бальзам дикий, кукушкины слёзки, любовный корень, ночные духи́, перелой, стагачка (или стогачка) и другие.

Любка в определениях и кратких цитатах

	Из наших дикорастущих представителей этого семейства достаточно упомянуть о ночной фиалке (Platanthera), белые, сильно пахучие цветы которой в июне месяце носят у нас везде по улицам. Представим себе подобный цветок, у которого ощипаны все лепестки, кроме одного нижнего, имеющего форму губы...
	— Климент Тимирязев, «Жизнь растения», 1878

	...отцветали любки в сырых жемчугах росы; тяжко и страстно цветки издышались на все великолепным своим благовоньем...
	— Андрей Белый, «Серебряный голубь», 1909

	С овражков-то как тянет... это уж дождю быть. И любками стало пахнуть. А до вечера далеко; а они больше к ночи пахнут, фиалочки ночные.
	— Иван Шмелёв, «Богомолье», 1931

	Стоят по лесным лужайкам, как тонкие восковые свечки, ночнушки-любки, будто дымком курятся, — ладанный аромат от них.
	— Иван Шмелёв, «Богомолье», 1931

	И страстно расточают любки Новорождённый аромат.
	— Аркадий Штейнберг, «Какой-то мир возник меж нами...», 1948

	Ночной фиалкой, не знаю, правильно ли, у нас называют любку двулистную, эту скромную среднерусскую орхидею, расцветающую в июне, в лесу, где сравнительно влажно. Обыкновенно ночные фиалки бывают белые, но и встречаются лиловатого цвета.
	— Владимир Солоухин, «Третья охота», 1967

	...любка, эта ночная фиалка, до самого рассвета она вздыхала о чём-то в лесах. Что ей нужно? О чем она грустит?
	— Юрий Куранов, «Дни сентября», 1969

	От неё зародилось обостренное, проникнутое романтикой восприятие природы, которое сделалось отличительной чертой лирики одного из великих русских поэтов. И всё это наделал скромный лесной цветок, называемый в обиходе ночной фиалкой, а более научно — любкой двулистной. В народе же в разных местах ее еще называют любка, ночница, люби меня не покинь…
	— Владимир Солоухин, «О траве», 1972

	Каждый цветок внушит нам какое-нибудь свое, другое чувство: навеет задумчивость, разбудит мечту, создаст ощущение душевной легкости, светлости, чистоты… «Невыразимым же чувством таинственности» могла наполнить душу только ночная фиалка, любка, ночница, цветок, на котором как будто, действительно, лежит печать волшебства.
	— Владимир Солоухин, «О траве», 1972

	Не отцветая пахнет любка сильнее всего, а в первые минуты цветения, когда в ночной темноте раскроет она каждый из своих фарфорово-белых цветочков (зеленоватых в лунном луче) и в неподвижном, облагороженном росой, лесном воздухе, возникает аромат особенный, какой-то нездешний, несвойственный нашим лесным полянам.:25
	— Владимир Солоухин, «О траве», 1972

	Любка считается верным приворотным средством не только в нашей местности, но и по всей Руси. Хочешь развести парня с девкой или, наоборот, завлечь его, неразделенную любовь хочешь сделать взаимной — настоем корня любки незаметно, по рюмочке, пои «предмет сердца»...
	— Виктор Астафьев, «Последний поклон», до 1991

	...я бы по всем лесам и болотам собирал любку, дни и ночи настаивал её корешки и не рюмкой, а ковшом поил бы людей, только чтоб одумались они, преисполнились уважения друг к другу...
	— Виктор Астафьев, «Последний поклон», до 1991

	...я вдруг услышал дивный запах, никогда прежде не слышанный, затмевающий собой хвойный и все остальные окружающие запахи, и я долго не мог понять, откуда он исходит, пока буквально в метре от себя не увидел незнакомое растение с собранными в кисть зеленовато-белыми цветками и всего с двумя большими округлыми листьями.
	— Рим Ахмедов, «Промельки», 2011

Любка в научной и научно-популярной литературе

Из наших дикорастущих представителей этого семейства достаточно упомянуть о ночной фиалке (Platanthera), белые, сильно пахучие цветы которой в июне месяце носят у нас везде по улицам. Представим себе подобный цветок, у которого ощипаны все лепестки, кроме одного нижнего, имеющего форму губы и при основании вытянутого в глухую трубочку, так называемый шпорец. Пестик и тычинка этого цветка также совершенно своеобразны: пестик состоит из длинной, закрученной завязи, наверху которой, прямо без столбика, сидит рыльце, имеющее форму липкого пятна у самого входа в трубку шпорца. Тычинка не имеет нити, а состоит из одного пыльника, сидящего непосредственно по соседству с рыльцем. Этим не ограничиваются особенности этого растения. Цветень <(пыльца)> не имеет формы рассыпчатой пыли, а собран в каждой из двух долей пыльника в комочек, вытянутый в ножку, снабженную на конце очень липкой пуговочкой. Вследствие того, что цветень сам не рассыпается, понятно, что, несмотря на близкое соседство, он без посторонней помощи не мог бы попасть даже на рыльце того же цветка, не говоря уже о других. Эту помощь и оказывает насекомое. Садясь на губу, оно запускает хоботок в трубку шпорца, на дне которого, обыкновенно, как это особенно хорошо видно у ночной фиалки, выделяется сладкая жидкость; при этом насекомое неизбежно прикасается к липкой пуговочке, выставляющейся из пыльника, и, улетая с цветка, уносит с собой всю пыльцевую массу. Это устройство цветка до того точно и действует так безошибочно, что нельзя просунуть в шпорец иголку или щетинку по направлению, показанному стрелкой, не вынеся на ней пыльцевую массу...

— Климент Тимирязев, «Жизнь растения», 1878

	Многие растения, опыляемые дневными насекомыми, перестают пахнуть ночью; напротив, растения, приспособленные к опылению ночными бабочками, чрезвычайно сильно пахнут ночью и совсем не пахнут, либо слабо пахнут, днём. Таковы: ночная фиалка (Platantera bifolia), различные виды жимолости и проч.
	— Владимир Арциховский, «Энтомофильные растения», 1904

Любка в публицистике и документальной литературе

Цветок любки

Ночная фиалка наполнила душу поэта (вспомним также, что у Блока есть поэма «Ночная фиалка») невыразимым чувством таинственности и погрузила ее в состояние благоговейной сосредоточенности. От неё зародилось обостренное, проникнутое романтикой восприятие природы, которое сделалось отличительной чертой лирики одного из великих русских поэтов. И всё это наделал скромный лесной цветок, называемый в обиходе ночной фиалкой, а более научно — любкой двулистной. В народе же в разных местах ее еще называют любка, ночница, люби меня не покинь… Она относится к орхидеям, очень интересным цветам. Говорят, если разглядывать каждый цветок в отдельности, можно увидеть много интересного. Метерлинк посвящает орхидеям целую главу в своих несравненных записках «Разум цветов».

— Владимир Солоухин, «О траве», 1972

То, что Тютчев, по собственному признанию, начал впервые чувствовать и мыслить именно в Овстуге, среди русских полей и лесов, имело, несомненно, очень большое значение для его будущего развития как поэта. В часы, когда над землей сгущались весенние сумерки, он любил бродить по молодому лесу возле сельского кладбища и собирать душистые ночные фиалки. В тишине и мраке наступающей ночи их благоухание наполняло его душу «невыразимым чувством таинственности» и погружало в состояние «благоговейной сосредоточенности». <...> Придерёмся к слову и возьмём это самое «невыразимое чувство таинственности». Может ли такое чувство внушить ромашка? Василёк? Колокольчик? Лютик? Полевая гвоздичка? Кошачья лапка? Одуванчик? Каждый цветок внушит нам какое-нибудь свое, другое чувство: навеет задумчивость, разбудит мечту, создаст ощущение душевной легкости, светлости, чистоты… «Невыразимым же чувством таинственности» могла наполнить душу только ночная фиалка, любка, ночница, цветок, на котором как будто, действительно, лежит печать волшебства. Дело не в тютчевском антураже: близко сельское кладбище, собирал и упивался ароматом в лунные ночи. Дело в самом цветке. И не пришло ведь в голову ходить в лунные ночи за иван-чаем, за зверобоем, за тмином…

— Владимир Солоухин, «О траве», 1972

Но есть в ночной фиалке какой-то оттенок, нечто такое, что сразу выделяет её из остальных цветов. Не хотелось бы соглашаться с Мих. Мих. Пришвиным, что это «нечто» оттенок порочности. Правда, что оттенок порочности выделяет и притягивает. Но ведь может и оттолкнуть. Нет, просто этот цветок «из другого общества». <...> Вот повод посудачить соседкам, когда разольет любка в полночь свой аромат и когда начнут слетаться к ней ночные бабочки: «потайная она, эта любка. При луне с ночными бабочками свадьбу свою справляет. То ли дело мы, остальные цветы. Мы любим, чтобы пчелы. Чтобы пчелы и солнышко». Неправ и еще раз неправ даже такой тонкий наблюдатель, как Пришвин. Не отцветая пахнет любка сильнее всего, а в первые минуты цветения, когда в ночной темноте раскроет она каждый из своих фарфорово-белых цветочков (зеленоватых в лунном луче) и в неподвижном, облагороженном росой, лесном воздухе, возникает аромат особенный, какой-то нездешний, несвойственный нашим лесным полянам. Ну, ландыш ещё. Но ландыш пахнет, если его поднести к лицу, к носу и нарочно понюхать. Этот же непривычный аромат заструится из лунного света в лунную тень, наполнит поляну, утечет за мохнатую ель, просочится через орешник, поднимется в воздух, где то вспыхивают, то погасают, перелетая из света в тень, беленькие но теперь тоже зеленоватые ночные бабочки.:25

— Владимир Солоухин, «О траве», 1972

Дай вам бог, каждому, кто читает эти строки, увидеть хоть раз в жизни, как расцветает в безмолвном и неподвижном лунном свете ночная фиалка, ночная красавица, ночница, любка, люби меня не покинь… Вы скажете, что видели эти цветы у торговок возле входа в метро, связанными в большие пучки, по цене двугривенный за пучок. И ставили даже в воду. И они стояли у вас, пока не пожелтели (а стебли успеют к этому времени в воде осклизнуть). Тогда и я вам скажу, что видел сказочных морских рыб, ярких как цветы — лежало полтонны в цинковом ящике на рыбзаводе. <...> Не говорите же и вы, выбрасывая раскисший в застарелой воде пучок травянистого вещества, что имели счастье видеть любку двулистую, ночную фиалку и что вдыхали ее аромат.:26

— Владимир Солоухин, «О траве», 1972

	...вот среди вольно растущей лесной всячины сверкнула слюдянистыми лепестками любка, редко у нас произрастающая и почти не замечаемая ребятишками, избалованными множеством цветов ярких, крупных, как бы выставляющихся напоказ друг перед другом. Однако старые люди, век прожившие в колдовском селе, в особенности девки, знали тайну травы любки, ходили за нею в таёжные дали...
	— Виктор Астафьев, «Последний поклон», до 1991

Ниже по склону в сырости кипунов всё растёт ещё пестрей, и вот среди вольно растущей лесной всячины сверкнула слюдянистыми лепестками любка, редко у нас произрастающая и почти не замечаемая ребятишками, избалованными множеством цветов ярких, крупных, как бы выставляющихся напоказ друг перед другом. Однако старые люди, век прожившие в колдовском селе, в особенности девки, знали тайну травы любки, ходили за нею в таёжные дали, лазили «к лешакам», в болота, как говорили сами же, сушили любку, пряча от «дурного» глаза. Любка считается верным приворотным средством не только в нашей местности, но и по всей Руси. Хочешь развести парня с девкой или, наоборот, завлечь его, неразделенную любовь хочешь сделать взаимной — настоем корня любки незаметно, по рюмочке, пои «предмет сердца» да шепчи при этом складный приговор: «Пленитесь его (иль ее) мысли день и ночь, и в глухую полночь, и в кажен час, и в минуту кажну, обо мне вечно. И казался бы я ей (ему) милее отца-матери, милее всего роду-племени, милее красна солнца и милее всех частых звезд ночных, милее травы, милее воды, милее соли, милее всего света белаго и вольнаго...»

— Виктор Астафьев, «Последний поклон», до 1991

Любка в мемуарах, письмах и дневниковой прозе

	Ребята жадно рвутъ прелестные цвѣты, окаймляющіе дорогу. Одинъ выбираетъ нѣжныя кисти бѣлой разновидности колокольчика и соединяетъ ихъ съ разрѣзными звѣздами розовой дремы. Другой перемѣшиваетъ съ васильками душистые колосья блѣдно-желтоватой любки.
	— Сергей Рачинский, «Школьный поход в Нилову Пустынь», 1887

	Тут же из зарослей подымала свою красивую головку пышная ятрышниковая любка (Platanthera chlorantha Custor.), а рядом с ней ― ядовитая чемерица (Veratrum album L.)...
	— Владимир Арсеньев, «Дерсу Узала», 1923

Свободного времени у нас было поровну. И вот она догадалась на прогулки брать меня. Теперь ей нужно было только увидеть цветок или, вернее, выбрать тот, который хочется сорвать, а я, бегавший возле нее, немедленно приводил в исполнение её желания. Особенным расположением у Катюши пользовались незабудки, ночные фиалки и ландыши. Незабудки, с их чистой небесной голубизной, она сплетала в венок, который клала в белое фарфоровое блюдо и заливала водой. Венок плавал и жил очень долго. Ночной фиалкой, не знаю, правильно ли, у нас называют любку двулистную, эту скромную среднерусскую орхидею, расцветающую в июне, в лесу, где сравнительно влажно. Обыкновенно ночные фиалки бывают белые, но и встречаются лиловатого цвета. Катюша невольно добилась того, что их своеобразный аромат стал ароматом моего детства. Как только услышу запах фиалки, так раздвигаются шторы, и я как сейчас вижу прибранную Катюшину комнату в нашем доме, в которой всегда почему-то в самую жару было прохладно и всегда стояли цветы.

— Владимир Солоухин, «Третья охота», 1967

И вот мне понадобилось некоторое количество клубеньков любки двулистой, ночной фиалки. Я надеялся, что они окажут благотворное действие на здоровье одного близкого мне человека. Все лесные поляны, где можно встретить этот цветок, я знал. Иной раз во время предвечерней прогулки сделаешь большого крюку, чтобы в холодеющем уже воздухе наклониться над белой башенкой цветка и вдохнуть аромат. Иногда я срывал их несколько штук и дома ставил в воду. Тем не менее задача моя оказалась не из легких. Дело в том, что клубеньки надо добывать только осенью, когда цветов уже нет и растение не выделяется среди других трав, не бросается в глаза издалека, за пятнадцать — двадцать шагов. Я думаю, если ползать по лесу на коленях, и то едва ли обнаружишь те два глянцевитых листочка, льнущих к земле, благодаря которым любка и называется двулистой.:31

— Владимир Солоухин, «О траве», 1972

Вот они, мои два листа. От одной точки на черной земле они растут в строго противоположные стороны. Около самой точки они совсем узкие. Затем становятся все шире и в широком дальнем конце плавно округлены. Если бы перевернуть лист узкой частью кверху, он напомнил бы продолговатую каплю. Но я смотрел на листья сверху, и мне они напоминали крылья огромной зеленой бабочки, которая, может, и улетела бы, если б не корешки, вросшие в землю. Чистотой зеленого тона, глянцевитостью и четкостью формы, листья произвели на меня какое-то нездешнее, залетное впечатление. Правда, надо было еще убедиться, что я нашел именно то, что искал. Я все еще разглядывал листья, а клубеньки оставались в земле. Встав для удобства на колени (вот где понадобилось бы перекреститься, если бы на моем месте был настоящий знахарь — дед), я вонзил нож в землю в пяти сантиметрах от растения, и мне показалось, что листья вздрогнули. Осторожно стал я обрезать землю по окружности. Под ножом перерезались и трещали мелкие корешки, и лопнул с натуги чей-то толстый корень, вероятно, протянувшийся от молоденького деревца, которые росли тут во множестве. Этот корень я перерезал с большим трудом. Подковырнув ножом и вынув земляной бочоночек, я поставил его рядом с черной зияющей раной, которую я только что своими руками нанес земле.:32

— Владимир Солоухин, «О траве», 1972

Осторожно, ощупывая пальцами каждый комочек, каждый тоненький корешок (но это все были еще не ее корешки), я стал разминать и дробить землю. Вдруг мои пальцы нащупали твердые гладкие и прохладные округлости, и мне показалось, что я кощунственно прикоснулся к чему-то тайному, запретному, интимному. Земля вся обсыпалась наконец, и сахарно-белые, похожие на женские груди клубеньки обнажились. Действительно, один из них был сероватый и дряблый. Как будто кожица сделалась ему велика. Другой был ядреный, крепкий и сочный. Вниз от каждого клубенька тянулся тонкий хвостик — корешок, а от свежего клубня нацеливался вверх тупоконический росток. Именно ему надлежало весной пробить крышу темницы, выгнать высокий прямой стебель, на котором и расцвели бы цветы. Уж с осени он приготовился к выполнению своей задачи. Я держал на ладони белый клубенек, который благодаря коническому ростку, напоминающему колпачок, и тонкому корешку удивительно походил теперь на гномика. Я держал его на ладони и еще раз дивился великому чуду. Где-то хранились в нем (в семечке есть хоть зародыш) будущие ночные фиалки с их очарованием, ароматом, семенами. Тянулась от этого клубенька цепочка фиалочьих поколений назад на миллион веков и цепочка фиалочьих поколений вперед на миллионы миллионы веков. Правда, для этого именно экземпляра я прервал, перерезал ножом миллионолетнюю цепочку, уничтожив одним движением ножа результаты миллионолетних усилий природы. Остались на земле другие экземпляры ночной фиалки. Конечно. Но принципиально от этого ничего не меняется. Кто-то убил последний экземпляр морской коровы, последний экземпляр гаги. Кто-то убьет последний экземпляр кита и лебедя. Мало ли что другие экземпляры. Но ведь именно от этого тянулись назад и вперед цепочки поколений. А теперь осталась только одна цепочка — назад. Нитка перерезана, и перерезана она мной. «Ну ладно, природа не пострадает», — сказал я себе, кладя клубенёк в карман.:33

— Владимир Солоухин, «О траве», 1972

Незаметно из старого смешанного леса я перешел в мелкие частые сосенки. Было тут что-то вроде просеки, узкого длинного ложка. На этом ложке я снова увидел любку. Наклонившись к ней, увидел еще, потом еще, потом сразу пять, потом больше. На коленях я стал переползать от одной любки к другой, нож вонзался, подковыривал, земля осыпалась, клубеньки обнажались, один из них отбрасывался, другой клался в карман. Мой охотничий азарт усугубился, видимо, тем, что долгие поиски были бесплодными и я даже терял надежду. Рука стала болеть, затекать, я намял мозоль, но был как в чаду. Каждая новая пара листьев казалась мне крупнее предыдущей (а значит, и клубеньки будут крупнее), и я полз на коленях дальше и снова вонзал свой нож, резал, рвал, разминал землю, оголял клубенек, клал в карман. Ни о чем я теперь не думал, и неизвестно, сколько времени продолжалась бы эта варфоломеева ночь, но вдруг у меня сломался нож. Переломился около рукоятки. Я с сожалением повертел его в руке, отбросил в сторону, распрямился и оглянулся назад. То, что я увидел, поразило меня, как громом. Исковерканная, истерзанная полоса земли тянулась за мной. Было похоже, что тут рылась свинья. Ещё час назад на поляну приятно было смотреть. Она радовала глаз ровной зеленью, чистотой. Я увидел ее и в будущем июне, какой она была бы вся в цветущих фиалках и какой будет теперь, когда я ее за один час совершенно обесцветил.:33

— Владимир Солоухин, «О траве», 1972

	...я бы по всем лесам и болотам собирал любку, дни и ночи настаивал её корешки и не рюмкой, а ковшом поил бы людей, только чтоб одумались они, преисполнились уважения друг к другу, поняли бы, что любить и страдать любовью — и есть человеческое назначение, или веление Божье, или ещё там что такое.
	— Виктор Астафьев, «Последний поклон», до 1991

В первую свою ночевку среди всех треволнений, забот о завтрашнем дне, в охватившей тоске по дому я вдруг услышал дивный запах, никогда прежде не слышанный, затмевающий собой хвойный и все остальные окружающие запахи, и я долго не мог понять, откуда он исходит, пока буквально в метре от себя не увидел незнакомое растение с собранными в кисть зеленовато-белыми цветками и всего с двумя большими округлыми листьями. Я бы, разумеется, сразу показал его профессору Абэ, но когда ещё мы увидимся, сколько дней пройдёт, а сорванный цветок быстро завянет и утратит прежнюю красоту и аромат. Позже я рассказал о нем и описал его строение. Абэ сказал, что, возможно я, видел любку двулистную, очень редкую для наших мест, обладающую великой целительной силой. Однако умиротворение от неё я испытал, хотя и плохо выспался за ночь.

— Рим Ахмедов, «Промельки», 2011

Любка в беллетристике и художественной прозе

Соцветие ночной фиалки

	Перед ней расстилался пруд; заря воздушно легла на сырые дорожки; и едва багрянели дорожки; и едва багрянел высокотравный луг; отцветали любки в сырых жемчугах росы; тяжко и страстно цветки издышались на все великолепным своим благовоньем; вдали поднялся хриплый и робкий звук, и от него чем-то повеяло родным, пережитым в лучшие времена жизни...
	— Андрей Белый, «Серебряный голубь», 1909

	Но весной до тоски тянула душа на родину. Помнил Илья тихие яблочные сады по весне, милую калину, как снегом заметанные черемухи и убранные ягодами раскидистые рябины. Помнил синие колокольчики на лесных полянах, восковые свечки ладанной любки, малиновые глазки-звездочки липкой смолянки и пушистые георгины, которыми убирают Животворящий Крест.
	— Иван Шмелёв, «Неупиваемая чаша», 1918

	И вспомнилась его первая и последняя любовь, которая закончилась медлительной и торжественной свадебной обрядой: старики крепко держались старинки. И вспомнилась та удивительная весна, когда так пьяно пахли черёмухи, так сладко благоухала белая резная любка и так сладко пел соловей.
	— Иван Наживин, «Степан Разин» (Казаки), 1928

	С овражков-то как тянет... это уж дождю быть. И любками стало пахнуть. А до вечера далеко; а они больше к ночи пахнут, фиалочки ночные. А кукушки... — одна за другой, одна за другой — прямо наперебой, спешат.
	— Иван Шмелёв, «Богомолье», 1931

Весёлые луговинки полны цветов — самая-то пора расцвета, июнь месяц. В мокрой траве, на солнце, золотятся крупные бубенцы, никлые от дождя, пушистые, потрясешь над ухом — брызгают-звенят. Стоят по лесным лужайкам, как тонкие восковые свечки, ночнушки-любки, будто дымком курятся, — ладанный аромат от них. И ромашки, и колокольчики... А к Вифании, говорят, ромашки... — прямо в ладонь ромашки!.. Анюта ползает по лужкам в росе, так и хватает любки. Кричит, за травой не видно: — Эти, бабушка, какие в любовь присушивают, в запазушку кладут-то?.. А Домна Панферовна грозится: — Я тебя, мокрохвостая, присушу! Не время рвать-то, Троица сейчас, за горкой. Кривая всё на лужки воротит.

— Иван Шмелёв, «Богомолье», 1931

Лиловые кисти кукушкиных слезок росли рядом с медвежьим луком <черемшой>, вороний глаз цвел неподалеку от куриной слепоты, а метелки лисьего хвоста высоко поднимались над полянками петушиного гребня. И царские кудри, и золотые розги, и ятрышник с любкой – эти российские родственники бразильских орхидей, и яркие связки золотых ключиков — все это росло, цвело, шумело пчелами и шмелями, скрывая от нас дорогу.

— Владимир Солоухин, «Владимирские просёлки», 1957

	Из низин, особенно по вечерам, тянуло сладким хмелем, и хотелось покинуть поле, бежать туда, в белоснежную чащу таволог, и там замереть. А любка, эта ночная фиалка, до самого рассвета она вздыхала о чём-то в лесах. Что ей нужно? О чем она грустит?
	— Юрий Куранов, «Дни сентября», 1969

	― Как странно! Я ведь толком и не знаю, как выглядит мать-и-мачеха… ― Все меньше остается её на весенних склонах. Любка, ландыш, адонис почти исчезли из наших подмосковных лесов. Калган, корень валерьяны днём с огнём не сыщешь.
	— Еремей Парнов, «Александрийская гемма», 1990

Любка в стихах

Две любки

	Когда на дачах пьют вечерний чай, Туман вздувает паруса комарьи, И ночь, гитарой брякнув невзначай, Молочной мглой стоит в иван-да-марье. Тогда ночной фиалкой пахнет всё: Лета и лица. Мысли. Каждый случай, Который в прошлом может быть спасен И в будущем из рук судьбы получен.
	— Борис Пастернак, «Любка», 1927

	Чуть видимый, полупрозрачный, Он ждет, и манит, и зовет Туда, где, словно полог брачный, Простерся бледный небосвод, Где молодой барвинок хрупкий Никем доселе не примят И страстно расточают любки Новорождённый аромат.
	— Аркадий Штейнберг, «Какой-то мир возник меж нами...», 1948

См. также

• Ночная фиалка
• Орхидея
• Кукушкины слёзки
• Венерин башмачок
• Фиалка душистая
• Венерин волос
• «Плоть орхидеи»
• Азалия
• Нарцисс
• Амариллис