Одно и то же утверждение может быть правдой и ложью в зависимости от контекста, а контекст многослоен, многосложен, изменчив. Хуже того: правда может служить лжи, играть роль лжи, быть ложью. И еще того хуже, сложней, коварней: ложь может играть роль правды, быть правдой.[1]
Когда мы читаем книгу, чувство правдивого говорит нам: «Это ложь!» — при каждой неверной детали. Если это чувство говорит часто и говорит всем, значит, книга не имеет и не будет иметь никакой ценности. Секрет всемирного вечного успеха в правдивости.
Как только было замечено, что с течением времени старые бредни становятся мудростью, а старые маленькие небылицы, довольно небрежно сплетённые, порождают большие-пребольшие истины, на земле сразу развелось видимо-невидимо правд. Есть такая правда, которую все знают, но о которой умалчивают, потому что не всякую правду можно говорить. Есть такая правда, которую все расхваливают, да не от чистого сердца, потому что не всякой правде можно верить. А клятвы влюбленных, угрозы матерей, зароки пьянчуг, обещания власть имущих, последнее слово купцов? И так до бесконечности!
— Ах, если б был такой человек на свете, который никого-никогда не обманывает, я бы нашёл его.
А золотой жук, который слышал слова мальчика, сказал:
— А я знаю такого человека. Это девочка, и называется она Правда. Она живёт далеко-далеко отсюда, по той стороне моря, в изумрудном заливе, а кругом горы. Я был там, хорошо там. Золотые рыбки плавали в заливе, луна светила с неба, а на горах стояли высокие башни, а в них ходили витязи в своих стальных доспехах. Там растут кипарисы, и русалки поют песни чудной девушке с золотыми волосами, которую зовут Правда.
— Ну, вот и отлично, — сказал Чёрный принц, — я и поеду за Правдой.
— Поехать не значит ещё доехать, — сказал золотой жук. — Многие ездили, да никто ещё не попал к Правде и назад не воротился.
Всегда и во всём впереди шествует Ложь, увлекая глупцов пошлой своей крикливостью. Последнею и поздно приходит Правда, плетясь вслед за хромым Временем.
Не лгать, но и всей правды не говорить. Ничто не требует столь осторожного обращения, как правда, — это кровопускание из самого сердца нашего. Немалое нужно уменье и чтобы сказать правду, и чтобы о ней умолчать... не всякую правду сказать можно: об одной умолчи ради себя, о другой — ради другого.
Правду мы часто видим, но редко слышим — в чистом виде почти никогда, особенно когда она идет издалека: в ней тогда есть примесь пристрастий, через которые она прошла.
Если ложь на краткий срок и может быть полезна, то с течением времени она неизбежно оказывается вредна. Напротив того, правда с течением времени оказывается полезной, хотя может статься, что сейчас она принесет вред.
Милость без правды есть малодушие, а правда без милости есть мучительство, и обе они разрушают царство и всякое общежитие. Но милость, правдой поддерживаемая, и правда, милостью укрощаемая, сохраняют царю царство на многие дни.
Мы клянёмся и божимся, что ни в чем так не нуждаемся, как в правде. Правда для нас что кислород, — но воздух, которым мы дышим, состоит не только из кислорода. Как нам известно еще из средней школы, кислорода в воздухе чуть больше одной пятой. Четыре пятых воздуха или, иначе говоря, земной атмосферы состоят в основном из азота и чуть-чуть из благородных газов и углекислого газа. <...> Сталкиваясь с бесчисленными несообразностями и противоречиями, человек чувствует неодолимую потребность мысленно хотя бы упорядочить этот хаос и гармонизировать картину мира. С помощью одних фактов этого не добьёшься.[3]
— Лев Левицкий, «Термос времени», дневник от 10 июня 1997
А то, что любимая моя «Правда» (не могу все-таки без нее, каждый день покупаю) как-то, а точнее в номере от 13 января 1977 года, в заметке «Продажные провокаторы» обвинила чешских диссидентов в том, что они «грубо и лживо клевещут на нынешний чехословацкий режим». Лживая клевета! Какая прелесть! Значит, есть и правдивая? Грубая? Значит, есть и нежная, воркующая? Вот я со спокойным сердцем иной раз и занимаюсь этим ― нежно и правдиво клевещу. Но шутки шутками, а если говорить серьезно, долг каждого честного человека, оказавшегося в условиях, в которых оказался я, пользоваться каждым подвернувшимся случаем, чтоб говорить и доносить ПРАВДУ до тех, кто лишен возможности знать ее. И каким лакеем или слугой империализма ни обзовет меня «Литературка» или «Неделя», стерплю.[4]
Истинный поэт всегда правдив, а бездарный подражатель — никогда; первый бывает правдив даже тогда, когда он не считает нужным точно придерживаться во всех деталях действительности, а второй отступает от истины, даже когда он наблюдает за всякой мелочью с чрезвычайным вниманием и руководствуется методом землемера.
Такова уж неодолимая природа правды, что она просит и желает только одного — свободного права появиться на свет. Солнце не нуждается в пояснительной надписи — его и так отличают от тьмы.
Требовать правды, оставляя нетронутыми все те условия, которые порождают ложь,— значит требовать, чтобы на немощёной улице не было грязи, когда идёт дождь...
Меня хвалили цари, любили солдаты, мне удивлялись друзья, ненавистники меня поносили, при дворе надо мною смеялись. Я бывал при дворе, но не придворным, а Эзопом и Лафонтеном: шутками и звериным языком говорил правду. Подобно шуту Балакиреву, который был при Петре Первом и благодетельствовал России, кривлялся я и корчился. Я пел петухом, пробуждая сонливых, угомоняя буйных врагов Отечества. Если был бы я Цезарь, старался бы иметь всю благородную гордость души его, но всегда чуждался бы его пороков.
...в последний раз я призываю попусту не произносить слова..., так называемые слова. Их довольно много. Ложь..., правда..., вымысел. И все они относятся к области ежедневного оглупления..., или малого таза. Точнее говоря, они находятся сразу в двух этих областях, как и все явления гормонального порядка. Ибо – что я сам скажу «правда-правда», то правда и есть. У неё нет и не может быть собственной силы..., и она способна держаться только на силе воли, её создавшей.[7]:13
Поэт, который всю жизнь поёт про говно... Человеческое говно... Романтик, несомненно.
Судя по всему, это последний поэт на свете, который ещё готов говорить людям правду...
Нет ничего прекраснее правды, кажущейся неправдоподобной! В великих подвигах человечества именно потому, что они так высоко возносятся над обычными земными делами, заключено нечто непостижимое; но только в том невероятном, что оно совершило, человечество снова обретает веру в себя.
Наступит правда на Земле, и тогда мы услышим из уст выросшего сознательного существа установившийся голос Вселенной. Этот голос давно шумит во всём космосе, и есть преобладающий знак истины. Земля сейчас ещё до неё не доросла, вследствие её младенческого возраста.
…думал о том, что правда и красота, направлявшие человеческую жизнь там, в саду и во дворе первосвященника, продолжались непрерывно до сего дня и, по-видимому, всегда составляли главное в человеческой жизни и вообще на земле; и чувство молодости, здоровья, силы, — ему было только 22 года, — и невыразимо сладкое ожидание счастья, неведомого, таинственного счастья овладевали им мало-помалу, и жизнь казалась ему восхитительной, чудесной и полной высокого смысла.
Какая красота теперь себя являет?
Какою святостью мой разум восхищает?
Коль светел и коль чист от ней блистает луч,
Дерзает против бурь, дерзает против туч?
Богиня по всему и тишину приводит,
Во чреве носит плод, и с оным к нам приходит.
И час уж наступил, и время ей родить,
Прекрасное дитя нам, смертным, подарить.
Но коль ужасное чудовище родилось! Зубами заскрипев, на матерь устремилось.
Не так свирепствует презлобной крокодил,
Которого питал в себе великий Нил.
Не так несытой волк на паству нападает,
Как правду ненависть рожденная терзает.
О Правда, ты наш свет, ты солнечной восход;
Возможно ль, чтоб тобой рожден был сей урод?
Ты дщерь всевышнего, ты добрых дел царица.
Но полон скверны плод! Бессчастна роженица![9]
Тот, кто первый скажет правду — жертвенный козёл,
Он дал с правдой маху, он пойдет на плаху.
Оторвут ему язык и скажут «вон пошёл!»,
А после будут сами говорить его словами.
Тот, кто скажет правду-матушку,
Потеряет он башку.
Le premier qui dit, se trouve toujours sacrifié,
D’abord on le tue, puis on s’habitue.
On lui coupe la langue, on le dit fou à lier.
Après sans problème, parle le deuxième.
Le premier qui dit la vérité,
Il doit être exécuté.
Статья в Википедии
