Ми́ска, раньше ми́са (устар.) — сравнительно глубокая посуда в форме небольшого тазика или более выпуклого блюда. В старину миски были, в основном, деревянными или глиняными; современные миски бывают металлическими или эмалированными. Первоначально миска была с ручками. Известны упоминания в русских письменных документах начиная с XVII вeкa, однако, существовали и ранее.
Миски предназначены не только для еды, но и для приготовления пищи. В частности, в них удобно перемешивать салаты, винегреты, фарш или тесто. Слово «миска» образовано от слов «мешать», «размешивать», до XVIII века писалось как «ме́шка».
Миска в афоризмах и кратких высказываниях[править]
Они создавали прекрасные строения, изваяния, миски, подобные водоемам...
...вместо напутственной, так сказать, слезы, молодой, отчаянный прапорщик, избоченясь и фертом, провожает ее с поверхности земли русским элементом забубённых ругательств за погибшую миску!
Не оглядываясь ни на кого, щедрой дланью я дарю себе настоящий пир прокажённых! — для начала опрокинув две-три миски сочных канских кишок с таким же содержимым...[2]
Он ел и дурел от борща. Он опрокинул остатки в рот и обтёр хлебом миску. Прожевал и обтер коркой насухо. Он сидел, как пьяный, и глядел в пустую миску.[3]
Он сидел за столом в распущенной гимнастерке без пояса. Перед ним стояла дымящаяся алюминиевая миска с борщом. При виде посетителей он даже не поднял головы и продолжал хлебать из миски.
Миски, жестяные миски, легкие и звонкие, дождем летят в мойку из проделанного в стене окошка. Сначала в грязное отделение мойки, где смываются остатки баланды, потом в чистое, где споласкивают. Потом миски снова высоченными грудами подаются в стенное окошко и летят на раздаточный стол...[5]
Он как раз вернулся из котельной и, стоя посреди комнаты, ел перловую кашу из своей миски. Меня он не угощал, но я, правда, этого есть и сам не стал бы.[7]
Тишина была похожа на пшёнку в его миске ― она была такой же густой и вязкой; она деформировала голоса, которые звучали на ее фоне отрывисто и истерично.[8]
А чтобы другие животные не возмущались, им тоже нужно дать права, такие же, как на соседних фермах: каждому псу — право на собственную конуру, цепь и большую железную миску...
Миска в публицистике и документальной прозе[править]
Жители этого города обратились к Елисею: «Господин, город наш расположен удобно, сам видишь, да только вода плоха и земля бесплодна».
Он сказал им: «Принесите мне новую миску, а в миску насыпьте соли». Так и сделали.
Он вышел к источнику, бросил в него соли и сказал: «Так говорит Господь: Я исцеляю эту воду».
Они создавали прекрасные строения, изваяния, миски, подобные водоемам, и неподвижные котлы. О род Давуда (Давида)! Трудитесь в знак благодарности. Но среди Моих рабов мало благодарных.
Перед гаданием в три деревянные миски налить воды. Одну вынести под небо. Оставить. Воду в этой миске глядят напоследок: как она замерзнет — горой ли, впалостью? Какой сор будет в воду занесен? Изнутри будет вода сиять или чернеть? Воду в другой миске, коли поутру в проруби вода была шумной, надо заговорить, водя по краю миски рукой: Не блажи, вода-матушка, не тужи, наполнись терпением, теплом, светом. У вероники андреевой ― у травы семя, что живучее сердце. Так вот в третью миску с водой щепоть семян-сердец надо бросить. А потом глядеть, как быстро потонет семя. И останется ли хоть одно сердце на поверхности: будет ли вода его крутить или в покое оставит?[10]
...женщина, в которую мужчина по-настоящему влюбится, наверняка не станет готовить ему роскошный обед из четырех блюд. И вряд ли она сервирует стол изысканным фарфором. В лучшем случае он может рассчитывать на одно блюдо (скорее всего, попкорн). А фарфоровые тарелки — это вообще роскошь. Пластиковая миска — и хватит с него. Она просто спросит: «Ты как предпочитаешь — прямо из пакета или пересыпать в миску?
Миска в мемуарах, письмах и дневниковой прозе[править]
Жестяная миска (Германия)
У колокольни Ивана Великого садятся обедать. Я отказываюсь. С. Ф. Платонов благодарит меня за отказ и подвигает себе большую миску со столбцами XVII века: они как макароны в сухариках.[11]
Скоро после моего водворения в собачник пришло время обеда — значит был полдень. Открылась дверь, за ней тележка с ведрами супа и каши: в Лубянке обед состоял из двух блюд. Тюремный повар наполнял миску за миской и передавал их нам, иногда купая большой палец в похлебке и тут же облизывая его, чтобы снова погрузить в новую миску. Пока он наливал и подавал восемнадцатую мисочку, первая была уже пуста, и он тем же манером наполнял ее кашей. Когда все было съедено, миски и ложки отбирались и дверь захлопывалась. Вся эта обеденная процедура продолжалась с полчаса.[12]
2 декабря <1944>. Удрав из Радио в 6 ч., попадаю в тёплую и светлую каюткомпанию «Ермака», что стоит перед Эрмитажем. Там сперва ужин ― миска (три полных тарелки) недурного супа и второе в виде небольшого количества пшёнки. К сему хлеба гр. 300. Хорошо, но конечно не те корабельные нормы, о которых ходит столько басен.[13]
— Александр Болдырев, «Осадная запись (блокадный дневник)», 2 декабря 1944
Он сидел, прислонившись к пыльному тополю. Вокруг него теснились и вздыхали жалостливые бабы, бросали в деревянную миску позеленевшие медяки.[14]
В больнице, как и в лагере, не выдавали ложек вовсе. Мы научились обходиться без вилки и ножа ещё в следственной тюрьме. Давно мы были обучены приёму пищи «через борт», без ложки — ни суп, ни каша никогда не были такими густыми, чтобы понадобилась ложка. Палец, корка хлеба и язык очищали дно котелка или миски любой глубины.
Корова в крестьянском хозяйстве ― это все равно что… То есть я даже не знаю, с чем это можно сопоставить, если брать, например, городскую семью. Молоко в кашу, молоко в картошку, молоко в печево, беленый чай, беленый суп, творожишко, сметана, маслишко… Горло заболело ― попей горячего молочка, обмякнет; живот заболел ― попей молочка, размягчится; нет к обеду второго ― кроши в миску хлеб, заливай молоком ― вот и еда...[15]
Жестяная мойка разделена надвое. Около нее быстро и точно, как автомат, работает мужчина средних лет с интеллигентным, заросшим темной щетиной лицом, с плотно сжатыми губами, в низко надвинутом на лоб малахае. Миски, жестяные миски, легкие и звонкие, дождем летят в мойку из проделанного в стене окошка. Сначала в грязное отделение мойки, где смываются остатки баланды, потом в чистое, где споласкивают. Потом миски снова высоченными грудами подаются в стенное окошко и летят на раздаточный стол, где их наполняют баландой.[5]
И с миской супа и без миски Анна Саввишна переступает порог, широко качнув над порогом бедрами, как старомодный пилот на «У-2» крыльями; одновременно она еще вздергивает голову высоко и своенравно — мол, вы! которые здесь сидите! я вам, бездельники и дармоеды, насильники и фулиганы, дам прикурить! Короче говоря, в момент пересечения порога кают-компании тетя Аня смахивает на клодтовских коней с моста ее имени в Ленинграде (имею в виду Аничков мост). И каждому командиру, сидящему за столом, становится ясно, что если он полезет ее насиловать, то тетя Аня при первом удобном случае выльет претензионщику за шиворот миску горячих кислых щей.[16]
В полдень приносят баланду, камера пропитывается отвратительным запахом соленой рыбы. Гремят железные миски. Есть баланду почти никто не может (ведь З6-й год, люди ещё не оголодали). Уносят бачок с супом и вносят сухую перловую или ячневую кашу, её с трудом, но съедают. <...>
Спуск в лифте, переход коридорами под щелканье стрелка, и я в камере. Миски с перловой кашей уже стояли на столе, а на скамьях сидели женщины.[6]
Добрые дежурные по кухне всегда выскребали чугуны из-под каши и не ели сами эти остатки, а откладывали в две миски: одну миску несли верхним девочкам, а другую — нижним.[17]
Один только раз он заговорил об Афганистане… Под вечер… Заходит на кухню, я кролика готовлю. Миска в крови. Он пальцами эту кровь промокнул и смотрит на нее… Разглядывает… И сам себе говорит:
— Привозят друга с перебитым животом… Он просит, чтобы я его пристрелил… И я его пристрелил…[18]
...супчик в эмалированных мисках был мутным; поскольку миски привезли в пищеблок номер один совсем новенькие, зелененькие, с еще не отбитой белой эмалью внутри, особенно заметно было, что суп грязный...[19]
— Виктор Астафьев, «Прокляты и убиты» (Книга первая. Чёртова яма), 1995
Третьего декабря 2010 года от Рождества Христова, с небольшим походным рюкзаком за спиной я вышел из дому, убегая от рутины бледно-серых дней, что похожи друг на друга, словно близнецы в морге. В рюкзаке — месячный запас овсянки, металлическая миска и кружка, в паспорте — ни одной визы, в голове — замыслы и неопределённость.[9]
Миска в беллетристике и художественной прозе[править]
Стеклянные миски
Он был совсем ребенок, впал в отчаяние от голода и стал безрассудным от горя. Он встал из-за стола и, подойдя с миской и ложкой в руке к надзирателю, сказал, немножко испуганный своей дерзостью:
— Простите, сэр, я хочу еще.
Надзиратель был дюжий, здоровый человек, однако он сильно побледнел. Остолбенев от изумления, он смотрел несколько секунд на маленького мятежника, а затем, ища поддержки, прислонился к котлу. Помощницы онемели от удивления, мальчики — от страха.
Проходят дня три, прихожу с ученья, Никифор докладывает, «что напрасно, ваше благородие, нашу миску у прежней хозяйки оставили, не в чем суп подавать». Я, разумеется, поражен: «Как так, каким образом наша миска у хозяйки осталась?» Удивленный Никифор продолжает рапортовать, что хозяйка, когда мы съезжали, нашей миски ему не отдала по той причине, что так как я ее собственный горшок разбил, то она за свой горшок нашу миску удерживает, и что будто бы я ей это сам таким образом предложил. Такая низость с ее стороны, разумеется, вывела меня из последних границ; кровь закипела, вскочил, полетел. Прихожу к старухе, так сказать, уже вне себя; гляжу, она сидит в сенцах одна-одинёшенька, в углу, точно от солнца забилась, рукой щеку себе подперла.
И вот, наконец, привёл бог к концу. С закатом солнца, в тихий летний вечер улетает и моя старуха, — конечно, тут не без нравоучительной мысли; и вот в это-то самое мгновение, вместо напутственной, так сказать, слезы, молодой, отчаянный прапорщик, избоченясь и фертом, провожает ее с поверхности земли русским элементом забубенных ругательств за погибшую миску!
Какое богатство! Подали лакеи большой кусок жареной баранины и миску с огурцами, потом принесли на сковороде жареного гуся, немного погодя — варёной свинины с хреном. И как всё это благородно, политично! Фёдор ел и перед каждым блюдом выпивал по большому стакану отличной водки, точно генерал какой-нибудь или граф.[1]
Не оглядываясь ни на кого, щедрой дланью я дарю себе настоящий пир прокажённых! — для начала опрокинув две-три миски сочных канских кишок с таким же содержимым, обильно орошаю их сверху пузатой бутылью паршивого шипучего сидра, а на десерт, зажав кончик носа, — закусываю верхней половинкой оранжевого сыра ливаро, замотанного осклизлыми верёвками...[2]
Алексей Романович Патмосов благодушествовал. Семья только что позавтракала, и Алексей Романович пил свою чашку кофе, величиною с маленькую миску, и читал газеты.[20]
— Андрей Зарин, «Потеря чести. Трагическая история», 1909
Он потянул носом, и запах настоящего борща всем аккордом ударил в ноздри, всей капустой, помидорами, луком, салом, и всех их сразу и в отдельности чуял Башкин, как живых, как родных, как радостную встречу. Ложка прыгала в руке, обжигались сладко губы. Башкин тремя пальцами рвал мякиш ситного хлеба. Он ел и дурел от борща. Он опрокинул остатки в рот и обтер хлебом миску. Прожевал и обтер коркой насухо. Он сидел, как пьяный, и глядел в пустую миску.[3]
По коридору затопали шаги. Обед. Сейчас откинется фортка и начнется семнадцатое, не предусмотренное, упражнение: принять миску со щами, вылить в парашу, сдать миску; принять миску с кашей, ссыпать в парашу, сдать миску. Но форточка не откинулась — раскрылась вся дверь. Надзиратель бережно внес две миски сразу, поставил на стол и сказал спокойным голосом:
— Откушайте, господин Бауман.[21]
Около мастерской на улице валялись покрытые белой накипью самоварные стояки, опрокинутые вверх дном котлы из красной меди, ржавые кастрюли с проломанными днищами, эмалированные миски, цинковые корыта.[22]
— Сотрудничество разнополых лиц, — заявил Макфи, — затрудняет главным образом то, что женщины не употребляют существительных. Если мужчины хозяйничают вместе, один попросит другого: «Поставь эту миску в другую, побольше, которая стоит на верхней полке буфета». Женщина скажет: «Поставь вот это в то, вон туда». Если же вы спросите, куда именно, она ответит: «ну, туда!» и рассердится.
Потом выяснилось, что ведут в столовую, и сразу все ожили. В столовой, похожей на депо, сырые стены изморозно блестели, от дыхания людей и близкой кухни под потолком — пар, в пару — мутным желтым накалом светились лампочки. Сбившиеся с ног официантки, бледные от этого освещения и усталости — через продпункт круглые сутки шли эшелоны, и всех нужно было накормить, — перед каждым стукали на стол миску супа-пюре горохового, миску пшеничной каши и убегали.[23]
Несчастная Беларусь! Добрый, покладистый, снисходительный, романтичный народ в руках такой погани. И пока этот народ будет дураком, так будет всегда. Отдает чужакам лучших своих сынов, лучших поэтов, нарекает чужаками детей своих, пророков своих, как будто очень богат. Отдаёт своих героев на дыбу, а сам сидит в клетке над миской с бульбой да брюквой и хлопает глазами.
На этот раз Ерома был дома. Он сидел за столом в распущенной гимнастерке без пояса. Перед ним стояла дымящаяся алюминиевая миска с борщом. При виде посетителей он даже не поднял головы и продолжал хлебать из миски.
«Ну как, Ерома?!» — обратился к нему Белявский. — «Каким образом мой мотоцикл попал в Ваш подвал?»
«Я его нашел», — ответил тот с полным ртом и не повел даже бровью.
«Я напишу на Вас рапорт в Политуправление», — не нашел сказать ничего другого Белявский, опешивший от железобетонной наглости парторга.
Ерома продолжал жрать борщ. Он не ел, а именно жрал — чавкая, хлебая, выгнув горбом спину и закрывая глаза от удовольствия. По лицу его от напряжения тек пот. Покончив с борщом, парторг взял миску, опрокинул ее над ложкой, ожидая пока стекут последние капли. Затем он засунул ложку в рот и плотоядно облизнулся.
«Нет, такого ты рапортом не проймешь», — не выдержал Берко. — «Плюнь ему лучше в тарелку — и пойдем!»
Но на парторга даже это не подействовало. Он хладнокровно протянул миску своей жене, молча наблюдавшей эту картину, и знаком попросил добавки. Посреди Европы, посреди Берлина, в сердце Советской Военной Администрации сидела и запихивалась борщом скотина, какую ни Берко, ни Белявский не встречали за всю свою жизнь. Они с силой хлопнули дверью и ушли.
Володя хотел ответить, но не успел.
Иван Дмитриевич ногой распахнул дверь, внес огромную суповую миску. Перед пельменями выпили холодной калганной водки — по полной, обратившись к портрету.
— Юрий Герман, «Дело, которому ты служишь», 1958-1965
— Здесь, ребята, закон — тайга. Но люди и здесь живут. В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к куму ходит стучать.
Тут приходят бригады в черед и выдает повар в окошко миски, а в мисках тех дно покрыто кашицей, и сколько там твоей крупы — не спросишь и не взвесишь, только сто тебе редек в рот, если рот откроешь.
И стал Шухов есть капусту с остатком жижи. Картошинка ему попалась на две миски одна — в Цезаревой миске. Средняя такая картошинка, мороженая, конечно, с твердинкой и подслаженная.
Но вот настало время обеда, и по звероферме разнёсся металлический звон. Это песцы стали «играть на тарелочках» ― крутить свои миски-пойлушки.
Миски эти вделаны в решётку клетки так ловко, что одна половина торчит снаружи, а другая ― внутри. Чтоб покормить зверя, клетку можно и не отпирать. Корм кладут в ту половину, что снаружи, а песец подкручивает миску лапой ― и корм въезжает в клетку.
Перед обедом песцы начинают нетерпеливо крутить пойлушки ― по всей звероферме разносится алюминиевый звон.
Услыхав звон, Прасковьюшка опомнилась и побежала кормить зверей. Скоро добралась она до клетки, где должен был сидеть недопёсок Наполеон Третий. Прасковьюшка заглянула внутрь, и глаза её окончательно померкли. Кормовая смесь вывалилась из таза на литые резиновые сапоги.[4]
Музыку предобеденную Маркиз очень любил и сам был неплохим музыкантом, умел выжать из своего незатейливого инструмента целый набор ликующих, а то и печальных, задумчивых звуков. Душа у него была, как видно, тонкая, артистическая.
Недопёсок терпеть не мог железную музыку. От визга пойлушек шерсть его вставала дыбом, он лаял, стараясь заглушить звон, но почему-то против воли и сам подкручивал миску ― не хотел, а она притягивала, заманивала.[4]
— Ну что, будем веревки делить? — спросил Володя. Вопрос был адресован к Саше. В этот момент как раз Саша погрузил свою ложку в миску, но обнаружил в миске уже полную пустоту. Он сдержался, не сказал ничего плохого, аккуратно отложил ложку в сторону...[25]
У нас с Симычем тогда и произошёл первый серьёзный спор по этому поводу. Он как раз вернулся из котельной и, стоя посреди комнаты, ел перловую кашу из своей миски. Меня он не угощал, но я, правда, этого есть и сам не стал бы.[7]
Несмотря на блестящие итальянские волосы и сережку в ухе, его лицо было совершенно невинным, как пустая миска. Это было лицо человека, не потерявшего веры в то, что паломничество к знаменитым геологическим образованиям способно устранить любые противоречия.
Подошёл официант и поставил на стол завтрак. Андрей посмотрел в алюминиевую миску. Там была пшёнка и растаявший кусок масла, похожий на маленькое солнце. Есть совершенно не хотелось, но Андрей напомнил себе, что следующий раз попадет сюда в лучшем случае вечером, и стал стоически глотать тёплую кашу. Тишина была похожа на пшёнку в его миске ― она была такой же густой и вязкой; она деформировала голоса, которые звучали на ее фоне отрывисто и истерично.[8]
Стол был накрыт чистой газетой. На столе стояла бутылка водки, тарелка с хлебом, открытая банка томатных консервов и глубокая миска, полная поразительно ярких мандаринов.
― Как Новый год, ― выдохнул заика, потянулся и взял холодную мандаринку, остужая ладонь ей.[26]
Не учитывал еще товарищ генерал того, что ждать такой же добросовестности от дежурных, что и от домашней хозяйки, царящей на своей домашней кухне, — дело напрасное, все равно служивые будут отлынивать от грязного труда, мокрой работы, картофель ладом не вымоют. Словом, супчик в эмалированных мисках был мутным; поскольку миски привезли в пищеблок номер один совсем новенькие, зелененькие, с еще не отбитой белой эмалью внутри, особенно заметно было, что суп грязный, тем не менее с холода, с улицы, бросались его, горяченький, наваристый, хлебать с ходу, с лету.[19]
— Виктор Астафьев, «Прокляты и убиты» (Книга первая. Чёртова яма), 1995
Хозяйка ставила передо мной миску серебряного, от густоты навара, супа. Прекрасное, ободранное с костей мясо, не униженное никакой приправой, гарниром, жирное, сочное, со струйками будто живой крови, сладкое свиное мясо. Я впадал в настоящий желудочный транс.[27]
А чтобы другие животные не возмущались, им тоже нужно дать права, такие же, как на соседних фермах: каждому псу — право на собственную конуру, цепь и большую железную миску, каждому гусю — право гоготать везде и сколько угодно, каждой лошади — право на собственное седло, каждой овце — право на свои ножницы для стрижки овец и т. д. Каждому животному будет выдано свидетельство о том, что у него есть это право.
― Будем, будем умываться
По утрам и вечерам! ― звонко читала она по дороге из умывальника и смолкла лишь над едой. Девочка хлебала борщ жадно, пригнувшись к миске и по сторонам поглядывая, будто боялась, что остановят её.[28]
Вечером они ели кашу, которую Арсений заправил льняным маслом. Держа глиняные миски на коленях, сидели у очага. Последний раз он сидел так с Христофором.[29]
Азиров: Вам треба щось одети! Виктор II: При чём здесь дети? Дети уже выехали. Я про себя говорю. Азиров: Вам треба одети на лицо... миску! Виктор II: Какую миску? Ну, допустим, возьму на кухне. А на голову что надеть? Азиров: А на голову одети... киску! Виктор II: То есть, ты считаешь, что с миской на лице и с кошкой на голове я не буду привлекать к себе внимание?
— из мультсериала «Сказочная Русь» (четвёртый сезон), 2015
↑ 12Чехов А. П. Сочинения в 18 томах, Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. — М.: Наука, 1974 год — том 7. (Рассказы. Повести), 1888—1891. — стр. 225
↑ 12Юрий Ханон «Альфонс, которого не было». — СПб.: Центр Средней Музыки & Лики России, 2013. — 544 с.
↑ 12Житков Борис, «Виктор Вавич», роман. — Москва, Издательство «Независимая Газета», (Серия «Четвёртая проза»), 1999 г.
↑Русская эпиграмма, составление, предисловие и примечания В. Васильева. — М.: Художественная литература, 1990 г. — Серия «Классики и современники». — С. 254.
↑А. Б. Мариенгоф. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта (малая серия). Санкт-Петербург, Академический проект, 2000, «У жолтых рек»
↑Кирсанов С.И. Стихотворения и поэмы. Новая библиотека поэта. Большая серия. Санкт-Петербург, «Академический проект», 2006 г.
↑О. Ф. Берггольц. Избранные произведения. Библиотека поэта. Л.: Советский писатель, 1983 г.
,_by_Giovanni_Battista_Quadrone.jpg)
