Левко́й или Маттио́ла (лат.Matthióla) — небольшие красивоцветущие кустистые растения семейства капустные, издавна их ценят за душистые цветы с дурманящим сладким ароматом. Наиболее известный вид — левкой седой, у которого выведено множество садовых гибридов и красивоцветущих сортов. Левкой — растение теплолюбивое, а потому более распространено на юге Европы.
Трав и цветов мало в большом лесу: густая, постоянная тень неблагоприятна растительности, которой необходимы свет и теплота солнечных лучей; чаще других виднеются зубчатый папоротник, плотные и зелёные листья ландыша, высокие стебли отцветшего лесного левкоя, да краснеет кучками зрелая костяника; сырой запах грибов носится в воздухе, но всех слышнее острый и, по-моему, очень приятный запах груздей, потому что они родятся семьями, гнёздами и любят моститься (как говорят в народе) в мелком папоротнике, под согнивающими прошлогодними листьями.
Тысячи различных цветов наполняли воздух оранжереи своими ароматами: пёстрые с терпким запахом гвоздики; яркие японские хризантемы; задумчивые нарциссы, опускающие перед ночью вниз свои тонкие белые лепестки; гиацинты и левкои — украшающие гробницы; серебристые колокольчики девственных ландышей; белые с одуряющим запахом панкрации; лиловые и красные шапки гортензии...
Надпись на могильной плите почти совсем стёрлась, да и немудрено: сто шестьдесят пять лет лежит она на бабушкиной могиле! Но за все эти сто шестьдесят пять лет не перестают цвести на её могиле розы, красная и белая жимолость, душистый горошек, разноцветный левкой и другие цветы, превращая место вечного упокоения в роскошный цветник. Надписи же право не нужно… Она может и совсем стереться, даже могильная плита может рассыпаться, а цветы будут продолжать цвести и благоухать, и их аромат всё также будет разносить но воздуху память о милой бабушке.
— Екатерина Балобанова, «Бабушкин дом» (Легенды о старинных замках Бретани), 1896
Уж очень хорошо светило солнце, и зелена была лужайка после дождя, ― и один за другим, как мухи к мёду, неосторожно прилипали к ней рабочие из усадьбы и кое-кто из сухотинских, а к вечеру были пьяны все, даже кучер Серапион и Прокофий. Серапион так и заснул где-то потом на цветочной клумбе, окончательно подмяв под себя и резеду и левкой...[2]
Когда лошади поворачивали из Чернышевского переулка на Тверскую, от дома Варгина сошёл на мостовую молодой человек в форме морского офицера. В одной руке у него была коробка, перевязанная ленточкой, как перевязывают конфеты; в, ленточку был воткнут цветок, — не то левкой, не то ландыш. Приблизившись к коляске, он взял коробку в обе руки и подбросил её под коляску. Она была в это время против третьего окна генерал-губернаторского дома. Лошади понесли, адмирал, поднявшись с земли, пошёл к генерал-губернаторскому дому; тут его подхватили городовые и ещё некоторые лица, личность которых нельзя было установить, и помогли ему дойти до подъезда.[3]
Теперь она ходила по саду и осторожно срезала ножницами цветы к обеденному столу. Клумбы опустели и имели беспорядочный вид. Доцветали разноцветные махровые гвоздики, а также левкой — наполовину в цветах, а наполовину в тонких зелёных стручьях, пахнувших капустой, розовые кусты ещё давали — в третий раз за это лето — бутоны и розы, но уже измельчавшие, редкие, точно выродившиеся. Зато пышно цвели своей холодной, высокомерной красотою георгины, пионы и астры, распространяя в чутком воздухе осенний, травянистый, грустный запах. Остальные цветы после своей роскошной любви и чрезмерного обильного летнего материнства тихо осыпали на землю бесчисленные семена будущей жизни.
― Смешной! Я знаю же. Не надо говорить… Ужалила Кембла двумя нежными остриями ― быстро клюнула в губы ― и уже всё ушло, и только запах левкоя, как бывает в сухмень, ― едкий и сладостный.
Может быть, в самом деле эта душа, бесстрашная в окровавленной операционной, чувствует себя робким чижиком: «Вдыхая аромат душистого левкоя В вечерней тишине…» Поэта Сергея Г. «открыл» и приобщил к литературному высшему обществу Гумилёв.[4]
Полнейшее безветрие. Единственный признак жизни ― это именно чёрный профиль неба, бессильно прислонившегося к плетню. И другой. Крепкий запах цветущего табака и левкоя, которым в ответ на это изнеможенье откликается земля. С чем только не сравнимо небо в такую ночь! Крупные звёзды ― как званый вечер. Млечный Путь ― как большое общество.[5]
«Шуми левкой и резеда. С моей душой стряслась беда. С душой моей стряслась беда, Шуми левкой и резеда». Все понимают, что левкой не дуб и резеда не липа, шуметь они не могут. И всё-таки это хорошо, а почему хорошо, объяснить невозможно: такова поэзия. И, вспоминая Есенина, я всегда думаю: был поэт…[6]
Мария Ильинична перечитала ещё раз дорогие строки и задумчиво смотрит на столик в камере — грубо сколоченные три доски, почерневшие от времени. И в её воображении на столе возникает большой жёлтый обливной кувшин, любимый кувшин мамы, и в нём цветы. Как красиво подобран букет... Так умеет только мама. Вот клейкая полевая гвоздика, которую в поле и не заметишь, сиреневые левкои, жёлтый львиный зев, и чудится: в раструбе цветка копошится пчела, вытягивая хоботком сладкий нектар, кукушкины слёзки дрожат на тоненьких волосках, даже красные метёлки щавеля украшают букет. И как много в нём васильков — любимых цветов Марии Ильиничны. И вот уже не букет перед нею, а освещённый солнцем луг с травой по колено, и в траве цветы, цветы, а над лугом опрокинут океан воздуха, и какой это воздух! Вкус и аромат особенно умеют ценить люди, посидевшие в тюрьме. Так пахнет свобода, так благоухает сама жизнь.[7]
Нельзя же объяснить запах левкоя или гвоздики или вкус яблока. У одного автора это творческое воображение может быть развито очень сильно и доминировать в его работе, возникать буквально из ничего, у другого требует твердой жизненной опоры и отталкивается от чего-либо замеченного в реальности.
― Я считался лучшим оратором на факультете и вполне бы мог практиковать адвокатом!.. Мы проводили на первом курсе конкурсы экзотических галстуков, и я завоевал первый приз!.. Я даже писал стихи, от которых девушки сходили с ума!.. Там была такая строфа: «Умирают левкои, ― легко им. Как сиреневый пар ― парк…» Неплохо, не правда ли?.. <...>
Гудки в трубке. Он вернулся в комнату в момент, когда Прокурор читал Веронике стихи, держа ее руку. ― «Умирают левкои, ― легко им. Догорела заря ― зря. Как сиреневый пар ― парк…» Ну это так, пустое… Воспоминания чудных дней… Теперь в моей судьбе властвует не рифма, а закон…[8]
Маркиз гуляет с другом в цветнике.
У каждого левкой в руке,
А в парнике
Сквозь стекла видны ананасы. <...> «Нам дал приют китайский павильон!» В воспоминанья погружён, Умолкнул он, А тот левкой вдыхал с улыбкой тонкой[12].
Ждёт девушка от друга, от барыни кухарка,
А мне-то от кого же на праздник ждать подарка?» Пойдёт она и купит подарок дорогой ― Зимой ― дремотный, белый, мечтательный левкой.
Накроет стол нарядно, цветок на стол поставит
И с праздником весёлым сама себя поздравит, И, радостная, скажет, вдыхая сладкий дух: «Благодарю за память, мой неразлучный друг»[14].
Мы живем не как туристы,
Как лентяи и поэты,
Не скупясь и не считая,
Ночь за ночью, день за днём.
Под окном левкой душистый,
Камни за день разогреты,
Умирает, истекая,
Позабытый водоём[13].
Но во всю глотку небеса звездаре́знули
По маленькой земле, где табак, тьма, зелень, левкой,
На встречонку социальнополезную:
Дык: штэрншнэйдензи po ma-legn-koi![17]
Всё ниже склоняют подсолнухи медные шляпы.
Все чопорней георгины на клумбах стоят визави.
В последний раз отдаются воздушным теченьям левкои,
И, сбрасывая атласные юбки, раздеваются маки! Август, поселяющий в каждое тело весомость...[19]
Мне не спится и не рифмуется,
И ни сну, ни стихам не умею помочь.
За окном уж с зарею целуется
Полуночница ― белая ночь.
Все разумного быта сторонники
На меня уж махнули рукой
За режим несуразный такой,
Но в стакане, там, на подоконнике,
Отгоняя и сон, и покой,
Пахнет счастьем белый левкой.
Пряный аромат левкоя, Как пчела к нему лечу. Но летаю нелегко я, Лёгкость мне не по плечу.
Подавал надежд немало,
Обольщая всех и вся.
Жизнь прошла, и ясно стало:
Мой полёт не удался…[22]
↑«Бессмертники и метеолы» — в этой строке, дважды повторяющейся в стихотворении Георгия Оболдуева, «метеола» — или авторская «ошибка», или укрепившееся простонародное (упрощённое, детское, школьное) произношение латинского названия левкоя — «маттиола».