Трамва́й (от англ.tram — вагон, вагонетка и англ.way — путь) — узкоколейная наземная электрическая железная дорога, вид уличного и частично уличного общественного транспорта, используемый преимущественно в городах для перевозки пассажиров по заданным маршрутам. Трамвай возник ещё в первой половине XIX века — первоначально на конной тяге и является одним из старейших видов городского пассажирского транспорта. Экспериментальный электрический трамвай, изобретённый и испытанный Ф. Пироцким, впервые появился в 1880 году в Санкт-Петербурге, а регулярное трамвайное сообщение впервые открылось в пригороде Берлина (Германия) в мае 1881 года под руководством компании Siemens & Halske.
Большинство трамваев использует электротягу с подачей электроэнергии через воздушную контактную сеть с помощью токоприёмников, однако существуют также трамваи с питанием от контактного третьего рельса или аккумуляторов. Кроме электрических, существуют канатные и дизельные трамваи. В прошлом существовали конные, пневматические, паровые и бензиновые трамваи. Трамвайные вагоны по назначению бывают пассажирские, служебные, грузовые, а также специальные (вагон-кран, вагон-компрессор, техническая летучка, передвижная электростанция и проч.).
Она показала своё стихотворение, переписанное рукой Блока. Почерк у него хороший. Я спросила о последней её встрече с ним. Она была в трамвае. Блок поклонился ей и спросил: «Вы подадите мне руку?»
Когда превозносят моё творчество — не скрою, конечно, приятно, но чувствую я себя при этом примерно как безбилетный пассажир в трамвае: вот сейчас войдёт контролёр, оштрафует, опозорит и попросит выйти вон!
— К нам жалует Майкрофт, мой брат!
— И что же тут особенного?
— Что особенного? Это всё равно, как если бы трамвай вдруг свернул с рельсов и покатил по проселочной дороге. Майкрофт движется по замкнутому кругу: квартира на Пэл-Мэл, клуб «Диоген», Уайтхолл — вот его неизменный маршрут. Сюда он заходил всей один раз. Какая катастрофа заставила его сойти с рельсов?
— Он не даёт объяснений?
Пришло известие о смертиБлока, умер от цынги. Уже появились некрологи. Милюков написал о нём, что он «общепризнанный наследник Пушкина». Пушкин и Блок?
<...> Она показала своё стихотворение, переписанное рукой Блока. Почерк у него хороший. Я спросила о последней её встрече с ним. Она была в трамвае. Блок поклонился ей и спросил: «Вы подадите мне руку?» — «Лично, да, но общественно между нами всё кончено». Он спросил: «Вы собираетесь уезжать?» Она: «Да, ведь выбора нет: или нужно идти туда, где вы бываете, или умирать». Блок: «Ну, умереть везде можно».
Гаврилин начал свою речь хорошо и просто:
― Трамвай построить, ― сказал он, ― это не ешака купить. В толпе внезапно послышался громкий смех Остапа Бендера. Он оценил эту фразу. Все заржали. Ободренный приемом, Гаврилин, сам не понимая почему, вдруг заговорил о международном положении. Он несколько раз пытался пустить свой доклад по трамвайным рельсам, но с ужасом замечал, что не может этого сделать. Слова сами по себе, против воли оратора, получались какие-то международные.[3]
Кто ездил в трамвае до 25 октября? Деклассированные интеллигенты, попы и дворяне. За сколько ездили? Они ездили за пять копеек станцию. В чем ездили? В желтом трамвае. Кто будет ездить теперь? Теперь будем ездить мы, работники вселенной. Как мы будем ездить? Мы будем ездить со всеми советскими удобствами. В красном трамвае. За сколько? Всего за десять копеек. <...>
А кого вы нам противопоставляете? Изобретателя? А что он изобрел? Тормоз Вестингауза он изобрел? Самопишущую ручку он выдумал? Трамвай без него ходит? Рациолярию он канцеляризировал?
― Где же гости? ― спросила Маргарита у Коровьева.
― Будут, королева, сейчас будут. В них недостатка не будет. И, право, я предпочёл бы рубить дрова, вместо того чтобы принимать их здесь на площадке.
― Что рубить дрова, ― подхватил словоохотливый кот, ― я хотел бы служить кондуктором в трамвае, а уж хуже этой работы нет ничего на свете.
― Всё должно быть готово заранее, королева, ― объяснял Коровьев, поблескивая глазом сквозь испорченный монокль.[4]
Всю неделю лежал, страдая болью в мускулах от усиленной ходьбы, ― и был очень доволен. А за это время немцы подошли к Грозному и окружили Сталинград. Вчера всех порадовала сводка о нашем продвижении возле Ржева. В трамваях старушки говорили кондукторам:
― Ведь победа. Можно за проезд и не брать. Режиссер Майоров высказал предположение, что Ржев ― демонстрация, чтоб отвлечь от юга немецкие силы. Говорят, Сталин ― на юге.[9]
28-ое июня <1944>. Пошли по Невскому первые послеблокадные троллейбусы, очень праздничные и свежераскрашенные. Но это почти не влияет на загруженность трамвая. Да, мы снова узнали, что такое набитый трамвай.[5]
— Александр Болдырев, «Осадная запись (блокадный дневник)», 1941-1948
― Просто вы начитались до отрыжки современных поэтов, ― сказал примирительно Захаров и с удовольствием повторил: ― До отрыжки.
― Если судить по вашим книгам, вы тоже предпочитаете художественную литературу трамваю.
― Дело в том, ― объяснил Захаров, ― что Бельгия ― классическая страна трамваев. И мистической поэзии. Меня выслали за границу ещё гимназистом. Я попал в Бельгию, прижился там и окончил инженерный институт в Льеже. Но дело не в этом. Дело в войне.[10]
― Багреева, ты была когда-нибудь в театре?
― Нет. Она вздыхает. Неужели она не знает, как она красива?
― Кто из вас бывал в театре? Все сидят неподвижно. ― А знаете ли вы, что такое трамвай? Да, конечно, они слышали. Он гремит по утреннему городу. Я вижу напряжённое лицо вожатой и заспанные губы кондукторши. Я покачиваюсь на задней площадке, трясусь… вместе со всеми своими радостями, и раздумьями, и печалями… И пассажиры толкают меня под бока… Это старое уродливое электрическое животное ― трамвай! Но на нём я уезжал в будущее, когда ещё не существовали троллейбусы… Она будет идти по скользкой дороге. Будет уже темно вокруг. Ведь теперь темнеет рано. Осень ведь… Знает ли она о том, как она красива? И в губах ― ничего детского, уже ничего… В деревнях взрослеют рано.[7]
Трамваи, возившие торф на консервный завод, делали здесь поворот, и мы, как саранча, кидались на платформы, сбрасывали куски торфа, подбирали и делили. Показался грузовой трамвай с платформой. Проводник в тулупе и валенках сидел на передней её площадке. Мы кинулись на приступ ― и тут увидели, что на платформе не торф, а свёкла. Боже ты мой, мы накинулись на неё, как волчата, она была мёрзлая, стукалась о мостовую и подпрыгивала мячиками. Я удачно повис и бросал дольше всех, пока надо мной не вырос тулуп проводника, и я выскользнул из самых его рук. Пока я бежал обратно, на мостовой поднялась драка.[11]
Сидячие места есть не только в трамваях или автобусах — их много и в науке. Здесь их занимают не самые проворные, как в общественном транспорте, а и вправду убогие. Не те, кому далеко ехать, а кому долго дремать.
И лишь выбежав из парка и столкнувшись с бессонным постовым, в нерешительности посмотревшим на него: остановить или не остановить, ― лишь тут словно споткнулся и перешел на шаг, трудно дыша. Из-за поворота, повизгивая, выехал ремонтный трамвай, это было Монахову по дороге, и, не ожидая от себя такой дерзости и прыти, Монахов улыбнулся милиционеру, подмигнул и вскочил на подножку трамвая. Милиционер погрозил кулаком ― и все. Монахов ехал домой, и ему легчало. Его мотало на рассветном, выплывающем из пара мосту, и он радостно глядел на мир. И то, что могло показаться ему неудачным приключением, вдруг вполне устроило и даже обрадовало его и чуть ли не исполнило удовлетворения. «Какое счастье, ― думал он, ― что ничего не произошло».[12]
В Москве, так же, как во многих других городах, трамваи вышли на улицы во второй год нашего века — 1901. Первые линии прокладывали в столице бельгийские акционерные компании. Правда, некоторые историки называют и другую дату появления московского трамвая — год 1899. Маршрут — от Страстной площади до Бутырской заставы.
А в каком городе страны самая старая трамвайная линия? Видимо, в Киеве. Регулярное движение «электрической конки» началось тут с 1892 года. Газеты начала столетия пестрели объявлениями об открытии новых линий.[13]
— Александр Песов, «Возвращение трамвая», 1984
Он вышел из дому в одиннадцать, с хорошим запасом, думая напоследок взять извозчика, ― но тут как раз подошел третий за день трамвай, и Ять вскочил в него. На лице вагоновожатого (так отчего-то называли водителя трамвая, словно вагон был отрядом, а он вожаком) проступило явное неудовольствие оттого, что Ять успел. Прежде на лицах вагоновожатых читалось гордое и доброжелательное сознание своей значимости (вот, господа, у нас есть электрическая конка, и мы вместе служим прогрессу, осваивая ее). Да и трамвай был не тот ― коричневый, лаковый, ― а обшарпанный, словно решительно приобщившийся к новой жизни, в которой не было никаких излишеств вроде внешней опрятности. Пассажиров было двое ― матрос да баба с огромным мешком в бурых пятнах; от мешка разило гнилым мясом. Вскоре оба сошли.[14]
Александра ― благородное имя, опять же сколько вариантов, а Алевтина ― имя противное, потому что всегда напоминает девку-деревенщину, старательно и неумело скрывающую именно это ― деревенство. Алевтины ― это, на взгляд Александры Петровны, вчерашние свинарки, которые, трясясь в городском трамвае, клянутся, что никогда, во веки веков, хоть раздави их этот самый трамвай, не жили в деревне. Ну разве наездом и в глубоком беспамятном детстве. Алевтины, одним словом. Чурки с глазами.[15]
В замороженном прицепе кондуктор дергает за веревку ― звонок, в ответ кондуктор моторного дергает за верёвку ― звонок, вагоновожатый нажимает ногой на свой звонок ― и трамвай двигается с места.[16]
Шёл я по улице незнакомой И вдруг услышал вороний грай, И звоны лютни, и дальние громы, Передо мною летел трамвай.
Как я вскочил на его подножку,
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку
Он оставлял и при свете дня. Мчался он бурей тёмной, крылатой, Он заблудился в бездне времен… Остановите, вагоновожатый, Остановите сейчас вагон.
Поздно. Уж мы обогнули стену,
Мы проскочили сквозь рощу пальм,
Через Неву, через Нил и Сену
Мы прогремели по трем мостам.[17]
День, из душных дней, что клеймены
на рынке белых бредов;
Где вдоль тротуаров кайманы
лежат как свёртки пледов;
Перекинутый трамваем, где
гудит игуанадон; Ляпис-надписями «А.эМ.Де».[18]
Ветер свищет по мыслям, где медлим в трамвае мы,
Где нам радио ропщут, ― газетный листок…
Гость неведомой флоры, преданьем срываемый,
Меж авто, в пыль асфальта, спадает цветок.[18]
Нынче Нынче такой бесприметный день,
что горько что горько глядеть на людей.
Даже трамваи Даже трамваи бегут от меня,
зло и протяжно зло и протяжно звеня.
Даже моторы — Даже моторы — друзья для других —
фыркают, фыркают, как враги...
Гремя, трамвай подкатывает к лесу.
Толпа ― ларьки ― зеленый дым вершин.
Со всех концов к прохладному навесу
Текут потоки женщин и мужчин.
Дома предместья встали хмурой глыбой,
Прикрыв харчевнями облезлые бока.
Пей затхлый сидр, глотай картошку с рыбой
И медленно смотри на облака…[2]
В трамвай садится наш Евгений.
О, бедный милый человек!
Не знал таких передвижений
Его непросвещенный век.
Судьба Евгения хранила,
Ему лишь ногу отдавило,
И только раз, толкнув в живот,
Ему сказали: «Идиот!»
Он, вспомнив древние порядки,
Решил дуэлью кончить спор,
Полез в карман... Но кто-то спёр
Уже давно его перчатки,
За неименьем таковых
Смолчал Онегин и притих.[6]
Сказкам — отбой, книжкам — отбой, Война стоит у дверей.
Здравствуй, мальчик, я за тобой,
Вставай и двинем скорей.
Под коврик ключ, и шаг за край,
И счастье тем, кто не спал.
В седьмое небо идет трамвай,
Сдувая листву со шпал.
.svg){kind=logo}
