Ра́дуга — атмосферное, оптическое и метеорологическое явление, наблюдаемое при освещении ярким источником света (в природе Солнцем или Луной) множества водяных капель (дождя или тумана). Радуга выглядит как разноцветная дуга или окружность, составленная из цветовспектра видимого излучения (от внешнего края: красный, оранжевый, жёлтый, зелёный, голубой, синий, фиолетовый). Это те семь цветов, которые принято выделять в радуге в русской культуре (возможно, вслед за Ньютоном), но следует иметь в виду, что на самом деле видимый спектр непрерывен, и его цвета плавно переходят друг в друга через множество промежуточных оттенков.
Несколько мгновений мы подумали над концами белой радуги, они были не совсем белые, как бы розовые. Потом как в обыкновенной радуге ее отражение внутри дуги явилось вторая белая дуга и она светилась несколько сильнее.[2]
Одним из таких феноменов, известных людям всех возрастов, является радуга — дуга из разноцветного света, которая иногда появляется на небе, когда солнце выходит после дождя. Загадка радуги привела к появлению множества мифологических объяснений; наиболее известное — что она является мостом между небом и землей. Первая попытка дать ей рациональное объяснение была предпринята римским философом Луцием Аннеем Сенекой (ок. 4 до н.э. – 65 н.э.), который подметил, что радуга очень похожа на игру цветов, которую мы часто видим на краю стекла.[3]
— Айзек Азимов, «Популярная физика. От архимедова рычага до квантовой механики», 1969
О необычном явлении природы сообщил из Нальчика корреспондент ТАСС Г. Кипкеев. Ровно в полночь над большой территорией Кабардино-Балкарии нависла радуга. В лунной подсветке ее тона выглядели несколько размытыми. Просияв всю ночь, она разрядилась на рассвете небывалым ливнем. В горах загрохотали грязекаменные потоки. Один сель зацепил поселок Кызбурун, унеся в реку некоторые постройки.[4]
Спускаясь по вязкой тропе приболотицы к открытому болоту, мы сделались свидетелями небесного явления, которого я всю жизнь не видел, вероятно потому что не жили никогда в таких сплошных болотах. Перед этим солнце все пробивалось через туман, от этого нам все светлело и светлело. Вот вероятно ко времени нашего отпуска на болоте, солнце окончательно завоевало себе свое огромное голубое царство, а весь туман свился в огромную толстую белую радугу. Но это была обыкновенная плоская радуга, это была большого диаметра круглая согнутая в отчетливую на синем плато белую дугу, колонна. Чтобы проверить себя я спросил Петю, не различает ли он в этой дуг каких нибудь признаков цветов радуги. Нет, Петя тоже не видел цветов. Несколько мгновений мы подумали над концами белой радуги, они были не совсем белые, как бы розовые. Потом как в обыкновенной радуге ее отражение внутри дуги явилось вторая белая дуга и она светилась несколько сильнее. Я спросил Петю:
― А это по твоему как?
― Петя ответил: ― «Эта старается быть несколько похожей на радугу, но тоже у нее ничего не выходит». Нет, мы не всегда правы, когда бываем скептиками, часто просто желудок наш бывает не совсем в порядке, когда мы презрительно говорим: «животная радость!»[2]
Если солнце низко и позади, то возле корабельного носа иногда возникает легкая радуга и несется вместе с судном, весело, без напряжения — как трехцветная птица. Радуга с того борта, который под ветром.
— Виктор Конецкий, «Телевизор у берегов Соединённых Штатов», 1974
Радуга в беллетристике и художественной литературе
На другой день сумрачное, дождливое утро встретило мое пробуждение. Маши уже не было в комнате, когда я проснулась; она всегда вставала рано. Я открыла окошко, дождевые струи журча катились с крыши и протягивались хрустальныминитями перед моими глазами. Босоногий мальчишка прыгал на дворе, громко припевая: Дождик, дождик! перестань, Я поеду на Ердань Богу молиться, Христу поклониться.
― А ты что врешь! ― крикнул другой, дав ему щелчка, ― дождичка-то надо.
Мальчики заспорили и подрались. Но вдруг яркая радуга показалась на туманном небе; оба мальчика стали голосить что было у них сил: Радуга-дуга! Подавай дождя, Семечка на кашку, Ленку на рубашку…[5]
Мальчик не замечал нагара на свечке, не думал о комете, появившейся при нём впервые. Перед ним стояло на столе склеенное блюдечко с мыльной водой, он погружал в неё маленькую глиняную трубочку, брал в рот другой конец её и пускал мыльные пузыри — и большие, и маленькие. Они колебались и переливались всеми цветами радуги, из жёлтых становились красными, из лиловых голубыми, а потом вдруг окрашивались в ярко-зелёный цвет листьев, залитых в лесу лучами солнышка.[6]
Листья под ветром рябили молочно-голубой изнанкой, согласно басовито шелестели. Где-то по ту сторону Хопра из ярко-белого подола тучи сыпался и сёк землю косой дождьс градом, перепоясанный цветастым кушаком радуги. Ночевали на хуторе, небольшом и пустынном. Григорий убрал коня, пошел на пасеку.[7]
А в середине мая была гроза и такой ливень, что по улице ― она была не ровная, а покатая, ― бурно катилась целая река желтой воды. Река эта хлынула через ворота к ним на двор и сразу затопила его и весь сад, и она, Женя, помогала матери и Митрофану, который оказался в этот день дома, делать перед воротами запруду из глины и камней. При этом не только мать подоткнула юбку до колен, но даже и важный Митрофан, хотя и ругался все время, но засучил брюки и рукава рубахи; она же, Женя, радостно мокла вся сплошь, и потом, когда сделали уже плотину и отвели от себя воду, минут пять с визгом носилась под дождем: все равно уж намокнуть до нитки, а потом переменить платье!.. Но главное было тогда не это, а то, что после ливня высоко, почти посредине неба, засияла радуга, незабываемая, совершенно исключительная, единственная из радуг, огромнейшая, широчайшая, в которой было целых три лиловых дуги одна за другою с небольшими промежутками. И в новом сухом платье Женя опять выбежала на двор смотреть на эту радугу и ахать от восторга, складывая руки лодочкой перед грудью.[8]
Мы приплываем сюда, чтобы ловить в зеленом поле свой серебристый хлеб.
Если солнце низко и позади, то возле корабельного носа иногда возникает легкая радуга и несется вместе с судном, весело, без напряжения — как трехцветная птица. Радуга с того борта, который под ветром.
А на подходе к Нантакету мы увидали другую радугу. Огромная арка через все небо трепетала, переливалась и ожидала нас. И мы шпарили под своды этой арки, как будто заработали право на почет и триумфальное возвращение. Прекрасная триумфальная радуга встречала «Вацлава Воровского» у берегов Америки. Выше такой никто никогда не построит. И чудеснее — тоже.
— Виктор Конецкий, «Телевизор у берегов Соединённых Штатов», 1974
Почтовый ящик с белоголовым орлом, здоровенный, как трансформаторная будка, бесшумные раздвижные ворота, за которыми ― пасть в подземный многоэтажный паркинг, ярко-зелёные лужайки вдоль Тивертон-авеню и несколько спринклеров, разбрызгивающих искусственный дождь и развешивающих маленькие радуги… ей-ей, там больше не было предметов, ну если не считать быстро летящих облаков, солнца, пустой банки из-под пива „корс“, которая тихо, без всякого вызова катилась по асфальтовому скату и поблескивала с единственной лишь классической целью ― завершить картину прозаика.[9]
Невидимые вещи невидимы; праведник невидим; он невидимо и спасает. Читай, думай, пиши; ладно, плачь, но в слезах еще ложь, хотя они нужны тоже для лучика правды потом. На востоке в треть неба двойная, тройная, четверная полная радуга, темный фон; на западном яростное солнце бьет сквозь холодные тучи. Земля приподнялась, наклонилась, словно смирилась перед небесным знаком. Человеку стыдно за бескрылость, медленность ног, мысли, языка, невозможность броситься к другому и с ним вырваться из тела.[10]
Ава нашарила на тумбочке часы и включила лампу ― еще и пяти нет. Пришлось встать из теплой, нагретой ее отдохнувшим телом постели и закрыть окно: к привычному, нарастающему утром гулу мчащихся по Зее-штрассе машин прибавились звуки дождя ― не нудной осенней мороси, под которую крепко спится до полудня, не весёлой летней грозы, когда на небе появляется умытая радуга и тянет выбежать во двор, чтобы впитать в себя исходящую от нее радость, а клекот, захлеб бесконечного ливня, стеной заслоняющего свет восхода.[11]
Все бежали врассыпную, но она поворачивалась лицом ― к стрекозе, которая шла ей в переносицу, расстилая облако над светло-серыми грядами, нарастая блеском винта, неподвижностью шасси, очкастой головой пилота… Она видела шевелящиеся матерщиной губы, потертости на коже шлема и пухлую грыжу на сношенной покрышке. Она видела взмах руки, вырубавшей в последний момент гашетку распылительной форсунки. И, оглохнув, сладостно нутром вбирая рев движка и лопастей, пронизывавший грудь и кости, опаленная воздушной волной пролета, зачарованно смотрела на радугу, опадавшую перед ней вместе с капельным ковром, ощущая на лице горькую, как черёмуха, морось…[12]
Дни прошлые были повиты тоской, За тучками крылося счастья светило; Я плакал, грустил, — но в тоске предо мной Всё так многоцветно, так радужно было.
Как в каплях, летящих из мглы облаков,
Рисуется пламя блестящего Феба,
В слезах преломляясь, блистала любовь
Цветными огнями сердечного неба.[13]
Ты встала меж мною и Солнцем,
Ты стала моим Новолуньем,
Я вижу сияющий призрак,
В глазах многозвездится сон.
Персты в ослепительных кольцах,
В душе перегудные струны,
Одежды твои словно ризы,
Люблю я, цветочно влюблён.[17]
Трава вся в теневых лиловых паутинах,
вся в ослепительных извилинах, а там,
меж светлых облаков, роскошно лебединых,
струится радуга и смутно с высоты
мне улыбается, в лазури нежной тая,
такая нежная, невинная, святая,
что умиленные склоняются листы,
роняя длинные сверкающие слёзы, ―
и это жизнь моя, и это край родной,
родная красота… и льется надо мной
сиянье легкое, зеленое, ― берёзы…[18]
Простой папиросный коробок
Лежал на моем столе,
И надпись на нём
(Два слова всего):
«Северный полюс».
Но вдруг мне показалось,
Что начал он светиться необычайным огнем,
Что голубая крышка его ожила.
И в глазах стали пятнадцать радуг в ряд,
Пятнадцать спектров.
А кайма, белая простая кайма,
Вдруг превратилась в большие холмы
Хрипящего, сдавленного льда.
Я понял: это ― полярная ночь,
Это ― звенящий арктический лёд,
Это ― поэма моя![19]
Любоваться хоть луной,
Хоть рекламой световой.
Буквы в метр величиной
Кажутся в момент иной,
Ну, когда богат деньгой,
Яркой радугой-дугой.
А когда карман пустой ―
Не до радости земной![20]
Гроза прошла. Пылали георгины
Под семицветной радужной дугой.
Он вышел в сад и в мокрых комьях глины
То яблоко пошевелил ногой. В его глазах, как некое виденье, Не падал, но пылал и плыл ранет, И только траектория паденья Вычерчивалась ярче всех планет.[21]
.svg){kind=logo}
