У этого термина существуют и другие значения, см. Кипрей (значения).
Кипре́й, а также Иван-чай или копо́рский чай (лат.Epilóbium) — типовой род травянистых растений или полукустарников семейства Кипрейные (лат.Onagraceae). Представители рода — высокие, иногда выше человеческого роста, травянистые растения. Листья цельные, противоположные или разбросанные по стеблю так, что через них нельзя провести правильной винтовой линии. Длинноволосые мелкие семена разносятся ветром на далёкие расстояния.
Род кипрей включает в себя около полусотни видов, наиболее известным из которых стал Иван-чай или кипрей узколистный. Вездесущее растение, благодаря множеству лёгких семян с волосистыми парашютами, первым заселяющее вырубки, гари и прочие неугодья, и повсеместно растущее на бросовых землях вокруг свалок, по канавам и на откосах железных дорог.
...пчёлы с разлёту зарывались в пылающие костры кипрея вокруг прошлогодних дровяных поленниц, и, похожие на сановников в бархатных камзолах, неторопливо сновали шмели.[4]
...на горушке рос высокий кипрей и крапива. Кипрей был так высок, что старые фамильные кросна, стоявшие рядом, на земле, почти скрывались в его оранжево-розовых соцветиях.[10]
...когда мы высадились, я сразу узнал знакомый с детства кипрей, или иван-чай. (Epilobium angustifolium!). Правда, был он мельче российского, и, возможно, второе (видовое) латинское название я написал неверно.[11]
Окаменелостей, как кажется, на Колыме нет. Несмотря на каменистое свойство берега, прозябение здесь довольно изобильно: мы видели цветущим красивый кипрей широколистный (epilobium latifolium). Здесь растёт также во множестве трава кровохлёбка (sanguis-orba), корень которой туземцы собирают для употребления в пищу.[13]
— Фердинанд Врангель, «Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю», 1841
Дно долины, до полуверсты шириной, запертое с обеих сторон крутыми почти безлесными склонами, покрыто ледниковыми наносами и мелкой галькой старых размытых морен; оно довольно густо заросло низким ивняком, кустарной могучкой и ерником, между которыми раскиданы высокие кусты копеечника (Hedisarum obscurum) и целые ковры ярко-красного кипрея (Epilobium latif olium). <...>
Перед устьем Рассыпного вместе с расширением долины и Катунь разбивается на несколько проток, которые извилистыми лентами бороздят ровные, точно нивелированные, наносы долины, покрытые цветистыми коврами кипрея и зарослями тальников.[15]
Из пыльцы и нектара цветков кипрея (иван чая) пчёлы заготавливают кипрейный мёд прозрачный, зеленоватого отлива. После кристаллизации он становится белым и напоминает снежные крупинки.[12]
— Дмитрий Ватолин, «О мёде и не только о нём», 2008
Лось почти всегда живет в осинниках и березняках, растущих именно у подошвы гор и по берегам рек; нередко также он встречается в болотах, поросших ивняком, который вместе с осиновыми и березовыми побегами составляет главную пищу этого животного; иногда, впрочем, по той же причине лось встречается и в более сухих местностях, куда привлекает его вересовник (можжевельник) и кипрей, который сплошными зарослями покрывает т. н. гари.[16]
— Леонид Сабанеев (старший), «Лось и добывание его в Пермской губернии», 1871
Из травянистых растений сохатый употребляет в пищу исключительно высокорослые или водяные растения <...> Высокие травы он всегда ест весьма охотно и наибольшее предпочтение между ними отдает кипрею, малине и некоторым зонтичным растениям. <...>
С ильина дня до начала течки лоси держатся большею частью в горах, где всегда бывает много кипрея и малины.[16]
— Леонид Сабанеев (старший), «Лось и добывание его в Пермской губернии», 1871
На краю порубки валялась опрокинутая набок большая железная печка, свидетельствующая о том, что лес рубили зимой. Пни, щепки, обрубки, сучья производили бы более удручающее впечатление, если бы порубка не успела зарасти неизвестно откуда взявшимся стебелястым лилово-красным кипреем.[17]
Къ концу іюня и въ началѣ поля начинаютъ цвѣсти растенія, отличающіяся своимъ ростомъ; кипрей цвѣтетъ по пустошамъ и покрываетъ малиновымъ цвѣтомъ цѣлыя полосы на тѣхъ мѣстахъ, гдѣ весной цвѣла рута...[18]
Я знал весёлость лоз, меняющих окраску весной много раз, ― то темно-розовых, то оранжевых, то бледно-зелёных, будто обтянутых цветной лайкой. Лиственницы протягивали тонкие пальцы с зелёными ногтями, вездесущий жирный кипрей покрывал лесные пожарища. Всё это было прекрасно, доверчиво, шумно и торопливо, но всё это было летом, когда матовая зелёная трава мешалась с муравчатым блеском замшелых, блестящих на солнце скал, которые вдруг оказывались не серыми, не коричневыми, а зелёными. Зимой всё это исчезало, покрытое рыхлым, жёстким снегом, что ветры наметали в ущелья и утрамбовывали так, что для подъёма в гору надо было вырубать в снегу ступеньки топором.[5]
...затем, перейдя Чамбу, мы пошли по ее левому берегу и через час с небольшим были уже у Куликовской тропы. Здесь несколько лет тому назад бушевал таёжный пожар, уничтоживший значительную часть деревьев, которые стоят сейчас в виде мрачных обгорелых стволов. У живых деревьев на значительную высоту опалена кора. Внизу буйно растёт Иван-чай-кипрей, лаская глаз красными соцветиями среди густой травы.[7]
А между тем по берегам Невы проходили непрерывной полосой леса. То тут, то там они расступались, чтобы дать место запущенному парку с остатками великолепного дворца или гранитной лестнице, спускавшейся к самой воде. В трещинах лестницы цвел пунцовый кипрей. За Шлиссельбургом пароход вошел в Ладожское озеро.[8]
Зоны лагеря «Черные камни» располагались в долине слева от главной дороги. Здесь журчал на перекатах широкий Черный ручей, сливающийся ниже с речкой Шайтанкой. Когда я какой-то весною или летом впервые оказался в этом месте, я был потрясен огромным количеством цветов. Обе долины и частично склоны сопок были до самого горизонта розоватыми от сиренево-фиолетовых цветов иван-чая. Это впечатление легло в основу моего стихотворения «Полярные цветы». Я сначала из кузова машины не мог определить, что это за цветы. Но когда мы высадились, я сразу узнал знакомый с детства кипрей, или иван-чай. (Epilobium angustifolium!). Правда, был он мельче российского, и, возможно, второе (видовое) латинское название я написал неверно. Возможно, что это какой-то иной вид кипрея. Привезли нас на это место, в долины иван-чая, на заготовку дров. Здесь ― в долинах и по склонам ― когда-то была тайга, был лес, сведенный на топливо, на строительство и рудничную стойку еще в тридцатых годах. Поэт Валентин Португалов валил здесь году в 37-м невысокую колымскую лиственницу, а к моему времени (1952-1953-й годы) от тайги здесь сохранились лишь одни пни.[11]
Часу в седьмом утра Павел Алексеевич проснулся, и всё в доме зашевелилось. Обувшись в бараньи сапожки домашней выделки и в халат свой, он умылся, помолился и стал советоваться с Ванькой, чего бы напиться сегодня: малины ли, бузины ли, шалфею, липового цвета, кипрею, ивана-да-марьи, ромашки с ландышами или уж заварить настоящего чаю? И Ванька рассудил, что бузина пьётся на ночь для испарины, малина после бани, шалфей в дурную погоду, липовый цвет со свежими сотами, иван-да-марья и ромашка, когда неможется, кипрей, то есть копорский или иван-чай, по нужде, за недостатком лучшего, и потому полагал заварить сегодня настоящего китайского чаю, что и было исполнено.[1]
― Э, нет, брат, ― говорил ему Василий Игнатьич, ― фабрика ― пустое дело; торгуй-ко ты чаем, как отец, это повернее, да и повыгоднее.
― Нет, тятенька, уж прошли те времена; сами вы знаете: сколько кипрею-то в Москву-реку свалили.[19]
— Александр Вельтман, «Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея», 1848
На вырубке вокруг старых чёрных пней было множество высоких, ёлочкой, красных цветов <кипрея>, и от них вся вырубка казалась красной, хотя гораздо больше тут было Иван-да-Марьи, цветов наполовину синих, наполовину жёлтых, во множестве тут были тоже и белые ромашки с жёлтой пуговкой в сердце, звонцы, синие колокольчики...[20]
Изредка проносились голубые стрекозы, как бы благовествуя близость тихой воды; пчёлы с разлету зарывались в пылающие костры кипрея вокруг прошлогодних дровяных поленниц, и, похожие на сановников в бархатных камзолах, неторопливо сновали шмели. Низкая жильная струна пела в загустевшем медовом воздухе, пропитанном сверканием цветочной пыльцы.[4]
...в хорошее лето и взяток бывает добрый, есть с чем чаи погонять и под что повспоминать про паровозы. Но вот незадача ― летают-то поселковые пчелы, оказывается, через станцию, к Золотому Китату. Старые гари за ним заросли сейчас кипреем, а кипрейный мёд ― сами знаете ― это же мед! А электровозы с их теперешними скоростями, оказывается, секут пчел.[9]
Уже второй и третий раз открякал в низине дергач, а майор все сидел на горушке, оставшейся от родного опечка. Опечек сгнил, его засыпало размокшей от ливней глиной, из которой сбита была печь; на горушке рос высокий кипрей и крапива. Кипрей был так высок, что старые фамильные кросна,[21] стоявшие рядом, на земле, почти скрывались в его оранжево-розовых соцветиях. На этих кроснах бабка майора ткала холсты, на этой печке родился ее внук, по этой улице впервые, замирая от восторга, прошел он за ребячьей гармоньей… Но Каравайки больше не было на земле.[10]
От края тундры до степных угодий,
Распространясь на запад и восток, Иваном-чаем прозванный в народе,
Прижился этот розовый цветок. Как бунчуки казачьи, каждым летом Соцветья он подъемлет, и в наезд! ― По гарям, лесосекам и кюветам, ― Иван Кипрей, хозяин здешних мест.
Откуда он? В котором веке старом,
Судьбу провидя на далекий срок,
Другой Иван заведомо недаром
Его своим же именем нарёк? Но с той поры, как стал цветок Иваном, Он множился и крепнул столько лет, Что расплескался морем разливанным По всей Руси за человеком вслед.
Шагай, Иван, до рубежа земного,
Иди на приступ дружною гурьбой!
Порою оттеснят тебя, но снова
Из праха ты воскреснешь сам собой.[3]
В роще, будто в деревянной бане,
знай себе полеживай и прей,
а в ложбине, как в медовом жбане,
и кипит и пенится кипрей. Полежу я в баньке не для вида, ибо нынче лажу я с собой. Нагишом в кипрей попрет Киприда, в этот алый луговой прибой.
От души и до души разденусь
и в пучину кинусь я тогда.
И блаженная богиня Венус
будет мыться в зное без стыда.[2]
— Сергей Петров, «Как яичница, лужок поджарен...», 1958
Побежать, пожевать бы кипрей узколистный,
А свобода ― в созвездиях над головой!
Пленник мира, на мир он смотрел ненавистный,
На союз пожирателей плоти живой.[6]
Муха сползает с пыльного эполета лопуха, разжалованного в рядовые.
Выраженье «ниже травы» впервые
означает гусениц. Буровые
вышки разросшегося кипрея
в джунглях бурьяна, вьюнка, пырея
синеют от близости эмпирея.
Салют бесцветного болиголова
сотрясаем грабками пожилого богомола. Темно-лилова
сердцевина репейника напоминает мину,
взорвавшуюся как бы наполовину.[23]
Заходили мы к даче с дремучей, лесной стороны
Сквозь кусты, через вырубку с дикой и грубой травой,
Справедливо считавшей, что здесь мы ходить не должны,
Иван-чай, да кипрей, да крапивы рубеж огневой.[24]
— Александр Кушнер, «Заходили мы к даче с дремучей, лесной стороны...», 2003
Умер он через несколько дней.
В хладном августе реют стрекозы
Там, где в пух превратился кипрей, ―
И на них она смотрит сквозь слёзы.[25]
↑ 12Даль В. И. (Казак Луганский). Повести. Рассказы. Очерки. Сказки. — Москва-Ленинград, «Государственное издательство художественной литературы», 1961 г.
↑ 12345С. В. Петров, Собрание стихотворений. В 2 книгах, — М.: Водолей Publishers, 2008 г.
↑ 12А. Штейнберг. «Вторая дорога». М.: Русский импульс, 2008 г.
↑ 12Леонов Л.М., «Русский лес». — М.: Советский писатель, 1970 г.
↑ 12Шаламов В.Т., собрание сочинений, Москва: «Художественная литература» «Вагриус», 1998, том 1.