Перейти к содержанию

Гимн

Материал из Викицитатника
Семья, поющая гимн (Алабама, 1935)

Гимн (др.-греч. ὕμνος) — торжественная песня, восхваляющая и прославляющая кого-либо или что-либо (первоначально сочинялись в честь божества, позднее — в честь правителя). Слово не имеет ясной этимологии. Античность связывала его глаголом ткать (др.-греч. ὑφαίνω), понимая гимн как «сотканную» песнь. В те времена всякое произнесение слов метафорически понимали как ткацкий процесс, как соединение слов в речевую «ткань». Но фактов греческого языка недостаточно для объяснения этимологии слова гимн. П. Шантрен возводит его происхождение к догреческим или негреческим истокам, ссылаясь на такие слова, как дифирамб, элегия, лин, являющимися негреческими по происхождению, которые указывают на разные виды ритмически произносимых текстов, в дальнейшем переходящих в песнь.

В новейшие времена наиболее частое применение этого жанра — официальные гимны стран, штатов и провинций, а также различных организаций: международных, национальных, региональных и корпоративных.

Гимн в афоризмах и кратких высказываниях

[править]
  •  

В настоящую минуту могу сказать вам только одно: решено предложить господину Майкову написать, на случай светопреставления, гимн.[1]

  Михаил Салтыков-Щедрин, «Круглый год», 1879
  •  

...гимнические, торжественные звуки вызывают у слушателей непроизвольное напряжение мышц лица, увеличивают почти вдвое секрецию верхней щитовидной железы и ускоряют в несколько раз так называемую реакцию вставания. На этом простом и надёжном эффекте основаны почти все государственные гимны мира.[2]

  Юрий Ханон, «Тусклые беседы», 1993
  •  

На очередном уроке мы <...> завопили: «Гимн!» Роберт Васильич затравленно оглядел класс и поднял руки вверх. Мы стали петь гимн на каждом уроке немецкого...[3]

  Александр Чудаков, «Ложится мгла на старые ступени», 2000

Гимн в публицистике, критике и научно-популярной прозе

[править]
  •  

— А в чем же задача этой третьей комиссии?
— По первоначальному плану она должна была разрешить вопрос о мерах, которые необходимо принять на случай могущего быть светопреставления; но, с развитием работ комиссии, последовали такие неожиданные осложнения, что в настоящее время трудно даже определить, к каким разветвлениям мы можем прийти и которое из них окажется более существенным, чтобы сообщить нашим трудам окончательное направление. <...> В настоящую минуту могу сказать вам только одно: решено предложить господину Майкову написать, на случай светопреставления, гимн.[1]

  Михаил Салтыков-Щедрин, «Круглый год», 1879
  •  

Лично я обязан литературе лучшими минутами моей жизни, всеми сладкими волнениями ее, всеми утешениями; но я уверен, что не я один, лично обязанный, а и всякий, кто сознает себя человеком, не может не понимать, что вне литературы нет ни блага, ни наслаждения, ни даже самой жизни. Феденька хоть и не признает этого, но внутренно очень хорошо понимает, что настоящие радости ему доставляет Дюм́а-фис, а совсем не доклады о лишении прав состояния. Даже комиссия на случай могущего быть светопреставления — и та сознала эту истину, так как прежде всего сочла нужным открыть это торжество гимном. Почему она так поступила? А потому просто, что, благодаря гимну, смягчатся чересчур суровые тоны торжества, и затем — кто же знает? — быть может, и самое светопреставление будет отменено...[1]

  Михаил Салтыков-Щедрин, «Круглый год», 1879
  •  

Никому никогда не приходила в голову мысль дать побежденным возможность войти в гражданскую общину победителей. У гражданской общины были свои боги, свои гимны, свои праздники, свои законы, которые являлись для нее драгоценным наследием предков; и она остерегалась делиться ими с побежденными. Она не имела даже права на это: могли ли допустить афиняне, чтобы жители Эгины входили в храм Афины Паллады? чтобы они чтили культом Тезея? принимали участие в священных обедах? чтобы они в качестве пританов поддерживали священный огонь на общественном очаге? Религия запрещала это. И потому побежденный народ острова Эгины не мог образовать одного государства с народом афинским. Имея различных богов, афиняне и эгиняне не могли иметь ни одних и тех же законов, ни тех же самых властей.

  Нюма-Дени Фюстель де Куланж, «Глава XIV. О муниципальном духе», 1892
  •  

― Как? А пение гимна вы ни за что не считаете?
Яур говорил уже спокойнее. Катя почувствовала, что взяла правильный тон.[4]

  Елизавета Скобцова (Кузьмина-Караваева), «Равнина Русская (хроника наших дней)», 1924
  •  

Почетный «кубок Большого орла» на бубне Шиловского подносился Шмаровиным каждому вновь принятому в члены «среды» и выпивался под пение гимна «Недурно пущено» и грохот бубна… Это был обряд «посвящения» в члены кружка. Так же подносился «Орел» почетным гостям или любому из участников «сред», отличившемуся красивой речью, удачным экспромтом, хорошо сделанным рисунком или карикатурой.[5]

  Владимир Гиляровский, «Москва и москвичи», 1926
  •  

…медленная музыка в глубоком миноре хорошо стимулирует деятельность слёзных и слюнных желез. Особенно хороши в этом плане похоронные марши Шопена и польки Штрауса-отца. Замечу при том, что рыдания, будучи сопровождённые такой музыкой, приносят своему хозяину несравненно больше пользы и даже радости. Если не верите – попробуйте сами хоть завтра. А вот гимнические, торжественные звуки вызывают у слушателей непроизвольное напряжение мышц лица, увеличивают почти вдвое секрецию верхней щитовидной железы и ускоряют в несколько раз так называемую реакцию вставания. На этом простом и надёжном эффекте основаны почти все государственные гимны мира.[2]

  Юрий Ханон, «Тусклые беседы» (10. «Физиология и Фоноскопия»), 1993

Гимн в мемуарах и художественной прозе

[править]
  •  

Только один Филомафитский (профессор физиологии в Москве) вздумал жениться пред поездкою за границу на Марье Петровне, воспетой Языковым: Да здравствует Марья Петровна, И ручка, и ножка ее! ― слышалось нередко и на улице, и в сборищах русских студентов как торжественный гимн, воспеваемый в честь русской красавицы, и при словах: Блажен, кто, законно мечтая, Зовет ее девой своей! Блаженней избранника рая ― Бурсак, полюбившийся ей![6]

  Николай Пирогов, Вопросы жизни. Дневник старого врача, 1881
  •  

Он потупил глаза и ушел из виллы. Спускаясь во Флоренцию по узкому переулку, заметил в углублении стены ветхое Распятие, встал перед ним на колени и начал молиться, чтобы отогнать искушение. За стеною в саду, должно быть, под сенью тех же роз, прозвучала мандолина; кто-то вскрикнул, чей-то голос произнес пугливым шёпотом:
― Нет, нет, оставь…
― Милая, ― ответил другой голос, ― любовь, любовь моя! Amore! Лютня упала, струны зазвенели, и послышался звук поцелуя. Джованни вскочил, повторяя: Gesu Gesu! ― и не смея прибавить ― Amore. ― И здесь, ― подумал он, ― здесь ― она. В лице Мадонны, в словах святого гимна, в благоухании роз, осеняющих Распятие!..[7]

  Дмитрий Мережковский, «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи», 1901
  •  

И снова дождь цветов посыпался на оратора… Милица поднялась на цыпочки, с трудом подняла руку, в которой осторожно до сих пор сжимала нежные стебли купленных ею цветов и, взмахнув ими, бросила свой скромный букетик в ту сторону, где под пение гимна толпа качала на руках сербских офицеров. И того, чего вовсе не ожидала Милица, на что не смела надеяться даже, случилось вслед за этим. Розы рассыпались, не долетев по назначению, тогда как нежный белый цветок лилии упал прямо на грудь капитана Львовича. <...> Толпа манифестантов на улице, как раз в это время закончила только что пение гимна и подхватила торжествующий возглас, раздавшийся так неожиданно в саду.[8]

  Лидия Чарская, «Игорь и Милица» (Соколята), 1915)
  •  

В первые дни Февральской революции школа была похожа на муравьиную кучу, в которую бросили горящую головешку. После молитвы о даровании победы часть ученического хора начала было, как и всегда, гимн «Боже, царя храни», однако другая половина заорала «долой», засвистела, загикала. Поднялся шум, ряды учащихся смешались, кто-то запустил булкой в портрет царицы, а первоклассники, обрадовавшись возможности безнаказанно пошуметь, дико завыли котами и заблеяли козами.
Тщетно пытался растерявшийся инспектор перекричать толпу. Визг и крики не умолкали до тех пор, пока сторож Семен не снял царские портреты. С визгом и топотом разбегались взволнованные ребята по классам. Откуда-то появились красные банты. Старшеклассники демонстративно заправили брюки в сапоги (что раньше не разрешалось) и, собравшись возле уборной, нарочно, на глазах у классных наставников, закурили. К ним подошел преподаватель гимнастики офицер Балагушин. Его тоже угостили папиросой. Он не отказался. При виде такого, доселе небывалого, объединения начальства с учащимися окружающие закричали громко «ура».
Однако из всего происходящего поняли сначала только одно: царя свергли и начинается революция. Но почему надо было радоваться революции, что хорошего в том, что свергли царя, перед портретом которого еще только несколько дней тому назад хор с воодушевлением распевал гимны, — этого большинство ребят, а особенно из младших классов, еще не понимало.

  Аркадий Гайдар, «Школа», 1930
  •  

Вы можете предложить мне любой флаг — кроме красного, любой герб — кроме еврейской пятиконечной звезды или иного масонского знака, и любой гимн — кроме «Интернационала».

  Михаил Шолохов, «Тихий Дон», Кн.3., Ч.6, I, до 1940
  •  

Весть о февральской революции была встречена в Москве с большим энтузиазмом. Народ высыпал на улицы, у всех в петлицах красные цветы, и люди восторженно обнимаются, со слезами на глазах от счастья… Я бросаюсь домой, и через полчаса музыка для гимна уже была готова, но слова? Первые две строки: „Да здравствует Россия, Свободная страна…“ я взял из Сологуба, дальнейшее мне не нравилось. Как быть? Звоню Бальмонту. Он ко мне моментально приходит, и через несколько минут готов текст гимна. Еду на Кузнецкий мост в издательство А. Гутхейль. Не теряя времени, он тотчас же отправляется в нотопечатню, и к середине следующего дня окно магазина А.Гутхейль уже украшено было новым „Гимном Свободной России“. Весь доход от продажи идёт в пользу освобождённых политических. Короткое время все театры были закрыты, а когда они открылись, на первом же спектакле по возобновлении в Большом театре гимн под управлением Э.Купера был исполнен хором и оркестром наряду с «Марсельезой». Легко воспринимаемая мелодия, прекрасный текст сделали то, что гимн стал популярным, и не только в России, но и за границей. В Америке мои друзья Курт Шиндлер с женой перевели текст на английский язык, издательство Ширмера его напечатало, и в Америке он быстро получил такую же, если не бóльшую, как в России, популярность. Держалась она долго и после того, как в России никакой уже свободы не было…[9]

  Александр Гречанинов, «Моя жизнь», 1949
  •  

В эпоху „юности советской власти“ ему <Гречанинову> было тяжело. Политически он был наивен как ребёнок. Так же, как он радовался, что его романсы распевает императрица, так же при первых „громах революции“ он немедленно сочинил гимн свободной России и так же радовался, что его с успехом исполняют. Успех его музыки — вот что его интересовало.[10]:89

  Леонид Сабанеев, «О Гречанинове», 1950-е
  •  

Вступление к «Медному всаднику» в 1949-м мы учили наизусть: Люблю тебя, Петра творенье! Торжественно, как «Союз нерушимый республик свободных!» Как гимн Ленинграду это и воспринималось, не более. Но, впрочем, и не менее. Тогда же балет Глиэра. Тоже гимн. Параша пляшет в одну сторону, Евгений в другую. То дождь, то снегаплодисменты смене декораций.[11]

  Андрей Битов, «В лужицах была буря...», 1998
  •  

В детстве, при наступлении внезапной тишины, я верил народу: это тихий ангел пролетает. То есть дурак рождается. Глупая примета. Учитывая число дураков, в мире должна стоять бесконечная, но внезапная тишина. Теперь уже тихих ангелов я бы просто извел. Тишина ― это одиночество. И от тишины нигде не укрыться. Даже на сцене Большого театра. Как сегодня. Среди славословий, оваций, гимнов и гостей. Весь вечер держалось обычное ощущение, что пребываю в одиночной камере собственного тела. Без мебели.[12]

  Нодар Джин. «Учитель», 1998
  •  

Когда закончили, наш дирижёр сказал, что кто-то забегает, а кто-то отстает, нужно спеть еще раз. Мы спели, Роберт Васильич отметил, что лучше, но недостаточно воодушевления, необходимого в данном случае. В конце урока мы исполнили Гимн в третий раз, видимо, с воодушевленьем, так как Роберт Васильич сказал, что все хорошо. На следующем уроке, когда он, отметив в журнале отсутствующих, уже взял мел и подошел к доске, мы закричали: «Гимн, гимн!» Роберт Васильич смотрел, не понимая. Илья Муромец, главный организатор всех несанкционированных мероприятий, с трудом выпростав из недр парты руки и ноги, поднялся и заявил, что мы хотим петь Гимн. Немец кивнул, мы встали и дружно запели. За десять минут до конца урока Рита Зюзина, владелица наручных часов, сделала знак Илье, который снова встал и сказал, что закончить урок мы тоже желаем Гимном, что мы и сделали. Гимн мы слышали по радио каждое утро перед занятиями, в девять ноль-ноль ― в Москве это было шесть утра. Грязно-серый колокол динамика в школьном коридоре включался на полную мощность. Бегать в это время не дозволялось, поэтому мы подпевали репродуктору несколько другим текстом: «Однажды в студеную зимнюю пору сплотилась навеки великая Русь. Гляжу, подымается медленно в гору великий, могучий Советский Союз». Но это можно было делать только тихонько. Теперь же мы могли петь в полный голос.
На очередном уроке мы, встав при входе учителя, уже не сели, и когда он удивленно на нас посмотрел, завопили: «Гимн!» Роберт Васильич затравленно оглядел класс и поднял руки вверх. Мы стали петь гимн на каждом уроке немецкого, в начале и в конце, а разохотившись, и по два-три раза. Однажды дверь отворилась и в класс вошел директор, Петр Андреич. Заканчивался первый куплет. Директор встал по стойке смирно и дослушал гимн до конца. Потом удовлетворенно кивнул головою и двинулся было к двери, но тут Илья Муромец мощно затянул: «O Sonne der Freiheit…», а мы дружно подхватили. Директор снова замер в стойке смирно. За эти недели мы славно спелись, а в этот раз пели с каким-то диким вдохновеньем. Роберт Васильич не дирижировал, а понуро стоял у стола и глядел в левый угол, называвшийся «дойчланд» ― там сидели Фрида Шмидт, Эдик Гассельбах и Володя Федерау. Что чувствовал он, слушая гимн той власти, которая забросила его в далекий край, гимн на родном языке, исполняемый русскими, немецкими и казахскими детьми?[3]

  Александр Чудаков, «Ложится мгла на старые ступени», 2000
  •  

В 1956 году я первый раз в жизни получил также «официальный» заказ на песню. В связи с подготовкой к празднованию в 1957 году юбилея города, хор клуба «Трудовые резервы» решил исполнить «Гимн Великому городу» Глиера из известного балета «Медный всадник». Надо было написать текст гимна. Узнав об этом, Глеб Сергеевич уговорил руководство клуба заказать текст мне. «Имей в виду, ― сказал мне Семенов, ― что дело это платное и денег у них много, так что проси как можно больше». Я пришел в клуб «Трудовые резервы» и на вопрос, сколько будет стоить текст гимна, зажмурившись от собственной наглости, попросил шестьсот рублей ― сумму, как мне тогда казалось, непомерно высокую. Директор, к моему удивлению, радостно улыбнувшись, тут же поставил цифру в договор. «Дурень, ― сокрушенно покачал головой Глеб Сергеевич, узнав об этом, ― они же собирались тебе три тысячи заплатить». Тем не менее гонорар этот на многие годы стал моим самым большим литературным заработком.[13]

  Александр Городницкий, «И жить ещё надежде», 2001
  •  

— … любой национальный гимн, который начинается со слова «пробудитесь», рано или поздно приведёт к неприятностям.

 

‘… any national anthem that starts “Awake!” is going to lead to trouble.’

  Терри Пратчетт, «Пехотная баллада», 2003
  •  

После наших речей зазвучала песня «Подмосковные вечера». Весь зал дружно встал и подхватил любимую мелодию. Люди пели со слезами на глазах, словно торжественный гимн, искренне радуясь тому, что трагическая размолвка между Пекином и Москвой наконец-то уходит в прошлое, что можно, как прежде, открыто выражать дружеские чувства к братскому соседнему народу. Эта незабываемая минута вновь встала у меня перед глазами в дни первого официального визита в Москву Председателя КНР Цзян Цзэминя. Во время приема в посольстве КНР он неожиданно взял на себя роль запевалы, чем, возможно, удивил некоторых членов дипломатического корпуса.[14]

  Всеволод Овчинников, «Размышления странника», 2012

Гимн в поэзии

[править]
  •  

Мальчишка Фебу гимн поднёс.
«Охота есть, да мало мозгу.
А сколько лет ему, вопрос?» —
«Пятнадцать». — «Только-то? Эй, розгу
За сим принёс семинарист
Тетрадь лакейских диссертаций,
И Фебу вслух прочёл Гораций,
Кусая губы, первый лист.[15]

  Александр Пушкин, Эпиграмма («Мальчишка Фебу гимн поднёс…»), 1829
  •  

Тот Цветок наполнил, умирая,
Мир таким благоуханьем рая,
Что проснулись мертвые в гробах.
Так вселенная душе святого
Кажется в гармонии своей
Символом Единого, Благого,
Вечного, таящегося в ней.
И зовет, зовет он всю природу,
Бездны, горы, тучи, небеса,
Землю, воздух и огонь, и воду ―
Слить в одну молитву голоса.
Чувствуя душой прикосновенье
Бесконечного, он весь горел
И любил, и, полный вдохновенья,
Свой великий гимн пред Богом пел:
«Тебе ― хвала, Тебе ― благодаренье,
Тебя Единого мы будем прославлять,
И недостойно ни одно творенье
Тебя по имени назвать!»[16]

  Дмитрий Мережковский, «Франциск Ассизский», 1891
  •  

Волшебник бледный Urbi пел et orbi
То — лев крылатый, ангел венетийский,
Пел медный гимн. А ныне флорентийской
Прозрачнозвонкой внемлю я теорбе.
Певец победный Urbi пел et orbi
То — пела медь трубы капитолийской...
Чу, барбитон ответно эолийский
Мне о Патрокле плачет, об Эвфорбе.[17]

  Вячеслав Ива́нов, «Венок», Валерию Брюсову (из цикла «Пристрастия»), 1906
  •  

Там, где в гроздьях, там, где в гимнах
Рдеют Вакховы экстазы
В тусклый час, как в тучах дымных
Тлеют мутные топазы...[17]

  Вячеслав Иванов, «Медный всадник» (Сивилла), 1908
  •  

Мгла обняла крылом усталым
Хрусталь забывшейся реки.
Простор, небес румянец алым
Поёт прозрачный гимн тоски. <...>
...Ночь скрыла всё вуалью чёрной.
Печальный гимн зари погас.
И только взор горит упорный
Полузабытых скорбных глаз.

  Надежда Львова, «Мгла обняла крылом усталым...», 1913
  •  

Я ничего не понимаю, горы:
Ваш гимн поет кощунство иль псалом,
И вы, смотрясь в холодные озера,
Молитвой заняты иль колдовством?[18]

  Николай Гумилёв, «Норвежские горы», 1918
  •  

Перебирает митральеза,
чеканя четки все быстрей;
взлетев, упала Марсельеза, ―
и, из бетона и железа, ―
над миром, гимн, греми и рей![19]

  Владимир Нарбут, «Семнадцатый! Но перепрели...» (из цикла «Семнадцатый»), 1919
  •  

На рябине канарейка
Пролетарский гимн поет,
А Зиновьев хлеб крестьянский
За границу продает…[20]

  Саша Чёрный, «Советские частушки», 1925
  •  

Железный чертеж в голубой атмосфере
Зияет, с природою породнясь!
Не это ли нас отличает от зверя?
Не это ли с богом равняет нас?
И все ж пред ним пресмыкаться не будем.
Да, музыкальность! Чертёж как гимн!
Но что за богатство несет он людям,
И если несет, то каким?
Увы ― об этом не спрашивай. Тайна.
Иначе нельзя: божество!
Над ним небес голубое таянье,
Желтая золоть вокруг него,
Дальше ― грядки, какие-то овощи
(Нищий фольварк уныл и убог.)
А он стоит ― стальное чудовище,
Металлический бог.[21]

  Илья Сельвинский, «Фашизм — это война», 1936
  •  

Но т<ы>сс! Спокойствие! Я возвращаюсь. Берег.
Серебряная слюна лопнувшего пузыря.
Слепые моргающие по-детски травинки.
Они кивают: примите, придите!
Я принимаю ваше приглашение, травы.
Станцуем. Сложим простейший гимн,
Гимн моей родине, моему времени,
Гимн многообразию и разноединству мира.
Лейтесь, лепеча и заикаясь, воды!
Плывите в лиловеющих глубинах, рыбы!
Отливая платиной и латунью, плывите!
Кивайте голубыми вершинами, сосны,
Каждому рожденью в знак почитанья кивайте![22]

  Леонид Лавров, «Вступление», 1942
  •  

(Хоть губы сизы, как мел,
Прекрасен он, словно ангел:
Он будто возвысился в ранге!
Голос его звенел!)
«Ребята! Слух приготовь
Для вести особого рода:
Жизнь возродится вновь
Именно из водорода!
Пробьется она сквозь века!
Это ж достойно гимна!
Вот диалектика! А?
Из водорода! Именно!»[21]

  Илья Сельвинский, «Всем! Всем! Всем!», 1957

Источники

[править]
  1. 1 2 3 М.Е. Салтыков-Щедрин. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 13, Господа Головлёвы, 1875—1880. Убежище Монрепо, 1878—1879. Круглый год, 1879—1880. — С. 407-563. — Москва, Художественная литература, 1972 г.
  2. 1 2 Юрий Ханон, «Тусклые беседы» (цикл статей, еженедельная страница музыкальной критики), СПб, газета «Сегодня», апрель-октябрь 1993 г.
  3. 1 2 Александр Чудаков. «Ложится мгла на старые ступени». — М.: «Знамя», №10-11, 2000 г.
  4. Е.Ю.Кузьмина-Караваева. «Мать Мария». — Собрание сочинений в пяти томах. Том I.
  5. Гиляровский В. А. Москва и москвичи. — М.: Правда, 1979 г.
  6. Н. И. Пирогов. Вопросы жизни. Дневник старого врача. — Иваново, 2008 г.
  7. Д. С. Мережковский. Собрание сочинений в 4 томах. Том I. — М.: «Правда», 1990 г.
  8. Лидия Чарская, Полное собрание сочинений. том 37. Приход храма сошествия Святаго Духа, «Русская миссия», 2007
  9. Гречанинов А.Т. «Моя жизнь», изд. 2-е. — Нью-Йорк: 1954. — С. 116.
  10. Л.Л.Сабанеев «Воспоминания о России». — М.: Классика XXI, 2005. — 268 с.
  11. Битов А.Г. «В лужицах была буря...». — Москва, «Звезда», №8, 2002 г.
  12. Джин Н. Учитель. ― М.: Вагриус, 1998 г.
  13. А. М. Городницкий. «И жить еще надежде». — М.: Вагриус, 2001 г.
  14. В.В.Овчинников, «Размышления странника». — М.: Астрель, 2012 г.
  15. «Северные Цветы на 1830 год», СПб., 1829 г., стр. 50 отдела «Поэзия».
  16. Д. С. Мережковский. Стихотворения и поэмы. Новая библиотека поэта. Большая серия. — СПб.: Академический проект, 2000 г.
  17. 1 2 В. Иванов. Собрание сочинений в 4 томах. — Брюссель: Foyer Oriental Chretien, 1971-1987 г.
  18. Н.С. Гумилёв. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая серия. Ленинград, Советский писатель, 1988. «Жираф» (1908)
  19. В. Нарбут. Стихотворения. М.: Современник, 1990 г.
  20. Саша Чёрный. Собрание сочинений в пяти томах. Москва, «Эллис-Лак», 2007 г.
  21. 1 2 И. Сельвинский. Избранные произведения. Библиотека поэта. Изд. второе. — Л.: Советский писатель, 1972 г.
  22. Л. А. Лавров. Лето. — М.: Летний сад, 2011 г.

См. также

[править]