Селижа́рово — посёлок городского типа в Тверской областиРоссии, расположенный в месте впадения реки Селижаровки и Песочни — в Волгу. Селижарово — первый городской населённый пункт на Волге. Железнодорожная станция Селижарово находится на линии Соблаго — Торжок. Расстояние от Селижарова по автодорогам: до Осташкова — 48 километров, до Твери — 220 километров, до Москвы — 320 километров.
Селижаровская слобода впервые упоминается в 1504 году. До 1764 года находилась во владении Троицкого Селижаровского монастыря. В середине XIX века Селижарово — крупное торговое село, центр Селижаровской волостиОсташковского уезда. В это время Большая Селижаровская слобода занимала правый берег Селижаровки, Малая Селижаровская слобода — левый. Указом от 14 мая 1862 года обе слободы объединили и преобразовали в посад.
Селижарово ― небольшой посадъ, выросшій около древняго, живописнаго монастыря, стоящаго на мысу, образуемомъ сліяніемъ Селижаровки съ Волгою. Старыя липы окружаютъ ограду тамъ, гдѣ она не подступаетъ къ самому берегу рѣки.[2]
Необходимость в таком регулировании <течения Волги> стала сознаваться уже давно и повела к устройству в 1845 г., в 13 верстах выше посада Селижарова, близ села Хотошина, водоудержательной плотины, длиною до 35 сажен, с пятью водоспускными отверстиями, закрываемыми посредством подъёмных щитов.[3]
— Дмитрий Анучин, «Из поездки к истокам Днепра, Западной Двины и Волги», 1891
117-й день войны. <...> Советские войска правого крыла Западного фронта отступили за Волгу и закрепились на рубеже Селижарово ― Старица.[4]
— Евгений Петров, Фронтовой дневник, 16 октября 1941 года
Сейчас свалилась в ящик газета от 24-го <января>, где наши победы, где взятие Холма, Селижарова, Торопца и т. д. одним словом, великий осташковский прорыв.[5]
— Александр Болдырев, «Осадная запись (блокадный дневник)», 26 января 1942
― А нету Селижарова, вот что, ― строго сказала тётя Настя. Нету его. Один дым по небушку гуляет.[6]
Мне очень хочется сказать ему о Селижарове как можно лучше, но в то же время сердце у меня не на месте: ведь Женька сам увидит сожжённые, пустые улицы.[6]
До войны здесь <в Селижарово>, на берегу Селижаровки, было всего несколько домиков, далеко отстоящих друг от друга. А сейчас длинная улица вытянулась вдоль реки до самого железнодорожного моста. Среди других домов затерялись два старых, уцелевших во время войны каким-то чудом: хозяева обновили их, покрыли тёсом, покрасили.[7]
Городишко унылый, много двухэтажных бараков послевоенной постройки — облупившихся, жутких, рядом с ними современные — из белого силикатного кирпича, новенькие, с иголочки, но до смешного повторяющие соседние бараки...[8]
Городишко унылый, много двухэтажных бараков послевоенной постройки — облупившихся, жутких, рядом с ними современные — из белого силикатного кирпича, новенькие, с иголочки, но до смешного повторяющие соседние бараки, словно и те и другие были построены по единому проекту...[8]
В центре <Селижарова> несколько старинных зданий дореволюционной постройки — с полуколоннами и римским портиком — таких ветхих, что без слёз на них смотреть нельзя.[8]
Вспоенный и вскормленный на Волге, думал ли я, что боевое крещение мне придется принять у её истока,[9] в районе Селижарово, где разгружался наш эшелон?[10]
― Мать-мать-ма-а-ть! ― слабо доносится с другого берега.
― Однако, братец, насчет сквернословия-то у вас здесь свободно! ― обращаюсь я к одному из обозчиков.
― От самого Селижарова и вплоть до Астрахани у нас эта речь идёт!
― И понимаете друг друга?
― В лучшем виде![1]
Во всяком случае несомненно, что Селигер играет важную роль в питании верхней Волги, ― факт уже давно вызвавший мысль воспользоваться в большей степени его водами для урегулирования течения верхней Волги. Необходимость в таком регулировании стала сознаваться уже давно и повела к устройству в 1845 г., в 13 верстах выше посада Селижарова, близ села Хотошина, водоудержательной плотины, длиною до 35 сажен, с пятью водоспускными отверстиями, закрываемыми посредством подъемных щитов.[3]
— Дмитрий Анучин, «Из поездки к истокам Днепра, Западной Двины и Волги», 1891
Селижаровка, как замечено выше, и теперь доставляет летом треть воды, несомой Волгою ниже посада Селижарова, следовательно, до известной степени регулирует ее течение, и является ещё вопрос, насколько велика будет польза от новой плотины, приняв во внимание расходы по устройству и содержанию последней.[3]
— Дмитрий Анучин, «Озёра области истоков Волги и верховьев Западной Двины», 1898
Верхневолжский резервуар Тверской губернии, Осташковского уезда, устроен 1841, посредством бейшлота, находящегося в 13 в. от пос. Селижарова и в 5 верст. от озера Волго. Этим бейшлотом течение р. Волги заграждается, вследствие чего получается водное пространство до 75 в. для и в среднем 2 вер. шир. (40 милл. куб. саж.)
Севооборота не получается: люпин не вырос, семян клевера нет. Почвы сильно закислены, органику видят только прифермские поля, идущие под картофель. Считается, что минеральных удобрений вносят по полтора центнера на гектар пашни, на самом же деле их получает один лён. Он тут убыточный: убрать в срок не удаётся, качество низкое, да и везти на завод разорительно ― до самого Селижарова по бездорожью.[11]
В 1862 году слобода была переименована в Селижаров посад. Во время второй мировой войны фашисты разрушили Селижарово. После победы посёлок был быстро восстановлен. Здесь в Волгу с правой стороны впадает спокойная река Песочня, с левой — быстрая Селижаровка, берущая своё начало из озера Селигер. Селижаровка отдаёт излишки вод Селигера Волге, отчего последняя становится заметно полноводнее...[12]
Мы проходимъ ещё нѣсколько деревень, небольшой лѣсокъ, вдругъ открывается передъ нами долина Волги и уже недалёкое Селижарово. Нѣкоторые изъ старшихъ убѣжали впередъ, чтобы приготовить намъ ночлегъ, и мы на пути опять находимъ вѣсточки о нихъ. Доходимъ до Селижарова уже въ девять часовъ. Селижарово ― небольшой посадъ, выросшій около древняго, живописнаго монастыря, стоящаго на мысу, образуемомъ сліяніемъ Селижаровки съ Волгою. Старыя липы окружаютъ ограду тамъ, гдѣ она не подступаетъ къ самому берегу рѣки. Мы переѣзжаемъ Волгу на паромѣ, и тотчасъ намъ бросаются въ глаза Святыя ворота обители...[2]
Утро было сѣренькое, свѣжее. Идти было легко и весело. Отъ Селижарова до Осташкова идетъ настоящій большакъ, съ верстовыми столбами, сопровождаемый телеграфною проволокою. Мѣрянныя версты оказались несравненно короче немѣрянныхъ. Отъ Селижарова до Зехнова 21 верста, и мы прошли ихъ въ пять часовъ. Песчаная дорога, смоченная недавнимъ дождемъ, шла большею частію сосновымъ, невысокимъ лѣсомъ, и отчасти, въ мѣстахъ болѣе низкихъ, красивыми березовыми рощами. <...> Вообще, начиная съ Селижарова, мы вступили въ область, составляющую достояніе преподобнаго Нила. Тутъ онъ уже не «Угодникъ», а «нашъ батюшка» или просто «онъ». Тутъ о немъ говорятъ, какъ о живомъ человѣкѣ, дорогомъ и близкомъ. Его молитвами живетъ весь край, его заступничествомъ спасается отъ бѣдъ.[2]
Мой путь к Двинцу лежал с севера или северо-востока, от Селижарова на Волге. Отсюда я свернул к верхневолжскому бейшлоту, и затем мимо оз. Волго, чрез Пашутино, Раменье, Лохово, Нов. Кустынь ― выехал в Починок, на Торопецкий тракт.[3]
— Дмитрий Анучин, «Из поездки к истокам Днепра, Западной Двины и Волги», 1891
117-й день войны. <...> Передовые отряды противника вышли к Малоярославцу и завязали бои на его окраинах. Советские войска правого крыла Западного фронта отступили за Волгу и закрепились на рубеже Селижарово ― Старица. Ночью и днем 16 октября из московских тюрем продолжали вывозить заключенных за город на расстрел. Паника в Москве достигла наивысшего предела.[4]
— Евгений Петров, Фронтовой дневник, 16 октября 1941 года
166-й день войны. <...> Завершилась Калининская операция. Советские войска закрепились на рубеже восточнее Селижарово, севернее Мартынова, западнее, севернее и восточнее Калинина, сковали 13 пехотных дивизий противника, не позволив перебросить их под Москву.[4]
— Евгений Петров, Фронтовой дневник, 4 декабря 1941 года
185-й день войны. В течение нескольких дней 350-я стрелковая дивизия Калининского фронта вела тяжелые бои у Селижарово, что к северу от Ржева.[4]
— Евгений Петров, Фронтовой дневник, 23 декабря 1941 года
Что делается во всем мире? Конечно, мы замурованы. Сейчас свалилась в ящик газета от 24-го, где наши победы, где взятие Холма, Селижарова, Торопца и т. д. одним словом, великий осташковский прорыв.[5]
— Александр Болдырев, «Осадная запись (блокадный дневник)», 6 января 1942
208-й день войны. Войска Калининского фронта освободили город Селижарово. В связи с тем, что смертность в блокадном Ленинграде достигла чудовищных масштабов, исполком Ленсовета[13] принял специальное решение, обязавшее всех председателей райисполкомов направить на «спецучастки» (т. е. на захоронение трупов) по 400 человек, разрешив снять людей с оборонно-строительных работ.[4]
— Евгений Петров, Фронтовой дневник, 15 января 1942 года
На следующий день <7 ноября 1941 года> особенно тяжелое положение сложилось в районе Селижарова. Немцы прорвали здесь оборону наших стрелковых частей и создали непосредственную угрозу этому городу. По указанию командования фронта, под Селижарово был направлен батальон капитана Ушакова. Вместе с 930-м стрелковым полком наши танковые роты с ходу перешли в контратаку и, продвинувшись на 10 километров, выбили врага из деревни Горица. В этом бою погиб капитан Александр Николаевич Ушаков. Все мы очень тяжело переживали гибель комбата. В полку Александр Николаевич пробыл сравнительно недолго, но танкисты успели полюбить его за смелость, решительность, простоту.[14]
— Александр Егоров, «С верой в победу» (Записки командира танкового полка), 1974
Быстрая и глубокая река Селижаровка через восемьдесят километров вливает свои прозрачные струи в неширокую ещё Волгу, сразу увеличивая ее водность вдвое и делая судоходной для небольших новгородских стругов, немногим превышавших по размерам теперешние туристские шлюпки, тоже освоившие этот водный путь. <...>
Немало интересных мест и в окрестностях Селигера. От старинного, основанного ещё в 1504 году, городка Селижарово, расположенного у слияния Волги и Селижаровки, можно подняться вверх по затейливо изгибающимся волжским излучинам...[15]
Вспоенный и вскормленный на Волге, думал ли я, что боевое крещение мне придется принять у её истока, в районе Селижарово, где разгружался наш эшелон? Не думал и о том, что по улицам воскресшего из пепла города-героя на Волге, о всемирной победе которого услышал в деревушке близ Андреаполя, будут ходить мои дети. И вот я уже вижу в руках дочери книгу «Чайка». А перед глазами все та же деревушка: среди обугленных стен и остовов прокопченных избяных печей бойцы-эстонцы окружили русскую женщину, пристально вглядываясь в ее морщинистое, худое лицо, жадно ловят слова рассказа, как Лизу вели на расстрел.[10]
Сейчас Женька видит во мне главного, потому что никогда ещё не был дальше Гниловки, Тверского и Холма, и всё расспрашивает меня, большое ли и красивое Селижарово. Мне очень хочется сказать ему о Селижарове как можно лучше, но в то же время сердце у меня не на месте: ведь Женька сам увидит сожжённые, пустые улицы. <...>
Она умолкла. Добрик всё так же ровно и спокойно переставлял свои тяжёлые сильные ноги, катилась наша телега, приближалось Селижарово, а небо темнело и темнело на наших глазах, и лишь когда лес отступал далеко от дороги и виднелась яркая жёлтая полоса горизонта – можно было понять, что жизнь широко и неохватно лежит вокруг, а не ограничилась нашим прямым большаком.[6]
Последние километры всегда самые мытарные. Ведь сто вёрст оттопали, да на таком харче, да раненые, да после передка, на котором ни дня сна настоящего не знали. И если голод сейчас не мучил, то слабость и усталь непроходимая знать о себе давали: дыхание уже сбитое, неровное, ноги пудовые, еле передвигаешь, и одна мечта ― завалиться в постель, да не на день, не на два, а на неделю целую и не вставать вовсе. Раненых на дороге что-то мало было, растеклись по разным путям: кто в Кувшиново подался, кто в Селижарово, да и между этими станциями госпиталей, наверное, полно, туда могли пойти. Но когда железную дорогу перешли, то на тропке, что к госпиталю вела, народу калечного шло много, а у приемного пункта собралось человек тридцать.[16]
И прорвало Сашку, разоткровенничался вовсю и про всё, про всё стал Паше рассказывать. И про Зину не скрыл. Как бегали при бомбежках в эшелоне вместе, как простились они в Селижарове перед ночным маршем, как обещала она его ждать, как поцеловались напоследок горьким поцелуем, как думал о ней там и как встретились в санроте. Всё рассказал, даже о том, что бессильным оказался, не умолчал.[16]
– Тетя Настя! – воскликнул я, скорее с недоверием, чем с радостью: ведь она жила в Селижарове, как и мы, а там уже были немцы, где же она была все это время? <...>
А мама уже с плачем уткнулась ей в плечо, повторяя сквозь слезы:
– Настя, что ж это? Да это и вправду ты? Как Селижарово-то наше?
– А нету Селижарова, вот что, – строго сказала тетя Настя. – Нету его. Один дым по небушку гуляет. <...>
Бойцы в углу примолкли, смотрели на нас. Хозяйка сказала:
– Ты иди-ка сюда, поесть соберу…
Я смотрел, как ест тётя Настя, и вспоминал довоенное Селижарово. Тётю Настю Паклину я помнил столько, сколько и себя. Дело в том, что тот домик, в котором мы жили, отцу с матерью перед самым моим рожденьем продала мать тети Насти, а жить стала у дочки. В нашем домике тетя Настя бывала часто. А я в этом доме и родился.
Берег Селижаровки здесь высокий, зелёный, мелкий кустарник покрыл его почти до воды — только светятся маленькие чистые луговинки там, где он немного снижается, опускаясь к самой реке. Селижаровка заросла тиной — вода сейчас малая. На противоположном берегу слободка железнодорожников, затем мелкий лес — и синий горизонт. Прекрасное место! Иногда оно мне кажется даже красивее моей Набережной. <...>
До войны здесь <в Селижарово>, на берегу Селижаровки, было всего несколько домиков, далеко отстоящих друг от друга. А сейчас длинная улица вытянулась вдоль реки до самого железнодорожного моста. Среди других домов затерялись два старых, уцелевших во время войны каким-то чудом: хозяева обновили их, покрыли тёсом, покрасили.[7]
В школу ходили во вторую смену. Возвращались в Сосницу – уже было темно.
Школа стояла на берегу Селижаровки. На Бульварной уцелело несколько домов, и одно это уже делало улицу живой, заставляло вновь и вновь переживать эту необычность сохранившейся, чудесно спасшейся среди всеобщего пепелища улицы. Между двумя порядками домов шёл довольно широкий бульвар, засаженный когда-то липами. Липы были высокие, старые, стояли они нечасто и потому выглядели особенно торжественно.
Окна второго класса, в котором Лешка учился, выходили прямо на улицу, глаза сразу видели липы, дорожки бульвара.
<...> смотрел в окно: ведь она смотрела туда же и видела все то, что мог сейчас увидеть он. Дальний лес, поле перед ним; снующие по железнодорожному полотну паровозы, домики железнодорожной слободки; наконец, Селижаровка, быстрая, с неровным течением, густой тиной у берегов – все вместе и составляло вид из окна Муси и было недостижимой для Лешки праздничной картиной заоконного мира пятого класса.[7]
Вторая половина мая... Восьмой класс. Скоро, совсем скоро наступят те дни, когда по неожиданному своему капризу Вероника вдруг потянется ко мне. А пока — в широко раскрытое окно нашей классной комнаты на втором этаже залетают такие свежие, насыщенные запахом уже распустившейся черемухи ветерки... С берега Селижаровки, над которой и стоит наша школа, веет тем духом свободы, который безгранично волнует на грани отрочества и первой юности.[17]
Спустя день достигли Селижарова, где дочь собиралась прервать свое путешествие и сесть на московский поезд.
Взяли билет на ночной скорый экспресс и погуляли по вечернему Селижарову.
Городишко унылый, много двухэтажных бараков послевоенной постройки — облупившихся, жутких, рядом с ними современные — из белого силикатного кирпича, новенькие, с иголочки, но до смешного повторяющие соседние бараки, словно и те и другие были построены по единому проекту, берущему начало в послевоенных, сталинских временах. В центре несколько старинных зданий дореволюционной постройки — с полуколоннами и римским портиком — таких ветхих, что без слёз на них смотреть нельзя.[8]
У <селижаровских> ларьков кипит вечерняя жизнь, слышны смех, оживленные разговоры, звуки пьяной перебранки. Местные лихачи верхом на мотоциклах подъезжают прямо под окошко и, потеснив мелюзгу, не вставая с кресла, покупают пачку “Примы”. Магазин “Тройка”, работающий до часу ночи, полон яркого света и импорта, хлеба и водки. На свет его витрин, словно бабочки, слетаются подростки. Табунятся в углах торгового зала, поглядывая на пестрые манящие заграничные этикетки и бутылки, обещающие райскую жизнь.[8]
↑ 12М.Е. Салтыков-Щедрин. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 11. — Москва, Художественная литература, 1973, «Неоконченное» (Благонамеренные речи)
↑ 1234Немчинов Г. А., Свидание. (книга повестей о наших современниках). — М.: Советский писатель, 1989 г. — 368 с.
↑ 12345Владимир Кравченко. «Книга реки. В одиночку под парусом», Роман-странствие. — СПб., Издательство «ФормаТ», 2014 г.
↑В строгом смысле слова, Волга в районе Селижарово — это уже далеко не её исток.
↑ 12Виктор Гастелло. Два брата. — М.: Наш современник, №6, 15 июня 2003 г.
↑Ю. Д. Черниченко. Хлеб: Очерки. Повесть. — М.: Художественная литература, 1988 г.
↑Владимир Коркунов. Верхняя Волга в прошлом и настоящем. — Кимры, 1995 г. — стр.10
↑Труднопереводимый советский жаргон: исполком Ленсовета — исполнительный комитет ленинградского городского совета народных депутатов. Орган, не принимавший решений, но служивший вывеской реальной партийной власти (Жданов, Сталин).
↑Егоров А. В.. С верой в победу (Записки командира танкового полка). Лит. запись И. А. Игошева. («Военные мемуары»). — М.: Воениздат, 1974 г. — 222 с.
↑Бертиль Вагнер, 100 великих чудес природы. — М: Вече, 2000 г. — 496 с.
Тверской области
Города России