При длительном приёме бромидов возможны побочные явления («бромизм»): насморк, кашель, конъюнктивит, общая вялость, ослабление памяти, кожная сыпь (acne bromica).
Бромид натрия в аптечном деле XIX века употреблялся наравне с бромидом калия, их действие очень похоже. Поэтому в ряде случаев, и в особенности, в художественных и мемуарных текстах, где упоминается просто «бром» (в аптечном значении) или «бромид» бывает крайне трудно установить, о какой из двух солей идёт речь.
Бромистый натрий в афоризмах и кратких определениях
…зачем вы меня лечили? Бромистые препараты, праздность, тёплые ванны, надзор, малодушный страх за каждый глоток, за каждый шаг ― всё это в конце концов доведет меня до идиотизма.[1]
Вообще, став врачом, я совершенно потерял представление о том, что, собственно, свойственно человеку. Свойственно ли уставшему человеку хотеть спать? ― Нет, не свойственно! Сестра милосердия, учительница, журнальный работник, утомленные и разбитые, не могут заснуть без бромистого натра.[2]
Бромистые соли в форме бромистого натрия и бромистого калия, реже бромистого аммония, показаны благодаря их успокаивающему действию на нервную систему.[7]
Соединения брома нужны не только медикам и их пациентам, не только фотолюбителям и «киношникам». Многие отрасли промышленности также используют соединения элемента №35. Бромистый натрий добавляют в дубильные растворы, благодаря этому кожа становится тверже.[11]
Получение симметричного диметилцианянтарного эфира из натрийцианпропионового эфира и α-бромпропионового эфира.
К алкогольному раствору натрия (0,72 г) прибавляется в несколько приемов α-цианпропионовый эфир (4 г), и для избежания сильного нагревания смесь охлаждается водой. Затем по частям вносится α-бромпропионовый эфир (5, 6 г); через две-три минуты начинает выделяться бромистый натрий, и вся масса настолько нагревается, что алкоголь закипает. Вся реакция продолжается не более 10 мин., и по охлаждении жидкость не показывает уже щелочной реакции.[13]
— Николай Зелинский, «К вопросу об изомерии в тиофеновом ряду», 1889
Больная несколько ниже среднего роста, правильного телосложения, с довольно бледными покровами, но достаточно развитым подкожным жировым слоем. Лёгкие в порядке. В сердце замечается лишь некоторая возбудимость и наклонность к учащенной деятельности. Со стороны кишечника можно отметить некоторую вздутость. Никаких других расстройств внутренних органов не замечается. Чувствительность и двигательная сфера, а равно и рефлексы без существенных изменений. Назначив больной бромистый натрий, который, впрочем, она и раньше принимала без особенного успеха, я предложил ей, кроме того, лечение гипнозом, на которое она решилась не без колебаний.[14]
— Владимир Бехтерев, «О лечении навязчивых идей гипнотическими внушениями», 1892
Бромистые соли в форме бромистого натрия и бромистого калия, реже бромистого аммония, показаны благодаря их успокаивающему действию на нервную систему; В последнее время проявлен большой интерес к лечению шизофрении; некоторые успехи получаются при лечении больных этого рода внутривенными вливаниями 10% раствора хлористого кальция.[7]
Ещё Чарльз Локок, первый введший бромистую терапию, говорил о том, что перед menses нужно увеличивать дозу брома для женщин; так думает большинство, в том числе Пьер Мари и Л. С. Минор. По наблюдениям врачей, долгое время проводивших бромистое лечение, у больных существует бромистое равновесие, т. е. при назначении определённой дозы брома организм целиком выводит все получаемое количество. Наибольшая доза при этих условиях и является необходимой добавкой для данного случая. Дают бром месяцами и годами, периодически прерывая его назначение, если обнаруживаются тяжёлые явления бромизма (расстройства кишечника, кожные сыпи, катары дыхательных путей), о которых надо знать и которые вовремя следует предупреждать (слабительные, мыльные ванны, назначения мышьяка и т. д.). Так, одними из первых вестников бромизма являются угри на лбу и спине, своеобразный дурной запах изо рта, потеря аппетита, сонливость, отсутствие конъюнктивальных рефлексов. Чтобы достигнуть удовлетворительных результатов при сравнительно малых дозах брома, Тулуз и Рише предложили в 1900 г. свой способ обесхлоривания организма.[7]
Видоизменяя диету (молочно-мучная, масло, сахар, небольшие количества мяса), можно достигнуть значительного ограничения вводимой соли. Практически, не соля супа и вообще пищи, не употребляя селёдок, маринадов и солений, можно осуществить до некоторой степени хлорное голодание. Вот при таких условиях хлорного голода нервная ткань обнаруживает усиление способности воспринимать заменяющий хлориды бром. На это частичное замещение ионов хлора бромистыми ионами организм реагирует уменьшением рефлекторной возбудимости ганглиозных клеток. Одно лишение соли без брома не дает такого эффекта. Таким образом способ дает возможность активировать бромистую терапию. Сами авторы получали понижение количества припадков у своих больных на 80%.[7]
Но почему же пламя из бесцветного сделалось желтым? Что окрасило его в желтый цвет — газ хлор или металл натрий? Чтобы узнать это, Бунзен решил повторить опыт, но только вместо поваренной соли взять вещества, в которых будет натрий, а хлора не будет, — например, соду, глауберову соль, бромистый натрий. Если пламя и при этих опытах окрасится в желтый цвет — значит, все дело в натрии. Так и оказалось: и от соды, и от глауберовой соли пламя сразу пожелтело. Тогда Бунзен проделал последний, решительный опыт: внес в пламя чистый натрий безо всяких примесей.[15]
Персонажи многих книг, написанных в прошлом веке, чтобы успокоиться, «принимают бром». Не сам бром, разумеется, а растворы бромистого натрия или бромистого калия. Применять их ― как средство от бессонницы, неврастении, переутомления ― начали уже лет через десять после открытия элемента №35. Особенно полезными, по мнению врачей, бромистые препараты оказывались при нарушении нормального соотношения между процессами возбуждения и торможения в коре головного мозга. Вот почему мозг концентрирует, накапливает бром; это, если можно так выразиться, его самозащита, способ «авторегулирования» взаимосвязанных процессов. В наше время растворы бромидов натрия и калия в медицине применяют всё реже. Их стали вытеснять броморганические препараты, более эффективные и в отличие от бромидов не раздражающие слизистые оболочки.[11]
Уже более столетия медики пользуются бромистыми препаратами для лечения нервных болезней, однако долгое время механизм действия этих препаратов на нервную систему оставался неизвестным. Думали, что бромиды понижают возбудимость двигательной сферы головного мозга, уменьшают интенсивность возбудительных процессов в центральной нервной системе. В успокаивающем действии бромистых соединений находили сходство с действием снотворного. Действительно, при введении животному большой дозы бромистого натрия удавалось увеличить порог возбудимости коры головного мозга к действию электрического тока, резким звукам и другим раздражителям. И лишь в 1910 году один из учеников академика И. П. Павлова ― П. М. Никифоровский нашел правильное объяснение действию брома на нервную систему. Был поставлен такой опыт. В течение нескольких дней через определенные промежутки времени собаке давали сухой мясной порошок и подсчитывали капли падающей в баллончик слюны. Спустя некоторое время за час до опыта собаку стали подкармливать молоком, смешанным с раствором бромистого натрия. В остальном условия опыта не меняли. С каждым разом железы животного выделяли все меньше и меньше слюны в ответ на раздражение, а спустя месяц выделение слюны и вовсе прекратилось: собака перестала реагировать и на звонок, и на стук, и на свет. Но как только собаке перестали давать бромистые соли, у нее снова «потекли слюнки» при гудении телефона, стуке маятника, вспышке лампочки. Теперь уже ни у кого не оставалось сомнений, что бром не уменьшает возбудимость, а усиливает торможение: в этом и заключается его целительное действие на нервную систему. Разумеется, злоупотреблять бромными препаратами опасно. Накопление большого количества брома в организме вызывает отравление.[16]
— Борис Горзев, «Что вы знаете и чего не знаете о броме и его соединениях», 1970
Ромбро и Фамилиант ездят ежедневно, как две гоголевских крысы; пришли, понюхали и ― убежали. Пичкали они Мосю сутки каломелью, двое суток пепсином и мускусом и теперь только дали холодные компрессы на голову и йод и бром.[17] Вот рецепты в хронологической последовательности: 1) Calomel 0, 01, sacchar. alb. 0, 24 №4. 2) Pepsini 0, 6, Aq. destil. 45, 00, Syr. codeini 15, 00; Acid. mur. gett. 3) Infus. arnicae ex 1, 00 pf 60, 00 ginet Moschii 1,00 и наконец 4) Kalii jodati 0, 6, Kalii brom. 1,00, Aq. destill. 60, 00. <...> Теперь доктора ездят те же в те же утренние часы. Дают ледяные компрессы и бром. Мося тает, гибнет и исчезает понемногу, по капельке. С каждым дыханием улетучивается часть жизни.[18]
— Антон Чехов, Письма Александру Павловичу Чехову, 1884
Сегодня утром всё изменилось. Явился жар, конвульсии и пульс быстрее 130. Бромистые соли успокоили конвульсии ― и то немного, а что производят компрессы на голове, не могу сказать.[18]
— Антон Чехов, Письма Александру Павловичу Чехову, 1884
Вообще, став врачом, я совершенно потерял представление о том, что, собственно, свойственно человеку. Свойственно ли уставшему человеку хотеть спать? ― Нет, не свойственно! Сестра милосердия, учительница, журнальный работник, утомленные и разбитые, не могут заснуть без бромистого натра. <...>
Ночью я долго не мог заснуть, мною овладело странное состояние: голова была тяжела и тупа, в глубине груди что-то нервно дрожало, и как будто все нервы тела превратились в туго натянутые струны; когда вдали раздавался свисток поезда на вокзале или трещали обои, я болезненно вздрагивал, и сердце, словно оборвавшись, вдруг начинало быстро биться. Приняв бромистого натра, я, наконец, заснул; и вот через час меня разбудили.[2]
Изумительная погода, великолепный кабинет, прекрасные условия для работы ― и все кругом меня работают, а я ни с места. Сейчас опять буду принимать бром. Прошёлся по берегу моря, истопил баню (сам наносил воду) ― ничего не помогло, потому что имел глупость от 11 до 5 просидеть без перерыва за письменным столом.[19]
Я ушел от него, как облитый ушатом помоев, и, чтоб немного очухаться, отправился бродить по набережной Женевского озера. День был ясный и слегка морозный. Я ушел на противоположный берег и смотрел на сверкающие под солнечными лучами лазурные волны, на Женеву, на которую падала мглистая тень поднимающейся прямо за нею до облаков почти отвесной громады Салева. Я не был склонен к истерии и обидчивости; я знал, что уеду обратно в Россию, «в стан погибающих за великое дело любви», как только мне здесь будет слишком тяжело, и это лучше бромистого натрия успокаивало мои нервы.[20]
— Николай Морозов, «Повести моей жизни» («Свободные горы»), 1912
В одиночных тюрьмах, в каких-нибудь проклятых «усовершенствованных» Крестах, где нервы у всех взвинчены, кто-то что-то крикнул, кому-то послышалось:
— Пожар!
И через три минуты вся тюрьма в ужасе. Ломятся в двери. Отовсюду несутся вопли.
Каждому ясно представляется огонь, тюрьма пылает как костёр, он видит уже, как заживо сгорает, жарится в своей камере.
Кто-то крикнул:
— Контрреволюция!
И Петроград кидается на улицу, хватается за оружие, кричит, вопит.
Весь город — сумасшедший дом.
Петроград нуждается больше всего в одном продовольственном грузе.
Срочном. Спешном. Не в очередь.
В нескольких вагонах брома. В нескольких вагонах хлоралгидрата.[21]
Другая неприятность: образуется волостной комитет бедноты с неограниченными полномочиями. Лично нас это не коснется, так как мы отсюда уедем; но нашему Загранью, может быть, это и конец. Целый день чувство такой тоски, что от нее отпивался бромом.[5]
В моё время лаборатория во многом становилась какою-то «кижнерицею», а Кижнера ― нет; тот насвистывает, этот голос подает; Кижнер ― вовсе немой; проявляет себя разве тем, что толкнешь его локтем в проходе, в ответ оплеуху получишь его полотенца, с плеча развевающегося: оголтелый взгляд малых, безвеких, моргающих голубеньких глазок, точно головки притертых двух пробочек, красненький носик, очки, рыжий растреп бороденочки, кругловатая лысинка: часть собственного прибора, толкающаяся алогично ― у бромовой банки, при которой чихаешь и кашляешь (при отливании бром ест гортань); и я думал, что Кижнер ― чахоточный, брому нанюхавшийся; было бы странно узнать, что у Кижнера ― дом или, боже упаси, есть жена; его дом ― органическая лаборатория; жена ― аппарат, с которым занимается деторождением; пеленками детей Кижнера, бензольных веществ, все, бывало, разило; недавно сравнительно мне рассказали последствия, постигшие Кижнера, от неумеренной работы над радием.[22]
В середине сентября 1921 года болезнь Анастасии Николаевны обострилась. 23 сентября, воспользовавшись недосмотром служанки и тем, что Федор Кузьмич вышел в аптеку за бромом, Анастасия Николаевна убежала из дому и бросилась с дамбы Тучкова моста в реку Ждановку. Тело ее осенью не было найдено. Весною Федор Кузьмич, как всегда, грустный и задумчивый, зашел к одной моей знакомой и очень удивил ее, сказав, что хотел бы получить кольцо, которое носила покойница.[23]
Третьяков — это же семинарист на Парнасе, а не поэт. Борис Лавренев — сиреневая девушка, это не стихи, а бром. Большаков — никогда поэтом не будет. Это дешевое издание российского Рембо. <...>
Я произнес первые слова таким дрожащим голосом, что сидевший рядом со мной Лавренев больно стукнул меня каблуком по ноге и укоризненно прошептал:
— Брому не надо?!
По мере иронических реплик из зала, демонстративных хлопаний дверьми и шарканья ногами — я разгорячился.[24]
Насколько я мог понять, сердце мое скверное, нервная система никуда не годится, и вообще песня моя вроде как бы спета. Здесь терзает меня бессонница, пульс 98, и вообще. Я так и чувствовал, что чуть перееду в Москву, так и покачусь под гору. Лечат тут хорошо, но очень меня оглушают всякие снотворные; жизнь не мила после люминалов и бромов. Писанье я забросил: велят 6 часов быть на воздухе.[8]
— Николай Чуковский, «О том, что видел». Переписка Корнея и Николая Чуковских, 1939
Я раньше не видел снов. Вернее, я их видел, но я их забывал. Они были краткие и непонятные. Я их видел обычно под утро. Теперь же они появлялись, едва я смыкал глаза. Это даже не были сны. Это были кошмары, ужасные видения, от которых я в страхе просыпался. Я стал принимать бром, чтоб погасить эти кошмары, чтоб быть спокойней. Но бром плохо помогал мне. Тогда я пригласил одного врача и попросил дать мне какое-нибудь средство против этих кошмаров. Узнав, что я принимаю бром, врач сказал:
― Что вы делаете! Наоборот, вам нужно видеть сны. Они возникают у вас оттого, что вы думаете о своем детстве. Только по этим снам вы разберетесь в своей болезни. Только в снах вы увидите те младенческие сцены, которые вы ищете. Только через сон вы проникнете в далекий забытый мир.[25]
В доме жили две таксы, любимицы А. П.: коричневая Хина Марковна, которую он звал страдалицей (так она разжирела) и уговаривал «лечь в больницу»: «Там-ба-б вам-ба-б полегчало-ба-б!» ― и Бром Исаич, о котором А. П. говорил, что у него глаза Левитана: и действительно, у него были скорбные, темные-темные глаза.[10]
Затем кто-то подарил нам внука или правнука чеховских Хины и Брома. Этот окончательный таксик (представляющий одно из немногих звеньев между мною и русскими классиками) последовал за нами в изгнание, и еще в 1930 году в Праге, где моя овдовевшая мать жила на крохотную казенную пенсию, можно было видеть ковыляющего по тусклой зимней улице далеко позади своей задумчивой хозяйки этого старого, все еще сердитого Бокса Второго, ― эмигрантскую собаку в длинном проволочном наморднике и заплатанном пальтеце.[26]
Так вот, интересует моего медицинского знакомого следующее... Мнение специалиста о таком методе лечения язвенной болезни желудка и двенадцатиперстной кишки: препараты бромистого натрия 10% раствора, чередуемые 1/2% новокаина (внутривенные вливания); курс лечения ― 20 дней; одновременно ― подкожные инъекции B1 и В12 (по 200-500). Этот метод более, чем другие, оправдал себя в наших условиях.[27]
Ассистент И. Симков привел циркача, который предложил туго перетянуть проволокой одну переднюю и одну заднюю ногу и тогда быку будет больно, он будет хромать и производить впечатление пьяного. Я считал, что недопустимо истязать болью животное, и не согласился. А время шло. Декорация стояла, занимая площадь павильона. Мы должны были снимать, выдавать по плану полезный метраж. Наше положение было трагичным. Нас прорабатывали в стенгазете и на разных собраниях «Москинокомбината». И вот неожиданно появился симпатичный старичок с синими смеющимися глазами. Это был ветеринар-пенсионер.
― Вам надо, чтобы бык был пьяный, но тихий?
― Совершенно верно!
― Быку надо дать водки и изрядно разбавить ее бромом. И тогда он будет и пьяный и тихий. Пошатается немного, ляжет и уснёт.
Приняв все необходимые предосторожности, попробовали. Ура! Все получилось как надо. Бык шатался, ложился, засыпал. Задание было выполнено.[12]
Он крепко сжал руками голову и проговорил с тоской:
― Зачем, зачем вы меня лечили? Бромистые препараты, праздность, тёплые ванны, надзор, малодушный страх за каждый глоток, за каждый шаг ― всё это в конце концов доведёт меня до идиотизма. Я сходил с ума, у меня была мания величия, но зато я был весел, бодр и даже счастлив, я был интересен и оригинален. Теперь я стал рассудительнее и солиднее, но зато я такой, как все: я ― посредственность, мне скучно жить… О, как вы жестоко поступили со мной![1]
― Однако же и дозу закатила мне Варька!.. Что это, бром?
― Да. Ничего, что много. Лучше подействует. Стало не так страшно.
― Солёный какой! Теперь, я знаю, на несколько дней раскиснешь. Помню, раз пришлось принять, ― три дня после этого голова как будто тряпками была набита… ― Сергей помолчал и сконфуженно усмехнулся. ― Чёрт знает что я такое выкинул! <...>
Сергей, может быть, взял здесь нож. Все это бог весть чем может кончиться! Хорошо еще, что бром он принял: бром ― сильное успокаивающее, через полчаса уж не будет никакой опасности. Сергей заворочался на постели, деревянная кровать под ним заскрипела.[28]
Закутанный в тёплое одеяло, я дрожал так сильно, что сами собой взбрасывались руки и ноги. Помню, отец дал мне брому в голубой чашке. Нервная лихорадка била меня до самого утра, и, засыпая к тому времени, как проснулось отделение, я видел, на границе между явью и сном, белых чаек, летавших над чёрным, безбрежным озером. Чаек было видимо-невидимо.[29]
Я вѣдь долго лежать не буду, ― пробормоталъ Сухумовъ, чувствуя, что камердинеръ ему надоѣдаетъ своей внимательностью. Но тотъ все еще не отставалъ.
― Бромъ на ночь по прежнему принимать будете?
― Само собой.
― А самоварчикъ къ какому времени прикажете приготовить? <...>
Однообразное тиканье часовъ обыкновенно гипнотизируетъ, навѣваетъ сонъ, но у него сна не было, сонъ бѣжалъ отъ него. Это часовое тиканье какъ-бы выговаривало Сухумову нѣкоторыя слова. Сначала до слуха его доносилось: Іодъ, бромъ… іодъ, бромъ… А затѣмъ: Не-вра… сте-никъ, не-вра… сте-никъ…[3]
Да и врачи, постукивая его, выслушивая и дѣлая анализы его выдѣленій, строго не могли опредѣлить его главную болѣзнь. Пилъ онъ іодъ, бромъ, литій, но это были для него только палліативы.
― Нужны укрѣпляющія средства… ― слышались совѣты. <...>
― Да вотъ что еще… Гдѣ у тебя банка съ бромомъ? Ее надо на ледникѣ держать, а то бромистый натръ портится. Я на ночь долженъ выпить свою обычную порцію.
― И ландыши кушать будете на ночь?
― Само собой. <...>
― Это я, я, Леонидъ Платонычъ… Не извольте пужаться. Я бромъ принесъ вамъ, ландыши и хлоралъ-гидратъ… Тутъ и ложка, и рюмочка съ водой для капель.[3]
― Да вотъ что еще… Гдѣ у тебя банка съ бромомъ? Ее надо на ледникѣ держать, а то бромистый натръ портится. Я на ночь долженъ выпить свою обычную порцію.
― И ландыши кушать будете на ночь?
― Само собой. <...>
Да вы сегодня совсѣмъ молодцомъ! У васъ и румянецъ, и игра глазъ. Ну, что я вамъ говорилъ? Вѣрно вѣдь, что всѣ эти бромистые натры, строфанты, экстракты ландышей нужно было бросить? Воздухъ, ѣда и сонъ куда въ этихъ случаяхъ лучше всякихъ медикаментовъ дѣйствуютъ! Ну, какъ въ общемъ себя чувствуете? ― спросилъ онъ, пожимая руку Сухумова.[3]
Забежало в магазин. У прилавка аптеки шептало неизменно, говорило о том же, и дряблый аптекарь в протянутой руке подавал бутылочку брома: «Все придет. Самочувствие ваше вернется. Бром ― неизменное средство, верное». Но бессильное тело внимало ему чуждо, и изможденный лик валился в меха шинели. Так кружила шинель по улицам, возвращаясь к себе в торопливом беге.[30]
Николай Алексеевич повторял, плача от счастья, сладчайшего всех земных утех:
— Милая, ты помнишь? Ты не забудешь, милая?
А она ему отвечала:
— Коля, милый, у тебя совсем расстроены нервы. Я же тебе говорила, что не надо так много работать. Прими брому.
— Фёдор Сологуб, из рассказа «Помнишь, не забудешь», 1912
«Впрочем, что мы стоим: заболтались… Вам необходимо скорее домой, и… жестянницу в реку; и сидите, сидите: никуда ― ни ногой (вероятно, за вами следят); так сидите уж дома, читайте себе Апокалипсис, пейте бром: вы ужасно измучились… Впрочем, лучше без брома: бром притупляет сознание; злоупотреблявшие бромом становятся неспособными ни на что… Ну, а мне пора в бегство, и ― по вашему делу». Пожав Аблеухову руку, Александр Иванович от него шмыгнул неожиданно в черный ток котелков, обернулся из этого тока и еще раз оттуда он выкрикнул: ― «А жестянницу ― в реку!» В плечи влипло его плечо: он стремительно был унесен безголовою многоножкою. <...>
Все тут сызнова поднялось. Понял он, ― не осилены его страхи; уверенность, выносившая весь этот вечер, провалилась куда-то; и все ― стало зыбким; он хотел принять брому; не было брому; он хотел почитать «Откровение»; не было «Откровения»; в это время до слуха его долетел отчетливый, беспокоющий звук: тики-так, тики-так ― раздавалось негромко; неужели ― сардинница?[4]
― Придется сделать это сегодня же… только смотри, чтобы никто не догадался, а главное, он сам… можно так?..
― Он-то не догадается… скоро ему бром давать, вот вместо брома… А может, мы до завтра отложим?..
― Чего ж тянуть… все равно… <...>
― Что… что это?.. ― спросил тот, опасливо косясь на мензурку.
― Это бром, выпей… ― настойчиво, строго сказал Сташинский. Взгляды их встретились и, поняв друг друга, застыли, скованные единой мыслью… «Конец…» ― подумал Фролов и почему-то не удивился, не ощутил ни страха, ни волнения, ни горечи.[31]
Хорошо умирать в квартире на чистом душистом белье или в поле. Уткнешься головой в землю, подползут к тебе, поднимут, повернут лицом к солнцу, а у тебя уж глаза стеклянные. Но смерть что-то не шла. «Бром? К чему бром? Разве бром помогает от разрыва сердца?» Все же руку я опустил к нижнему ящику, открыл его, стал шарить в нем, левой рукой держась за сердце. Брому не нашлось, обнаружил два порошка фенацетина и несколько стареньких фотографий. Вместо брома я выпил воды из холодного чайника, после чего мне показалось, что смерть отсрочена. Прошел час. Весь дом по-прежнему молчал, и мне казалось, что во всей Москве я один в каменном мешке.[32]
Кроме того, в зависимости от поведения женщин в лагере, удавалось сохранить дисциплину. Для усмирения всех порывов, все заключенные получали ежедневно в хлебе и питье громадные дозы брома. Он чувствовался по вкусу, и, кроме того, мы замечали его действие как на организме, так и на функциях мозга. Люди становились крайне рассеянными и забывчивыми. Все же, конечно, жизнь брала свое. Молодые девушки и люди влюблялись друг в друга на расстоянии, искали возможности переглянуться, встретиться на прогулке, хоть незаметно коснуться руки, локтя.[34]
Ты его придумала, наградила бог знает чем ― и умом необыкновенным, и какой-то особенной душевной тонкостью и красотой, а потом без памяти влюбилась в своё создание. Между тем он ― заурядный, самовлюбленный эгоист с наклонностями вампира, и только. И из-за него ты хвораешь, ходишь с распухшей физиономией, пьешь бром? Этот бром меня особенно взбесил, так что Кузя уже приготовил для меня смирительную рубашку! И чепуху ты несешь о его загадочной двойственности. Никакой двойственности у него нет и следа. <...>
Я просила подождать ― и он, разумеется, согласился. Бром я уже не пью, но чувство опустошенности осталось, оно не мешает мне работать ― теперь уже не в мастерской, а у Гориных, которые устроили мне настоящую студию в своей двухэтажной квартире. Снова стала заниматься с Леночкой, которая, кажется, взялась наконец за ум.[35]
― Он с усилием проглотил и, моргая заслезившимися глазами, продолжал: ― Это я, отцы, сейчас отошел немножко, а тогда сижу в кресле, глаза закрыл, вспоминаю его слова, а у самого все внутри дрожит мелкой дрожью, как поросячий хвост… Думал, прямо тут же и помру…Никогда со мной такого не бывало. Добрался кое-как до тещиной комнаты, хватил валерьянки ― не помогает. Смотрю ― у неё бром стоит. Я брому хватил…
― Подожди, ― сказал Малянов с раздражением. ― Хватит трепаться. Ей-богу, мне сейчас не до трепа… Что было на самом деле?
Она так ловко цыкала на своего женишка, так деловито, будто знала наверняка, что обула его теперь по всей строгости закона на всю жизнь ― никуда он от нее не денется ― тут ему и крышка! Женишок был слегка «под мухой», молоденький, розовощекий, видно, только-только переставший потреблять щедро насыщенные бромом солдатские щи да каши. Перестал потреблять успокоительное, и тут же вздыбился весь его молодой организм на женитьбу. Он то и дело приговаривал: «Ништяк, прорвемся!»[36]
Увы, любовь! Да, это надо высказать!
Чем заменить тебя? Жирами? Бромом?
Как конский глаз, с подушек, жаркий, искоса
Гляжу, страшась бессонницы огромной.[39]
— Борис Пастернак, «Мне в сумерки ты всё — пансионеркою...», 1919
О, эти люди, твердые, как камень, Зажженные сигнальные огни! Их будут чтить веками и веками И говорить о них страницы книг.
И летописец пламенной свободы
Восстановит восторженным пером
Закуривающего Наркомпрода
И на столе у Наркомзема бром.[6]
↑Н. Д. Зелинский. Собрание трудов. Том 3. — М.: Издательство Академии Наук СССР, 1955 г.
↑В. М. Бехтерев. Избранные произведения с систематическим указателем трудов и выступлений автора и его ближайших учеников. — М., 1954 г.
↑М. П. Бронштейн «Солнечное вещество». — М.: Детиздат ЦК ВЛКСМ, 1936 г.
↑Борис Горзев. Новости отовсюду (редакционная колонка). — М.: «Химия и жизнь», № 3, 1970 год
↑Постоянные упоминания «брома» в медицинском контексте представляют собой традиционное речевое сокращение. Под этим названием, как правило, имеются в виду водные растворы бромидов щелочных металлов: натрия и калия. Из текста чеховского письма это видно особенно чётко, когда «бром» ниже расшифровывается как «Kalii brom».
↑ 12«Александр и Антон Чеховы». Воспоминания. Переписка. — М.: Захаров, 2012 г.
↑К.И. Чуковский. Собрание сочинений. Том 11: Дневник 1901-1921 гг. — М., «Терра»-Книжный клуб, 2004 г.
↑Н. А. Морозов. «Повести моей жизни». — М.: Наука, 1965 г.
↑Дорошевич В. М., При особом мнении. — Кишинёв: Издание товарищества «Бессарабское книгоиздательство», 1917 г. — С. 63.
↑Андрей Белый. На рубеже двух столетий. — М.: Художественная литература, 1989 г.
