У этого термина существуют и другие значения, см. Волчец (значения).
Волче́ц, волчцы́, редко волчецы́ (старославянское) — знак запустения и неугодья, а также библейский символ божьей кары; рослая колючая или жгучая сорная трава, чаще всего, из семейства сложноцветных. Более всего слово укрепилось в современном языке благодаря тексту Библии, где оно употребляется в устойчивом сочетании «терние и волчцы», только во множественном числе и следом за словом терние.[1] В библейском тексте «терние и волчцы» не связаны с каким-то конкретным растением, а представляют собой собирательное имя для большого ряда колючих растений, растущих в пустынной полосе, в том числе, и некоторые виды молочая. К примеру, долина Шарон представляет собой сплошной питомник «терний и волчцов», особенно, в осеннее время.
По грѣхопаденіи перьвыхъ Праотцевъ нашихъ, проклялъ Богъ и землю ихъ, и велѣлъ ей произносить терніе и волчецъ, и для того нѣкоторые вопрошаютъ, не произрастало ли терніе и волчецъ уже и во время Рая. Но хотя ничего заподлинно о семъ сказать неможно: однако иные думаютъ, что по крайней мѣрѣ до потопа оныя растѣнія были.[4]
— Вильгельм Крафт, «Руководство къ Математической и Физической Географіи» (пер. А.М.Разумова), 1764
...не видно на ихъ поляхъ такого раченія, какъ у другихъ крестьянъ; многія пашни стояли запущены и обросшія волчецомъ (Sonchus arvensis et oleraceus), да и хижины ихъ почти со всемъ развалилися отъ ветхости и худаго присмотру.[5]
— Иван Лепёхин, «Продолженіе Дневныхъ записокъ путешествія...», 1770
Еще подалее видел я много всяких садовых и диких дерев; но мне не можно было вблизи их рассмотреть, потому что старинная к ним тропинка вся усыпана была волчцами.[6]
...я полагаю, что истинное дело волчцов не объяснять, а заслонять собой то лучшее и прекраснейшее, которого соками они питаются; их дело не философствовать и изрекать неизреченная, а без дальнейших разговоров несчетными грудами валиться около этого лучшего и прекраснейшего и образовать своими телами такую непроходимую трущобу, сквозь которую мудрено было бы и пробраться.[9]
Пусть знают и помнят волчцы, что когда иссякнут те соки, которые давали им жизнь, тогда неотразимо иссякнут и сами они, волчцы. И не успеют они догадаться, как некоторый древний Минотавр поглотает их всех, или же — что еще хуже — как у них у самих вырастут на плечах песьи головы.[9]
Не будь человек лентяем, <…> ковырял бы землю ногтями и получал бы от неё тернии и волчцы.
— Надежда Тэффи, «Лень» (из сборника «И стало так…»), 1912
Символ воскресения, данный ему в виде дикого волчца, он украсил наиболее сладчайшим из ведомых ему земных сравнений. Ибо он, этот волчец, воистину чудесен. Сорванный и унесенный странником за тысячи верст от своей родины, он годы может лежать сухим, серым, мертвым. Но, будучи положен в воду, тотчас начинает распускаться, давать мелкие листочки и розовый цвет.[11]
Слово «волчцы» употребляется в Библии исключительно во множественном числе и практически всегда вместе со словом «терние», означая всякую бесполезную, вредную, негодную растительность.[15]
— Игорь Сокольский, «Что есть что в мире библейских растений», 2006
Слово «волчцы» употребляется в Библии исключительно во множественном числе и практически всегда вместе со словом «терние», означая всякую бесполезную, вредную, негодную растительность. Эти слова служат собирательным названием целого ряда сорных и колючих растений, произрастающих повсюду, но с особым рвением селящихся на пустынных участках, небрежно обрабатываемых, или вовсе на заброшенных пашнях и виноградниках. Осенью в некоторых местах равнины Шарон у средиземноморского побережья, на склонах холмов Галилеи, на берегу озера Кинерет, на пустырях Иудеи и Самарии можно увидеть целое море цветущих растений, отличающихся своеобразной красотой. Именно они получили в Библии название «волчцы и терние».[15]
— Игорь Сокольский, «Что есть что в мире библейских растений», 2006
Ботаники расходятся во мнении, какие растения можно отнести к этому сборному названию, но все же основные претенденты, непременными признаками которых служат наличие колючек неспособность засорять посевы, определены, и принадлежат они главным образом к семейству сложноцветных. Сирийская колючка — Notobasis syriaca (Cirsium syriacum) — относится к растениям, известным у нас под названием «бодяк» (осот). Злостный однолетний сорняк, который тем не менее находил применение в качестве лекарственного растения. <...> Василёк лечебный — Centaurea procurrens — многолетнее травянистое растение, растет как сорняк в посевах пшеницы, ячменя или образует самостоятельные заросли в песках пустыни Негев. <...> Артишок посевной — Cynara scolymus — по внешнему виду схож с чертополохом, особенно в пору цветения. <...> Расторопша пятнистая — Silybum marianum. Латинское родовое название растения — Silybum — происходит от греческого слова, которое переводится как «кисточка». <...>
Нельзя обойти молчанием и еще одно растение. Это распространенный на всем Ближнем Востоке, за исключением пустынь, сорняк — куколь обыкновенный (Agrostemma githago) из семейства гвоздичных. Родовое название растения происходит от двух греческих слов: «agros» — поле и «stemma» — венец.[15]
— Игорь Сокольский, «Что есть что в мире библейских растений», 2006
В христианской традиции злостные сорняки символизируют порок, который конечно же должен быть наказан: «То пусть вместо пшеницы вырастает волчец, и вместо ячменя куколь» (Иов 31: 40). Употребление словосочетания «терние и волчцы» в иносказательном или даже символическом смысле в одних случаях может характеризовать результаты пренебрежения своим делом, в других — иллюстрирует последствия неисполнения Божьего промысла, в третьих — означает затруднения и препятствия.[15]
— Игорь Сокольский, «Что есть что в мире библейских растений», 2006
Адаму же сказал: за то, что ты послушал голоса жены твоей и ел от дерева, о котором Я заповедал тебе, сказав: не ешь от него, проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей; терния и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою; в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься.
К врачам ближе всего законники-крючкотворы; быть может даже, их следует поставить на первое место — <…> во всяком случае, все философы единодушно называют их ремесло ослиным. <…> Имения законников умножаются, между тем как богослов, постигнувший глубочайшие тайны божества, жует волчцы и ведёт жестокую войну с клопами и блохами.
Не может приличнее уподоблено быть, как то преизрядно и уподобляется издревле, состояние нашего умствования и произволения доброродной по естеству ниве, на которой, оставленной без чреждения, сверх посеянного плодоносного семени прозябает терние и волчец, но в толиком множестве, что они подавляют самые всходы от добрых семен и показывают, что будто б они токмо там и насеяны были.[16]
По грѣхопаденіи перьвыхъ Праотцевъ нашихъ, проклялъ Богъ и землю ихъ, и велѣлъ ей произносить терніе и волчецъ, и для того нѣкоторые вопрошаютъ, не произрастало ли терніе и волчецъ уже и во время Рая. Но хотя ничего заподлинно о семъ сказать неможно: однако иные думаютъ, что по крайней мѣрѣ до потопа оныя растѣнія были. Ибо между находящимися во внутренности земной окаменѣлыми вещами, находятъ великое множество растѣній сего роду; и понеже весьма вѣроятно кажется, что такія вещи зарыты въ землю во время потопа, то не безъ причины утверждаютъ, что оныя растѣнія еще до потопа на землѣ были. По крайней мѣрѣ въ землѣ между окаменѣлыми вещами находятъ множество папороти, слѣдовательно она произрастала въ великомъ множествѣ до потопа, не смотря на то что столь же мало способствуетъ къ содержанію человѣческой жизни, какъ терніе и волчецъ.[4]
— Вильгельм Крафт, «Руководство къ Математической и Физической Географіи» (пер. А.М.Разумова), 1764
В нарочитом отсюда отдалении росли яблони, между листвием которых видно было плодов много, но зрелых мало. Еще подалее видел я много всяких садовых и диких дерев; но мне не можно было вблизи их рассмотреть, потому что старинная к ним тропинка вся усыпана была волчцами.[6]
Новость всегда приманчива и всегда находит подражателей: Жуковский и Пушкин имеют их слишком много. Каждое слово, каждое выражение, даже и целые стихи сих двух поэтов ловятся наперерыв молодыми кандидатами Парнаса, которые прелестными чужими цветиками думают скрасить волчцы и терны запустелых цветников своих. Если б сии подражатели захотели вникнуть и понять, что Жуковский и Пушкин пленяют и восхищают нас не одними словами новыми, но богатством мыслей, живостью и разнообразием картин; не условными выражениями, но особенным искусством, или, лучше сказать, даром — употреблять у места выражения, ими созданные <…>. Но нет! они упрямо хотят идти по проложенной дороге, не думая и не хотя думать, что она не по них.[17]
— Орест Сомов, «О романтической поэзии» (статья III), декабрь 1823
АвторРевизора <…> основал свою пьесу на невероятности и несбыточности. В каком-то городе, перед которым Содом и Гоморра то же, что роза перед волчцем, живут люди, у которых автор «Ревизора» отнял все человеческие принадлежности, кроме дара слова, употребляемого ими на пустомелье.[18]
Принято говорить: в гнилой и исполненной миазмов атмосфере все хорошее безвременно увядает, все доброе варварски посекается. В этом, конечно, есть своя доля истины: увядает, действительно, не только хорошее, но и лучшее, посекается не только доброе, но и прекраснейшее. Но объяснять подобным образом это увядание и посекновение и успокоиваться на таком объяснении могут только те благонамеренные, но никуда не годные волчцы, которые бесполезно бременят собою человеческую ниву. Конечно, объяснять и философствовать можно легко, приятно и удобно, но я полагаю, что истинное дело волчцов не объяснять, а заслонять собой то лучшее и прекраснейшее, которого соками они питаются; их дело не философствовать и изрекать неизреченная, а без дальнейших разговоров несчетными грудами валиться около этого лучшего и прекраснейшего и образовать своими телами такую непроходимую трущобу, сквозь которую мудрено было бы и пробраться. Пусть знают и помнят волчцы, что когда иссякнут те соки, которые давали им жизнь, тогда неотразимо иссякнут и сами они, волчцы. И не успеют они догадаться, как некоторый древний Минотавр поглотает их всех, или же — что еще хуже — как у них у самих вырастут на плечах песьи головы.[9]
...положение русского общественного деятеля имеет мало в себе завидного. Мало того что он должен работать и создавать: он сверх того должен позаботиться и о способах к ограждению и защите. Нет у него волчцов! нет пламенных, преданных, не размышляющих волчцов! И когда он истощит свои силы в борьбе с мелочами (она-то, собственно, и должна бы составлять занятие волчцов), то в результате получит одно: удовольствие видеть себя одиноким в поле и убедиться, что люди, сегодня еще полные жизни, могут завтра исчезнуть так же бесследно, как бесследно исчезают пузыри на поверхности воды...[9]
Быть может, эти слова мои покажутся обидными или горькими, быть может, они возбудят даже негодование, но не об обиде идет здесь речь, а о том, чтобы сказать наконец ту правду, от непризнания которой гибнет все лучшее, а процветают человеческие волчцы. Да, лучшее гибнет, лучшее исчезает, — в этом мы могли убедиться не со вчерашнего дня. Волчцы! подумали ли вы когда-нибудь, что за проклятая тайна присутствует в этом деле? поставили ли вы себе когда-нибудь искренно и обстоятельно вопрос: кто виноват?[9]
Он <рантьер-выходец> медленно, но непрестанно разъедает основы исконного мировоззрения, доселе господствующего в «рядах» и лабазах. Повторяю, он, подобно молодому Oxalis’у tropaeoloides, приносит пользу и, вероятно, еще много принесет ее, доколе в свою очередь не обратится в чёрствую былку и не войдет в роль «волчца», что в конце-то концов все-таки неизбежно.[19]
Читатель представляет собой тот устой, на котором всецело зиждется деятельность писателя; он — единственный объект, ради которого горит писательская мысль. Убежденность писателя питается исключительно уверенностью в восприимчивости читателей, и там, где этого условия не существует, литературная деятельность представляет собой не что иное, как беспредельное поле, поросшее волчецом, на обнаженном пространстве которого бесцельно раздается голос, вопиющий в пустыне.
Раньше-то считалось, что мы живем уже почти в раю, а выглядел он как-то неуютно и больше походил на каменистую пустыню. И хлеб приходилось в поте лица своего добывать, и земля рождала терние и волчцы вместо обещанных сладких плодов, и женщины мучались, надевая вместо воздушных кружев «одежды кожаные». И если это называть раем, тогда непонятно, каким может быть не-рай, неужели еще хуже? а впрочем, спасибо, что нас туда не пускают. Если мы здесь надрываемся и голодаем, на каменистой почве, то там, среди каменных джунглей, мы бы вовсе погибли. Наверно, рай все-таки здесь, но только в завете про него было иначе написано: сочные плоды, рог изобилия — а получили волчцы, будто сами мы волки, и век бросается нам на плечи. Неужели бог нас обманул, обещанного ни за три, ни за тридцать три года так и не выполнил? И вот уже умирают дети тех, которым был обещан рай, от недостатка даже тех же волчцов. Поколебалась и наша вера, и божья слеза скатилась с небес... неужели конец?[20]
Отъ Ерзовки въ 10 верстахъ была слобода Туринская, въ которой съ самаго пріѣзду великое можно было видѣть различіе отъ другихъ крестьянъ; всякъ показывалъ смутное лице, отмѣнно былъ подобострастенъ, и все ихъ сельское домостроительство было въ разстройкѣ; не видно на ихъ поляхъ такого раченія, какъ у другихъ крестьянъ; многія пашни стояли запущены и обросшія волчецомъ (Sonchus arvensis et oleraceus), да и хижины ихъ почти со всемъ развалилися отъ ветхости и худаго присмотру.[5]
— Иван Лепёхин, «Продолженіе Дневныхъ записокъ путешествія...», 1770
Рѣчка Пырья не велика и весьма тиновата, да и самое ее произшествіе изъ болотъ. Въ ней росла трава стрѣла, которая однѣ треугольные свои листья устилала по водѣ (Sagittaria sagittifolia), водяной сабельникъ (Comarum palustre), вахта, которая въ совершенномъ стояла цвѣтѣ (Menyanthes trifolia), тысячалистникъ (Hottonia <...>), водяной волчецъ (Myriophyllum verticillatum et spicatum) и водяной чистякъ (Ranunculus aquaticus foliis superioribus peltatis).[5]
— Иван Лепёхин, «Продолженіе Дневныхъ записокъ путешествія...», 1770
Переезжают за Рейн — и где votre belle France! Где ваша прелестная Франция... Ужасно опустелые края, земля нагая, деревья увядшие и повсеместное безлюдье. Вот что представляется глазам: вижу пространство, но не вижу деревень; поля необработаны, окрестности унылы, тернии и волчцы растут на месте жатв! В городах лучшие дома — казармы или больницы.[7]
— Фёдор Глинка, «Письма русского офицера о Польше, Австрийских владениях...», 1817
Чѣмъ дальше подвигались мы впередъ, тѣмъ круче и тѣснѣе становилась дорога, тѣмъ рѣже и суровѣе казалась мнѣ зелень кустарника. Тамъ-и-сямъ мѣлкіе листья терновника опутали глубокія разсѣлины; колючій волчецъ высовывалъ изъ нѣдръ ихъ свои игловатыя маковки.[8]
У нас ещё нет собственного мира литературного. Редкие занимаются у нас литературою исключительно и для самой литературы. Молодые люди, ещё не разочарованные в своих школьных верованиях и мечтаниях, вышед в свет, испытывают свои силы; но, не имев на первом шагу блистательного успеха, упадают духом, жалуются на равнодушие и безвкусие читающей русской публики и большею частию посвящают труды свои службе: её награды существеннее и достаются скорее. Другие из сих раненых подвижников вступают в когорту не письменной, но словесной оппозиции, браня все, всех и каждого. Потребны необыкновенная твёрдость духа, пламенная страсть к словесности, безотчётная любовь к наукам и искусствам, чтоб долго, не говорю всегда, трудиться на сём поприще, усеянном волчцем и тернием.
Моисеев закон требует труда, видя в нем естественное назначение человека. Библия освящает рабство труда. — В поте лица своего будешь ты добывать хлеб свой, трудясь над землей, а она родит тебе волчцы и тернии. Так сказал Господь Адаму, изгнав его из Рая. Моисеев закон утверждает и рабство труда в заповедях.[21]
— Василий Шульгин, Отдельные записи (Разрозненные воспоминания), до 1974
Утро началось с явления темного человека Юрия Александровича, с которым я познакомился в первый приезд. Он числится представителем «Совэкспортфильма» в Венгрии, но, как и подавляющее большинство его коллег, занимается чем угодно, кроме навязывания инородцам наших скверных, фильмов. В тот раз он прицепился ко мне, как волчец, чтобы я выступил перед нашими «оккупационными» войсками. Он именно так сказал, оговорившись совсем по Фрейду.[22]
И мы страну опустошения назовем блаженною для того, что поля ее не поросли тернием и нивы их обилуют произращениями разновидными. Назовем блаженною страною, где сто гордых граждан утопают в роскоши, а тысячи не имеют надежного пропитания, ни собственного от зноя и мраза укрова. О, дабы опустети паки обильным сим странам! Дабы терние и волчец, простирая корень свой глубоко, истребил все драгие Америки произведения![23]
Посмотрите на игры этих несчастных, с утра до вечера без приюта слоняющихся из угла в угол, посмотрите на обращение с ними старших, на презрение, оказываемое им отовсюду, — и вы поймете, что пути из такого ребенка не может выйти: где посеяны волчец и терние, там не взойдет пшеница, поверьте...[10]
Долго шли они, потому что путь был тесен и труден, наконец, дошли до града Вавилона, но ничего не увидели: ни стен, ни домов, ибо на шестнадцать поприщ вокруг запустевшего города выросло былие пустынное, «аки есть волчец, трава безугодная; а против сих трав гады, змеи, жабы огромные, им же числа нет, свившись, как великие копны сенные, вздымались и свистели, и шипели, и несло от них зимнею стужею».[24]
Странно, что назвали розой да ещё Розой Иерихона этот клубок сухих, колючих стеблей, подобный нашему перекати-поле, эту пустынную жесткую поросль, встречающуюся только в каменистых песках ниже Мёртвого моря, в безлюдных Синайских предгориях. Но есть предание, что назвал ее так сам преподобный Савва, избравший для своей обители страшную долину Огненную, нагую мертвую теснину в пустыне Иудейской. Символ воскресения, данный ему в виде дикого волчца, он украсил наиболее сладчайшим из ведомых ему земных сравнений. Ибо он, этот волчец, воистину чудесен. Сорванный и унесенный странником за тысячи верст от своей родины, он годы может лежать сухим, серым, мертвым. Но, будучи положен в воду, тотчас начинает распускаться, давать мелкие листочки и розовый цвет.[11]
Новый охлёст, на этот раз сзади, в спину, бросает вперед по скользоте. И раз Демин не удержался на ногах, но сумел упасть не в грязь, а на травяную обочину. Раздалась лопухо-репейно-подорожниковая поросль, мягко приняла беспомощное тело. Подымаясь, схватился за волчец, раскровянил о колючки ладонь, по спине холодные струйки ползут — налило за ворот.
И столб огня, невиданного прежде,
Под гневом Неба встал из снежных гор,
Тряся своей мохнатой головою;
В равнинах был Потоп — и стрелы Молний,
Цвели волчцы средь мёртвых городов;
В чертогах жабы ползали, и пала Чума на человека, и зверей...
И воспитание, кормилица поэтов,
Сосцом своим меня ведь не кормило!
Чего хотите вы от тех, кто не учился?
Одни волчцы росли лишь там, где я родился,
Одни несчастия давали мне уроки,
И хорошо еще, что не пороки!..
Верчу я на мельнице жёрнов,
Скрипучий, тяжёлый, упорный,
Мелю полновесные зёрна,
Помол же — песок или пыль,
Как будто я сыпала щебень,
Волчец, что в еду непотребен,
Седой и мохнатый ковыль.[26]
Бог-Виноградарь Насадил виноградник, стеною обнес его каменной, Сделал точило, о добром вине заботясь, Но на лозах, руками его посаженных, Ягоды дикие уродились.
И вот тогда Виноградарь
Сам разрушил стены пояс каменный
И волчцам приказал
задушить эти лозы недобрые
И дождю приказал
не орошать своей влагой
Виноградник неправильный.[14]
↑В. Б. Колосова. Чертополох. В сборнике: Труды Факультета этнологии. Вып. 1. — СПб.: Европейский университет в Санкт-Петербурге, 2001 г.
↑Залесова Е. Н. Полный русский иллюстрированный словарь-травник и цветник, составленный по новейшим ботаническим и медицинским сочинениям врачами Е. Н. Залесовой и О. В. Петровской: том 1-4. Том четвёртый. — Санкт-Петербург: А. А. Каспари, 1898-1901.
↑ 12Вильгельм Крафт. Руководство къ Математической и Физической Географіи, со употребленіемъ земнаго глобуса и ландкартъ, вновь переведенное съ примѣчаніями фр. Теодор Ульр. Теод. Эпимуса. Изданіе второе (пер. А.М.Разумова). Въ Санктпетербургѣ при Императорской Академіи Наукъ 1764 года Санктпетербург: При Имп. Акад. наук, 1764 г.
↑ 123И. И. Лепёхин. Продолженіе Дневныхъ записокъ путешествія академика и медицины доктора Ивана Лепехина по разнымъ провинціямъ Россійскаго государства въ 1770 году. Въ Санктпетербургѣ при Императорской Академіи Наукъ 1802 года
↑ 12Глинка Ф. Н. Письма русского офицера о Польше, Австрийских владениях, Пруссии и Франции, с подробным описанием Отечественной и заграничной войны с 1812 по 1814 год. — М., 1870 г.
↑ 12В. Г. Тепляков Письма из Болгарии. М.: Тип. Августа Семена при Мед.-хирург. акад., 1833 г.
↑ 12345М. Е. Салтыков-Щедрин. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 6. — Москва, Художественная литература, 1966 г.
↑ 12И. Бунин. Полное собрание сочинений в шести томах. Том 4. — М.: «Художественная литература», 1988 г.
↑ 12Вячеслав Лебедев в сборнике: Поэты пражского «Скита». — Москва, Росток, 2005 г.
↑ 12Ю. М. Нагибин, «Остров любви». Повести. — Кишинев.: Литература артистикэ, 1985 г.
↑ 12С. Г. Стратановский. Иов и араб: Книга стихотворений. — СПб.: Пушкинский фонд, 2013. — 32 с.
↑ 1234И. Н. Сокольский, «Что есть что в мире библейских растений». — М.: журнал «Наука и жизнь», №5 за 2006 г.
↑В. К. Тредиаковский. Сочинения. Переводы как стихами, так и прозою. — СПб: «Наука», 2009 г.
↑Пушкин в прижизненной критике, 1820—1827 / Под общей ред. В. Э. Вацуро, С. А. Фомичева. — СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр, 1996. — С. 144, 227, 243, 417. — 2000 экз.