Хво́йные (лат.Pinóphyta или лат.Coníferae) — один из основных отделов царства растений, включающий в себя сосудистые растения, семена которых развиваются в шишках. Все современные виды хвойных — древесные растения, преобладающее большинство — деревья, хотя среди них встречаются и кустарники. Типичные представители — кедр, кипарис, пихта, можжевельник, лиственница, ель, сосна, секвойя, тисс, каури и араукария. Хвойные растения произрастают в диком виде почти во всех частях света. Нередко они господствуют, преобладая над остальными растениями, например в таких биомах, как тайга.
В русском языке название отдела — Хвойные — происходит от слова «хвоя», хотя далеко не все представители имеют листья иглообразной формы. Также не совсем корректным являлось и более старое название, калька от Coniferae, «шишконосные» — поскольку не все хвойные растения имеют шишки. В общем смысле хвойные эквивалентны голосеменным растениям, особенно в тех областях с умеренным климатом, где обычно только они и могут встречаться из голосеменных растений. Тем не менее это две различающиеся группы. Хвойные растения — самые распространенные и имеющие наибольшее экономическое значение представители голосеменных, однако они представляют собой лишь один из четырёх таксонов, включаемых в группу голосеменных. Хвойные растения имеют громадное экономическое значение, в основном в качестве общего лесоматериала и сырья для производства бумаги. Древесина хвойных относится к типу так называемых мягких пород.
Хвойные растения в определениях и коротких цитатах
Хвойные древа называются такие, кои из ветвей своих произращают вместо листьев иглы, величиною, качеством и положением различные, зеленеющие зиму и лето, а дерево имеют смолистое.[1]
— Василий Зуев, из учебника «Начертание естественной истории», 1785
...много лесов выгорело несколько лет тому назад, все эти леса состояли почти исключительно из хвойных деревьев; теперь же молодая растительность пробивается на месте старого пожарища ― и главным образом появляется берёза.[2]
Совершенно иной облик и вместе с тем высшее развитие стеблевой формы представляют нам стволы наших хвойных и лиственных дерев. Они в течение всей, своей жизни утолщаются и ветвятся и таким образом могут достигать колоссальных размеров.[3]
ПВ широких исследованиях, проведенных близ Казани, на Раифской лесной даче, им было открыто, что в системе смоляных ходов хвойных существует давление порядка 2-3 атм.[9]
— Александр Арбузов, Краткий очерк развития органической химии в России (предисловие), 1948
Чернь ― черневая тайга: тайга из темных хвойных пород.[10]
Ярко-зеленые, как озимь, первые новые хвоинки лиственниц, нежно-голубые пихты. Я их сразу научился отличать не только по цвету, но и по хвоинкам. Хвоинки у них плоские в сравнении с другими хвойными.[11]
Секвойя ― единственное хвойное растение, которое отрастает после вырубки так же, как берёза, то есть молодые деревца способны давать от пня новые стволики.[12]
Самым необычным среди хвойных считается семейство араукариевых (Araucaria). <...> Семена они дадут лишь на 40-50-й год, причем длина некоторых из них может достигать 5 см ― это самые крупные из семян всех хвойных.[12]
Хвойные древа называются такие, кои из ветвей своих произращают вместо листьев иглы, величиною, качеством и положением различные, зеленеющие зиму и лето, а дерево имеют смолистое. Множество таковых древ, вместе растущих, называется красный лес. Они обитают по большей части на щебнистых и песчаных местах, или вообще на рухлой сырой земле, где и укореняются больше в ширину, нежели в глубину. Разрастаются и увеличиваются только из вершинок своего ствола и ветвей, а не выпуская отпрыски из ствола, ветвей и корня. Плоды производят шишками, меж коими семена сокрыты. Главнейшая польза от сих древ состоит в их дереве, которое велико, толсто и крепко; далее от листов, коры, смолы и плодов. К хвойным древам принадлежат российские: сосна, ель, лиственница, сибирский кедр, пихта.[1]
— Василий Зуев, из учебника «Начертание естественной истории», 1785
Все породы дерев смолистых, как-то: сосна, ель, пихта и проч., называются красным лесом, или краснолесьем. Отличительное их качество состоит в том, что вместо листьев они имеют иглы, которых зимою не теряют, а переменяют их исподволь, постепенно, весною и в начале лета; осенью же они становятся полнее, свежее и зеленее, следовательно встречают зиму во всей красе и силе.[13]
— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852
Я заметил, идя по пади Далдармы, следующее: в этой пади много лесов выгорело несколько лет тому назад, все эти леса состояли почти исключительно из хвойных деревьев; теперь же молодая растительность пробивается на месте старого пожарища ― и главным образом появляется берёза. Она преимущественно является в виде кустарников или небольших деревьев там, где прежде исключительно или почти исключительно росли хвойные породы. Не знаю, какое семейство возьмет верх через несколько десятков лет: быть может, хвойные вытеснят березу, хотя, по-видимому, нет причин, чтобы это случилось именно так, ибо я видел молодые леса через десяток лет после того, как старый выгорел, и везде замечал, что берёзы является несравненно больше, чем ее было прежде, до пожара. Если этот факт общий, то он очень важен; к сожалению, не могу сказать, так оно или нет.[2]
Пихта, сибирская и аянская (Picea abovata, Р. ajanensis) растёт по всему краю, чаще в смеси с хвойными, нежели лиственными лесами. Сосна (Pinus sylvestris) изредка попадается в горах Южноуссурийского края и довольно густой массой растёт по северному берегу озера Ханка. Тисс (Taxus baccata) встречается изредка по горам Южноуссурийского края. Это дерево обыкновенно достигает здесь толщины руки при высоте 20 футов. Однако как особенное исключение попадаются экземпляры вышиной до 60 футов и более 2 футов в диаметре. Такой экземпляр был найден и срублен летом 1868 года вблизи г. Владивостока.[14]
Совершенно иной облик и вместе с тем высшее развитие стеблевой формы представляют нам стволы наших хвойных и лиственных дерев. Они в течение всей, своей жизни утолщаются и ветвятся и таким образом могут достигать колоссальных размеров. Так, например, в снятой кольцом коре калифорнийскойвелингтонии можно было устроить помещение для танцев; в дупле громадного каштана на Этне приютилась небольшая часовенка, а под зеленым навесом баобабов укрываются, по словам путешественников, целые караваны.[3]
У таких вероисповедников всякое дерево в заповедных рощах, поваленное бурей, считается признаком несчастья для ближайшего окольного люда. Деревья в них с нависшими ягелями, украшающими их наподобие висячих бород, тоже попали, в качестве избранников, в религиозный культ и воспламенили воображение сказочников. Подобного рода деревьями, покрытыми до самой вершины мхом, и в самом деле оживляющими угрюмые хвойные леса, придавая им в то же время внушительный вид долговечности и обилия — украшаются жилища и владения богов и их избранников и любимцев – храбрых и могучих богатырей. Той же участи удостоилась в особенности ель, вообще стоя́щая, по своим внутренним качествам, ниже сосны, но наружным видом выражающая высшую степень строгости, спокойствия и торжественности. Впрочем, среди православного русского люда место ели, по необъяснимым причинам, и едва ли не по простой случайности, заступили другие деревья и преимущественно сосна. Практическому великорусскому племени пришлись по вкусу сухие сосновые боры, как наиболее удобные места для жительства. Поэтому и выбор священных деревьев, естественным образом, стал падать на сосны.[15]
— Сергей Максимов, «Нечистая, неведомая и крестная сила», 1903
Этот переход от густого хвойного леса к дубовому редколесью и к полянам с цветами был настолько резок, что невольно вызывал возгласы удивления. То, что мы видели на западе, в трёх-четырёх переходах от Сихотэ-Алиня, тут было у самого его подножия. Кроме того, я заметил ещё одну особенность: те растения, которые на западе были уже отцветшими, здесь ещё вовсе не начинали цвести.[17]
Предгорья, относящиеся к полосе хвойных лесов с преобладанием ели, облесены почти сплошь. Наиболее распространенной формацией этой полосы оказывается ельник с примесью кедра и пихты. Сравнительно редко и на небольших участках в этих лесах преобладает пихта. Пихтарники приурочены обычно к богатым почвам с большим количеством органического вещества. В местах же, где грунт мелкий и коренная порода близко залегает к дневной поверхности, в лесах преобладает над другими породами кедр. Самая незначительная площадь в пределах этой полосы занята болотами совершенно безлесными или же с кедром и сосной. Полоса лиственничного леса, несмотря на свою незначительную площадь, представлена разнообразными ассоциациями.
Весь прибрежный район и вся долина реки Хади представляют собой горную страну, покрытую хвойным лесом, состоящим из даурской лиственницы, растущей высоким стройным деревом как на моховых болотах, так и на сухой каменистой почве, лишь было бы побольше света. Значительную примесь к ней составляла своеобразная аянская ель, проникшая на юг чуть ли не до самого Владивостока. Неизменным спутником последней являлась белокорая пихта. Само название ее указывает на гладкую и светлую кору. Отличительным признаком этого дерева являются темная, но мягкая хвоя и черно-фиолетовые шишки.[18]
После скудного завтрака, поглотав немного снега, чтобы утолить жажду, мы пошли снова за тигром. По следам было видно, что он сначала пошел прыжками, потом рысью, а затем опять перешел на шаг. Но вот поемный лес остался позади, и теперь мы вступили в старый кедровник. Громадные стволы хвойных деревьев высились кверху и словно пилястры старого заброшенного храма поддерживали тяжелый свод. Внизу рядом с ними разросся молодняк. И старые и молодые деревья переплелись между собою ветвями и были густо опутаны ползучими растениями, которые образовали как бы сплошную стену из зарослей. Девственный лес стоял плотной стеной. Сосредоточенное молчание наполняло весь лес. Зеленая полутьма, словно какая-то невыносимая тайна, тяготела вокруг, и невольно зарождалась мысль, не лучше ли вернуться, пока не поздно.[7]
Подобно классикам русской химии А. Е. Арбузов много сил уделил исследованию отечественных источников органических соединений. Но если внимание его предшественников и современников было привлечено к нефти, то А. Е. Арбузов сосредоточил его на русских скипидарах и смолах хвойных. Он разработал новый метод подсочки хвойных, дающий возможность получать смолу хвойных растений в наименее изменённом виде. В широких исследованиях, проведенных близ Казани, на Раифской лесной даче, им было открыто, что в системе смоляных ходов хвойных существует давление порядка 2-3 атм. Использовав мощные дефлегмационные колонки собственной конструкции и физико-химический метод исследования Дармуа-Дюпона, А. Е. и Б. А. Арбузовы исчерпывающе выяснили состав и свойства русских скипидаров. Исследования А. Е. Арбузова ― образцовые в этой области.[9]
— Александр Арбузов, Краткий очерк развития органической химии в России (предисловие), 1948
Удивительно, что некоторые растения сбрасывают не отдельные листья, а целые ветки с листьями! Так поступает американское хвойное растение ― метасеквойа (ещё её называют мамонтово дерево).[19]
— Владимир Чуб, «Что изучает наука ботаника?», 1998
Плоская вечнозеленая хвоя темно-зеленая, блестящая, длиной до 2 см. Это один из немногочисленных видов хвойных, которые размножаются не только семенами и черенками, но и корневой порослью. У секвойи очень ценная, прочная и легкая древесина красивого красного цвета, отсюда и пошло ее название ― красное дерево, а место ее произрастания называется красный пояс (Redwood Belt). Древесина используется для изготовления мебели, шпал, внутренней отделки зданий. В южных районах нашей страны это дерево незаменимо для парков. Известны природные формы с повислыми ветвями (f. pendula), с сизой хвоей (f. glauca). Сейчас ее часто можно встретить на Черноморском побережье Кавказа, в Крыму.[20]
Удивительными приспособлениями обладают хвойные растения из семейства таксодиевых. Так, в самом начале роста листья секвойи (Sequoia) растут медленно и остаются короткими, затем они вырастают все более и более длинными, а к осени снова замедляют рост. В результате очертания ежегодных приростов на ветке становятся почти овальными, а вся ветка приобретает вид как бы сцепленных между собой фестончиков. По-другому выглядят листья на побегах, имеющих шишки: они мелкие и почти полностью прижаты к веточке. Интересно, что листья обоих типов могут встречаться на одном побеге. Секвойя ― единственное хвойное растение, которое отрастает после вырубки так же, как берёза, то есть молодые деревца способны давать от пня новые стволики. Более того, секвойи размножаются даже кусками ствола. Внизу на стволах у этих деревьев есть крупные округлые наплывы, покрытые корой. Именно из таких наплывов и появляются побеги после вырубки. Если отделить наплыв от ствола и положить в тарелку с водой, он даст молодые побеги, а затем и корни.[12]
Самым необычным среди хвойных считается семейство араукариевых (Araucaria). Веточки и даже молодые части стволиков растений этого семейства покрыты почти вертикально стоящими чешуями жестких и колючих листьев длиной 4 см, шириной до 2,5 см. Каждый лист живет до 40 лет. Поскольку листья расположены очень плотно, ветка приобретает вид колючей колбаски, на которой боковые веточки появляются только в начале весеннего роста, дальше побег растет ровно. Молодые деревья араукарии (а ими считаются экземпляры в возрасте до 150 лет) удивительно декоративны и привлекают внимание посетителей ботанических садов Южного берега Крыма и Закавказья. В перспективе деревца превратятся в гигантов до 60 м высотой с диаметром ствола 1,5 м. Семена они дадут лишь на 40-50-й год, причем длина некоторых из них может достигать 5 см ― это самые крупные из семян всех хвойных. Внутри их ― ядра, как у кедрового ореха, но значительно крупнее.[12]
Чешуйчатые листики, иногда с зазубренным краем (что совсем не характерно для хвойных) у кипарисовиков (Chamaecyparis). Листья плотно покрывают веточку и часто с боков вырастают более длинными, чем в центре. С нижней стороны они имеют хорошо заметную белую полоску. Побеги кипарисовиков, как правило, располагаются в одной плоскости, а мелкие веточки выглядят так, как будто их высушили в гербарии. Шишки у этого растения малюсенькие, около 8 мм длиной, и, что тоже редкость для хвойных, созревают в год появления.[12]
Полировщик, поворочавшись минут пять, лёг на спину. Душная, смолистая сырость распирала его лёгкие, ноздри, прочищенные воздухом от копоти мастерской, раздувались, как кузнечные меха. В грудь его лился густой, щедрый поток запахов зелени, ещё вздрагивающей от недавней истомы; он читал в них стократ обострённым обонянием человека с расстроенными нервами. Да, он мог сказать, когда потянуло грибами, плесенью или лиственным перегноем. Он мог безошибочно различить сладкий подарок ландышей среди лекарственных брусники и папоротника. Можжевельник, дышавший гвоздичным спиртом, не смешивался с запахом бузины. Ромашка и лесная фиалка топили друг друга в душистых приливах воздуха, но можно было сказать, кто одолевает в данный момент. И, путаясь в этом беззвучном хоре, струился неиссякаемый, головокружительный, хмельной дух хвойной смолы.
― Смотрите, смотрите! ― крикнула миссис Адамс, останавливая автомобиль. Сперва мы ничего не могли заметить. Вровень с дорогой неподвижно стоял целый лес хвойных вершин, стволы которых росли из склонов под нашими ногами. Но одна вершина, смешавшись с прочими, чем-то отличалась от них. Приглядевшись, мы заметили, что ее хвоя темнее и имеет несколько другую форму. Мы осторожно посмотрели вниз. В то время как стволы других деревьев оканчивались совсем близко, косо врастая в склоны, ― этот ствол, толстый, как башня, шел прямо в бездну, и невозможно было проследить, где он начинается.
― Ну, что вы скажете, сэры! ― ликовал мистер Адамс. ― Вы, кажется, спрашивали, где секвойи?[21]
Теперь мы ехали по древнему сумрачному лесу, фантастическому лесу, где слово «человек» перестает звучать гордо, а гордо звучит лишь одно слово ― «дерево». Секвойи, принадлежащие, по мирному выражению ученых, «к семейству хвойных», растут по соседству с обыкновенными елями и соснами и поражают человека так, будто он увидел среди кур и поросят живого птеродактиля или мамонта. Самому большому дереву четыре тысячи лет. Называется оно «Генерал Шерман» <секвойядендрон>. <...> глядя на дерево, на весь этот прозрачный и темный лес, не хотелось думать о пятикомнатных квартирах и поездах «Юнион Пасифик». Хотелось мечтательно произносить слова Пастернака: «В лесу клубился кафедральный мрак» ― и стараться как можно спокойней представить себе, что это «семейство хвойных» мирно росло, когда на свете не было не только Колумба, но и Цезаря, и Александра Македонского, и даже египетского царя Тутанхаммона. Вместо пяти минут мы пробыли в лесу часа два, пока сумрак не сгустился еще больше.[21]
Это от нас километров пять или семь (точно установить не удалось: все ходят и ездят, а никто не мерил). Там находятся школа-семилетка и сельсовет, а в нем телефон. От Колтубов через Большую Чернь идёт дорога к Чуйскому тракту, по которому ходят автомашины. Чернь ― черневая тайга: тайга из темных хвойных пород.[10]
Горы ответили ему раскатистым эхом, и мамонт, оттопырив свои огромные мягкие уши, долго прислушивался и, разом успокоившись, стал медленно спускаться вниз. Поросль хвойного леса сменилась перекрученным ветрами кустарником, и наконец мамонт вступил в кедровник. Могучие темно-бронзовые стволы стояли тесно, как колонны. В невообразимой вышине между их кронами просвечивало голубое небо. Пахло смолой, хвоёй и тем особым, необыкновенно приятным ароматом, который всегда наполняет кедровники. Дышалось легко и как-то празднично. Под ногами Тузика тихонько шуршала прошлогодняя хвоя, словно нарочно усыпавшая чистенький, сухой лес. Ни подлеска, ни травинки ― только могучие, неохватные стволы да шуршащая хвоя. Но и кедровник остался позади.[22]
25 октября 1961 года. Папа исполнил обещание. Водил Машу в Ботанический. Часа два бродили по осеннему саду. Собирали цветы ― куриную слепоту. Искали шишки под странными, не известными ни Машке, ни мне хвойными деревьями (пинии, что ли?) Было уже поздно, я сказал Маше, что, наверное, сад уже закрылся, а если так, то нам, наверно, придется ночевать в саду. Выкопаем ямку, сделаем шалашик ― и будем спать прямо на земле…[23]
Населяя зеленью приречные низины, лога, обмыски, проникая в тень хвойников, под которыми доцветала брусника, седьмичник, заячья капуста и вонючий болотный болиголов, всегда припаздывающее здесь лето трудно пробиралось по Опарихе в гущу лесов, оглушённых зимними морозами и снегом.[24]
Как настаивал отцовский, в детстве выученный нашим юношей наизусть добровольно, учебник топографии, прежде всего следовало определиться на местности. Он и определился, исследовал подходы к санаторию, высмотрел все командующие местностью высотки, словно собирался установить на них пулемётные гнезда (именно эти крайние меры рекомендовал отцовский старый учебник), и занял наблюдательную позицию на лучшей из высоток, поместившись под вечнозеленым деревом из породы хвойных. «Уж не чилийская ли это араукария?» ― подумал наш герой, в прошлом следопыт и естественник. Кора у дерева была неестественно красной, и оно испускало характерный для южной растительности острый кисловатый запах.[25]
Боже мой, какое очарование красок! Ярко-зеленые, как озимь, первые новые хвоинки лиственниц, нежно-голубые пихты. Я их сразу научился отличать не только по цвету, но и по хвоинкам. Хвоинки у них плоские в сравнении с другими хвойными. Широкие и снизу по обе стороны стержневой жилки ― две светлые полосочки. По ним можно отличить любую пихту. Пихта ― это ведь род, а видов ее только в СССР около пятидесяти. Прекрасна тайга и вблизи, даже разоренная, измученная.[11]
Лес, как бы кадильным дымом,
Весь пропахнувший смолой,
Дышит гнилью вековою
И весною молодой. А смолу, как слёзы, точит Сосен старая кора, Вся в царапинах и ранах От ножа и топора.
Смолянистым и целебным
Ароматом этих ран
Я люблю дышать всей грудью
В теплый утренний туман.[26]
— Игорь Северянин, «Лесной набросок» (Из цикла «Ананасы в шампанском»), 1911
Тут и затишье и свобода.
А древле непогодь была, Стволы валила и влекла
В объятья хвойного урода
Берёзок белые тела.[5]
— Сергей Городецкий, «Где спят поваленные ели...» (из сборника «Полуденные песни»), 1912
Я ― вольный музыкант. За мной бежит в извивах
Тот самый хвойный лес, зазубренная нить,
Где должен серый волк народных сказок жить…
Да, есть значительность в осенних переливах.
А я? Я чужд всему Я полон снов красивых.
Вот вересковый холм. Взойти мне, может быть?[6]
Нищих и горлиц
Сирый распев.
То не твои ли
Ризы простерлись
В беге дерев? Рощ, перелесков.
Книги и храмы
Людям отдав ― взвился.
Тайной охраной
Хвойные мчат леса:
― Скроем! ― Не выдадим![27]
К нам тучи вести занесли,
Что Волга синяя мелеет,
И жгут по Керженцу злодеи
Зеленохвойные кремли,
Что нивы суздальские, тлея,
Родят лишайник да комли![28]
— Николай Клюев, «Денисов Крест с Вороньим Бором...», 1934
И хвойные нахлынули холмы ― за валом вал, и первый, и девятый. Под тяжестью волны не продохнуть от мглы зеленоватой.
Леса, леса, насколько хватит глаз. ―
О как швыряет нас![8]
Где железная дорога
Обрывалась у порога
Деревянного острога
И, еще восточней много,
В хвойном мире низких, кровель,
За далёким Енисеем, ― Ленин отповедь готовил
Книжникам и фарисеям!..[29]
Не лодырь, не завистник,
сухая голова —
цветёт тысячелистник, солдатская трава. Роса на хвойных лапах как слёзы маеты… Но этот горький запах и мелкие цветы...
Ничего. Негашёная известь зимних пространств, свой корм
подбирая с пустынных пригородных платформ,
оставляла на них под тяжестью хвойных лап
настоящее в чёрном пальто, чей драп,
более прочный, нежели шевиот,
предохранял там от будущего и от прошлого лучше, чем дымным стеклом ― буфет.[30]
.svg){kind=logo}
