Кроме того, карикатурой называется популярный жанр изобразительного искусства (чаще всего графики), высмеивающий в сатирической или юмористической форме какие-либо социальные, общественно-политические, бытовые явления, реальных персонажей или характерные типы людей.
В переносном смысле карикатурой или пародией или на что-либо или кого-либо часто называют также нелепое или неудачное подражание (подразумевая, что при попытке создать подобие чего-то достойного получилось нечто жалкое, способное лишь насмешить).
Существует два рода карикатуры: одна преувеличивает истину, как бы посредством увеличительного стекла, но никогда не извращает полностью её сущность, другая же более или менее сознательно отклоняется от естественной правды и реальных соотношений.[2]
...древние выражали в своих произведениях ясно постигнутую ими красоту не одной фигурой, а многими, носящими различный характер, словно эта красота воспринимается каждый раз с другой стороны и потому в Аполлоне изображена иначе, чем в Вакхе, в Геркулесе иначе, чем в Антиное; мало того, характерное может оттеснять красоту и, наконец, переходить даже в безобразное, как, например, в пьяном Селене, Фавне и т. п. Но если характерное доходит до действительного подавления характера рода, т. е. до неестественного, то оно становится карикатурой.[1]
Перед нами переполненный зрителями амфитеатр; «Облака» Аристофана отравляют толпу ядомостроумного издевательства. Со сцены осмеивают — и с нравственной, и с физической стороны — замечательнейшего мужа Афин, спасшего народ от тридцати тиранов, спасшего в пылу битвы Алкивиада и Ксенофонта, осмеивают Сократа, воспарившего духом выше богов древности. Сам он тоже в числе зрителей. И вот, он встаёт с своего места и выпрямляется во весь рост, — пусть видят хохочущие Афиняне, похожа ли на него карикатура. Твёрдо, несокрушимо стои́т он, возвышаясь надо всеми.
Сочная, зёленая, ядовитая цикута! Тебе служить эмблемою Афин, а не оливковой ветви!
Своей сатирической манерой Салтыков несколько напоминает Ювенала. Его смех горек и резок, его насмешка нередко оскорбляет. Но, как мы уже сказали, его негодование часто принимает форму карикатуры. Существует два рода карикатуры: одна преувеличивает истину, как бы посредством увеличительного стекла, но никогда не извращает полностью ее сущность, другая же более или менее сознательно отклоняется от естественной правды и реальных соотношений. Салтыков прибегает только к первому роду, который один только и допусти́м. Это — естественное проявление его характера, в котором внутренняя доброта и чувствительность скрыты под внешней суровостью.[2]
а несколько часов до смерти, когда он уже был почти в агонии, ему обкладывали всё тело горячим хлебом, при чём опять возобновился стон и пронзительный крик. Какое-то фантастическое безобразие! Мы видели, впрочем, что во всей личности, в жизни Гоголя иногда мелькает это фантастическое, исполински-карикатурное, самое смешное в самом страшном; и вот это же повторяется и в смерти.
Тут как будто в последний раз смеётся Чёрт над человеком, нарочно в самом унизительном положении тела и духа тащит свою жертву. Доктора должны были казаться Гоголю в предсмертном бреду его чем-то вроде той нечисти, которая задушила Хому Брута в осквернённой церкви. «Горьким словом моим посмеюся», — эти слова пророка Иеремии начертаны на гробовом камне Гоголя. Увы, теперь мы знаем, кто над ним посмеялся.
Сатира не просто «воплощает» действительность, — она воспроизводит ее со знаком минус. Вот почему в сатире, в карикатуре непосредственнее, чем в других родах, заявляет о себе социально-политическая атмосфера, которою художник дышит, — которою он не может не дышать. Отыскать рабовладельческую Грецию в Венере Медицейской — задача весьма сложная и тонкая. Но в муфте, которая должна облагородить эту Венеру, открыть уши баварского клерикала — не стоит никакого труда. «Минус» сатиры — в этом вся суть — всецело определяется социальным углом зрения.[9]
В морском собрании в Петербурге стоял бюст графа. Бюст был несколько приукрашен: у графа было длинное лицо с мясистым носом, у бюста же были черты прямо античные. Слава его докатилась до провинции. Лубочная карикатура, изображающая стихотворца, читающего стихи чёрту, причём чёрт пытается бежать, а стихотворец удерживает его за хвост, висела во многих почтовых станциях.
Всё это вызывает в памяти слегка забавные воспоминания. Я говорю о фашизме. При нём был запрет на любую сатиру, что в цивилизованной демократической стране недопустимо. Мы должны быть абсолютно свободны от политического контроля, потому что сатира не имеет ничего общего с политикой, даже если это прямая насмехшка над политикой, но вы знаете, что это сатира. И каждый демократический режим должен спокойно принимать сатиру, точно так же, как мы принимаем карикатуры. К примеру, Муссолини, которые совершенно не терпел карикатур.
Гашек, пражский Тиль Уленшпигель, обнаруживает редкостное знание этой области чешской действительности и открывает в ней поэтику, которая позволяет соединить резко карикатурные наблюдения с непосредственным весельем. В обстановке кафешантанов, кабаре, певческих кружков, среди богемных собутыльников он развивает особый вид рассказа, трактирную импровизацию и байку. Он извлекает из пучины забвения выразительные средства языка и оттачивает метафорические свойства куплета, слэнга, народного анекдота.
В мировой практике известно немало случаев, когда граждане, не обладающие чувством юмора и обиженные на «кривое зеркало» карикатуры, пытались засудить художников. Здесь ситуация выглядит ещё более абсурдной: истцы самым серьёзным образом высчитывают процент тождества карикатуры с оригиналом и на основании частичного сходства тащат ответчика на цугундер.[10]
— Борис Стругацкий, «Судят не писателя, а жанр политической фантастики», 2009
Эпопея филипоновской груши является блестящим примером применения в карикатуре так называемого эзопова языка ― зашифрованного, но всем понятного иносказания. Этот прием, вызывая бессильную злобу противников, придает оппозиционной карикатуре особую остроту и привлекательность в глазах читателей, делает ее еще смешнее и язвительней. Кстати, об «эзоповом языке» карикатуры. Если во Франции для обозначения коронованной особы в карикатуре применялась груша, то в России, несколько забегая вперед, для этой же цели пошла в ход… еловая шишка. Возникло это так: наследник царского престола Николай Александрович в сопровождении греческого королевича совершал туристическую поездку по Японии. И в городе Отсу, посещая местный храм, они повели себя, видимо, настолько бесцеремонно, что полицейский, бывший при храме, призвал их к порядку ножнами своей сабли, от чего у российского наследника вскочила на голове порядочная шишка. <...> ...последствием явилось то, что в недалеком будущем еловая шишка стала обозначать на эзоповом языке карикатуры «священную особу самодержца». Это произошло так: конечно, по цензурным условиям о карикатурах на царя и речи не могло быть, даже в дни революции 1905 года, пока художник Сергей Чехонин, сотрудник сатирического журнала «Зритель», не вспомнил о пресловутой шишке и не использовал ее в качестве аллегории. Шишка быстро замелькала в карикатурах и выполняла свои функции не менее удачно, чем груша Филипона. Подобно груше во Франции, шишка в России сидела на троне, принимала парады и т. д. Когда, скажем, тот же «Зритель» печатал на всю страницу рисунок с окруженной почтительной жандармской охраной еловой шишкой, то не было надобности в каком-либо пояснительном тексте.[11]
Дубинский не раз приходил ко мне и очень внимательно прислушивался к замечаниям и дружеским советам, которые я высказывал по поводу его первых опытов в карикатуре. Мне думалось тогда, что наша сатирическая графика приобретает талантливого и многообещающего рисовальщика. Однако Дубинский не стал карикатуристом, хотя присущее ему чувство юмора носило ярко выраженную сатирическую окраску. Другие струны ― романтическая и лирическая ― звучали в его душе сильнее, и именно они определили дальнейший путь молодого художника.[11]
Доселе никто ещё не писал у нас верно с натуры. Более карикатуры, для коих образчики были не наши. Трогая описанием прекрасного, противопоставляя высокие характеры из натуры взятые смешному или дурному, также из натуры взятому, Вы дадите умам надлежащее направление.
В числе очень немногих счастливых супружеств, которые я встречала в жизни, были чета Фёдора Николаевича и Авдотьи Павловны Глинок. (Она рождённая Кутузова, дочь бывшего попечителя Московского округа). Она вышла замуж очень поздно и нежно любила своего супруга, несмотря на то, что личность его была уморительно оригинальна и смешна. Он был маленький черненький человечек с лицом помятым, как гнилое яблоко, носил на предлинных лентах ордена, которые болтались, когда он кланялся пренизко перед всеми и делал разные ужимки, что на него нельзя было смотреть без смеха. На него делали пресмешные карикатуры.[12]
Нередко Дружинин и Лонгинов читали свои юмористические, превосходными стихами написанные, карикатурные поэмы. Забавнее всего, что в одной из таких поэм у Лонгинова в самом смешном и жалком виде человек, пробирающийся утром по петербургским улицам, был списан с Боткина. Всем хорошо был известен стих: «то Боткин был». ― А между тем сам Боткин пуще других хохотал над этим стихом, в котором при нём Лонгинов подставлял другое имя.[13]
Вкусы кружка тяготели к Глинке, Шуману и последним квартетам Бетховена. <...> Лист был сравнительно мало известен и признавался изломанным и извращённым в музыкальном отношении, а подчас и карикатурным.
...даже такой излюбленный, популярный писатель, как Салтыков-Щедрин, на вопрос поклонников Мусоргского, интересовавшихся его мнением о Мусоргском и полагавших, что он почувствует близкое своей натуре в звуках создателя новой комической музыки, ― ответил едкой карикатурой своего сатирического пера. Весь Петербург читал этот пасквиль на молодой талант, закисая от смеха; смешно рассказывалось, как некий громкий эстет выставил на суд знатоков свой доморощенный талант и как сей едва-едва протрезвевший талант промычал свою новую арию на гражданскую тему: об извозчике, потерявшем кнут.[14]
Посредине изображен был А. А. Потехин, который в красной рубахе и плисовых шароварах откалывает присядку. В карикатурах он не щадил самого себя. Граф Воронцов-Дашков ― министр двора ― как добрый гений несется по воздуху. У него из кармана бьет золото фонтаном; тщетно этот фонтан силится заткнуть контролер. За ногу уцепился Всеволожский и крепко его держит; за Всеволожского держится Погожев, управляющий конторой, и так далее. Вереница тянется до смрадного болота, где крутятся какие-то гады, ― и все это осыпается золотым дождем.[15]
Да, Чехов ошибся. Без этой ошибки история с «Попрыгуньей» была бы решительным вздором, потому что серьезный и вдумчивый Левитан совершенно не походил на ничтожного Рябовского, а пустельга-«попрыгунья» ― на Кувшинникову, во всяком случае не бывшую пустельгой. Чехов любил Левитана и карикатурить его не стал бы.[16]
Почётный «кубок Большого орла» на бубне Шиловского подносился Шмаровиным каждому вновь принятому в члены «среды» и выпивался под пение гимна «Недурно пущено» и грохот бубна… Это был обряд «посвящения» в члены кружка. Так же подносился «Орел» почетным гостям или любому из участников «сред», отличившемуся красивой речью, удачным экспромтом, хорошо сделанным рисунком или карикатурой.[17]
Я не переношу атмосферы художников, этой «творческой» атмосферы, где говорят о «воздухе», «объеме», «воздушности» и прочей мерзости и где говорят с благоговением о «великих художниках», что меня тоже бесит. Может, у графиков другая терминология, менее раздражительная для меня. Вообще я очень люблю графику (перо, карандаш, тушь, гравюру и т. п. ) и не переношу живопись (масло, акварель), но если я буду учиться, то мне придется через это пройти. Мне главное, чтобы из меня вышел бы хороший график (иллюстратор, карикатурист).[5]
С виски покончено: сух, как пробка. Не хотел бы начинать с исповеди, но алкоголь унёс многих моих друзей и жён... От меня, то есть, унёс, не вообще. Пьянство — оно превращает человека в карикатуру. Становишься слишком похож сам на себя.
Тут мы касаемся одного из обитателей этих окраин, принадлежащего к классу рептилий, присутствие которого на островах дало им другое испанское название – Галапагос. Так вот, что касается живущих там черепах, то на их счёт в кругу моряков долгое время сохранялось поверье, не столь ужасающее, сколь карикатурное: матросы были серьёзно убеждены, что все морские офицеры, особенно командоры и капитаны, обладавшие дурным нравом, после смерти (а иногда и до неё) превращались в черепах и становились единственными хозяевами этих раскалённых пустырей, напоминающих окрестности Мёртвого моря.
Хорошо, подробно знает десятилетний мальчик свои коленки, ― расчёсанный до крови волдырь, белые следы ногтей на загорелой коже и все те царапины, которыми расписываются песчинки, камушки, острые прутики. Комар улетал, избежав хлопка, француженка просила не егозить; с остервенением, скаля неровные зубы, ― которые столичный дантист обхватил платиновой проволокой, ― нагнув голову с завитком на макушке, он чесал, скрёб всей пятернёй укушенное место, ― и медленно, с возрастающим ужасом, француженка тянулась к открытой рисовальной тетради, к невероятной карикатуре.[18]
Никодимов услышал от своего мастера портретных тортов ― болезненного до карикатуры бабника, тающего от непомерного влечения, как огарок, но при этом кудесника глазури и кремовых красок, подвизавшегося в девяностых с новоакадемистами, ― странные слова, что, мол, Услистый не просто коллекционер и меценат ― он ищет Мешок света. Никодимов толком о Мешке света ничего не знал. Так ― сказки города Питера, легенды темных времен, что-то вроде Грааля в фольклоре здешнего живописного цеха.[19]
Но чем же странен великан,
С развалин пламенных ужасными очами
Сверкающий на бледный свет? ―
Тут, право, милый друг, карикатуры нет!
Вот ты б, малютка, был карикатура,
Когда бы мелкая твоя фигура
Задумала с развалин встать
И на вселенну посверкать.[21]
Немой зияет мрак в пустых её глазах, И череп, убранный изысканно цветами, Тихонько зыблется на хрупких позвонках… ― Краса небытия пред смертными очами!
Банальные умы, что, плоть одну любя,
Не в силах оценить изящество скелета,
Карикатурою смешной зовут тебя;
Но воплощаешь ты заветный вкус поэта![24]
Я не люблю тебя одетой, ―
Лицо прикрывши вуалетой,
Затмишь ты небеса очей.
Как ненавистны мне турнюры, Пародии, карикатуры
Столь пышной красоты твоей![25]
— Фёдор Сологуб, «Я не люблю тебя одетой...», 14 марта 1922
На нашу Родину свои науськав орды Предательски, бесстыдно, как бандит, Фашистский пёс о нашем варварстве твердит, Кровавую облизывая морду.
Он, видите ль, спаситель всей культуры
От дикарей-большевиков…
Похабней не было карикатуры
На протяжении веков!
— Глеб Семёнов, «Что было дальше? — Было всё как было...», 1964
какое-то птичье
течет безразличье ―
толпа человечья
тебя окружают
толкаясь жуют
дынные головы
хищные клювы
карикатуры
фигуры клошары
кошмары Гюго и Сысоева ―
сошел с иллюстрации
и смотрит в прострации ― куклы говорящие
где же настоящие?[8]
↑ 12Артур Шопенгауэр. Собрание сочинений в пяти томах. Том первый. Перевод Ю.И. Айхенвальда под редакцией Ю.Н. Попова. — М., "Московский клуб", 1992 г.
↑ 12И.С. Тургенев Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. — М.: Наука, 1982. — Т. 10. Стр. 264.
↑Оскар Уайльд. Афоризмы / составитель К. В. Душенко — М.: Эксмо-Пресс, 2000.
↑ 12Г. С. Эфрон, Дневники в 2 томах. Том 1. ― М.: Вагриус, 2004 г.
↑ 12Г. Семёнов. Стихотворения и поэмы. Новая библиотека поэта (малая серия). — СПб.: Академический проект, 2004 г.
↑Большая книга афоризмов (изд. 9-е, исправленное) / составитель К. В. Душенко — М.: изд-во «Эксмо», 2008.
↑ 12Сапгир Г. Стихотворения и поэмы. Сост. и вступ. статья М. Д. Шраера и Д. П. Шраера-Петрова. — СПб., 2004 г. — 604 с. — (Новая библиотека поэта: Малая серия).
↑Лев Троцкий. Сочинения. — М.; Л., 1926. — Т. 20. Проблемы культуры. Культура старого мира. — С. 428
↑ 12Борис Ефимов. «Десять десятилетий». О том, что видел, пережил, запомнил. — М.: Вагриус, 2000 г. — 636 c.
↑«Российский Архив»: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII-XX вв. Альманах: Вып. XIII. – М.: Редакция альманаха «Российский Архив». 2004
↑Фет А. Воспоминания (сост. и прим. А. Тархова). — М.: Правда, 1983 г.
↑Илья Репин. «Далёкое близкое». Воспоминания. М.: Захаров, 2002 г.
↑Гнедич П. П. Книга жизни. Воспоминания. 1855-1918. ― М.: «Аграф», 2000 г.
.jpg)
.jpg)
