Татарник

Татарник колючий в ячмене (Германия)

Тата́рник или онопо́рдум (лат. Onopordum) — рослые, очень заметные и очень колючие двулетние, реже многолетние травянистые растения из рода татарник семейства астровых (или сложноцветных). Это определение относится к «татарнику» — с точки зрения ботаники. Вместе с тем, народное название татарник — общее для целой группы астровых растений, сходных только тем, что всё это травянистые, довольно высокие растения с колючими листьями. Практически все они одновременно называются также и — чертополохом, а татарник за свой крупный рост и стать получил ещё и прозвище царь-травы.

Несмотря на брутальный внешний облик, некоторые виды татарника разводятся как декоративные садовые растения, своими эффектными цветами и внешним видом напоминающие небольшой артишок или расторопшу. Одновременно татарник считается лекарственным и сорным растением. Самый известный вид: татарник колючий — в полной мере вбирает в себя все свойства рода татарник.

Татарник в определениях и коротких цитатах

	Я при уборке ячменя Щадил татарник в поле.
	— Роберт Бёрнс (пер.Маршака), «Ответ на письмо», 1790-е

	Татарник пышный зацветает, шершни мохнатые в нём копошатся.
	— Лев Толстой, Записные книжки, 1873-1879

	Паровые поля, выбитые скотиной, уж не зарастали вновь травою: только колючий татарник да корявый бурьян кое-где разнообразили эти поля, высохшие, как камень, и пыльные, точно столбовая дорога.
	— Александр Эртель, «Записки Степняка», 1883

	Я набрал большой букет разных цветов и шел домой, когда заметил в канаве чудный малиновый, в полном цвету, репей того сорта, который у нас называется «татарином» и который старательно окашивают...
	— Лев Толстой, «Хаджи-Мурат», 1904

	Колючее создание, татарник, Как бы в броне крылоподобных листьев, Зубчатых, паутинисто-шерстистых...
	— Константин Бальмонт, «Огонь приходит с высоты…», 1905

	Чаще всего название татарник прилагается к видам Onopordon и затем Cirsium (будяк), а название чертополох к видам Carduus.
	— Словарь Брокгауза и Ефрона, «Татарник», 1907

	Я кошмар, а ты кошмарник, Ты татарин, я ― татарник, Это ― скоро не пройдёт...
	— Михаил Савояров, «Тартарары» (из сборника «Не в растения»), 1908

	Стрекоза, подогнув книзу вытянутое тельце, стрекочет стеклянными крылышками и покачивается на высоких кустах татарника.
	— Александр Богданов, «Гараськина душа», 1913

	...сопротивляющийся репей, чудный малиновый репей «татарин», вдруг рождает у него гениальную ассоциацию и, по-видимому, из очень большой и неожиданной дали приводит ему на память образ Хаджи-Мурата, до последней минуты не сдававшегося людям и смерти...
	— Юлий Айхенвальд, «Лев Толстой», 1913

	Он лежал на траве и кусал красную головку колючего татарника.
	— Сергей Есенин, «Яр» (Повесть), 1915

	Сквозь заросли татарника, ошпаренная, Задами пробирается тоска...
	— Борис Пастернак, «Тоска, бешеная, бешеная...», 1916

	Лев Толстой куст дикого татарника (чертополох) среди «мёртвого» распаханного поля прославил…
	— Сергей Григорьев, «Казарма», 1925

	...на взрыхлённом чернозёме (и лето тогда было дождливое) такой поднялся густой татарник, матово-зелёный, лохматый, с розовыми шапками цветов повсюду, непролазно-колючий, ростом больше, чем в сажень, ― тот же лес, полный тайн и возможностей, которые только снятся.
	— Сергей Сергеев-Ценский, «Аракуш», 1926

	Жарко было, от татарника шёл дурманящий запах; пчёлы гудели сплошь.
	— Сергей Сергеев-Ценский, «Аракуш», 1926

	Верхушки татарника с распустившимися малиновыми макушками пламенно сияли. Над ними кружились шмели.
	— Михаил Шолохов, «Тихий Дон» (Книга четвёртая), 1928-1940

	Тень от прошлогоднего татарника, угрюмо караулившего дорогу, лежала в полшага; было, по всей вероятности, не больше двух часов пополудни. Словно очарованная, в мёртвом молчании лежала степь.
	— Михаил Шолохов, «Тихий Дон» (Книга четвёртая), 1928-1940

	Вместо подсвечников в неё были вставлены большие пунцовые головки татарника, и к этим головкам были прикреплены необожжённые свечи.
	— Константин Паустовский, «Повесть о жизни. Беспокойная юность», 1954

	...последние краски заката горели перед нами, красные шапки татарника вспыхивали в высокой траве, и тесная бричка, поскрипывая, катилась по мягкой дороге.
	— Вениамин Каверин, «Открытая книга», 1949-1956

	...кое-где полыхал ещё несокрушимый грубый татарник с ненатурально красивыми листьями, точно вырезанными из железа, и пушистыми алыми цветами, конский щавель, чертополох и ещё какие-то травы, такие же буйные, мощные, цепкие и несокрушимые.
	— Юрий Домбровский, «Обезьяна приходит за своим черепом», 1958

	Пятую главу книги Лидия Корнеевна назвала «Дудылья татарника».
	— Аркадий Мильчин, «В лаборатории редактора Лидии Чуковской», 2001

Татарник в публицистике и документальной литературе

Чаще всего название татарник прилагается к видам Onopordon и затем Cirsium (будяк), а название чертополох к видам Carduus. Род Onopordon L. (сем. сложноцветных, отдела Cynareae) имеет, как и Carduus, простые волоски летучки, но отличается почти голым, усеянным ямочками цветоложем. Из около 20 видов особенно распространен (во всей Европе и в Азии до Алтая и Персии) — О. Acanthium L. В Южной и Средней России он часто встречается на сорных местах, полях и при дорогах. Растение до 1½ м высоты, беловато-паутинистое. Стебель доверху покрыт широкими, колючезубчатыми крыльями. Головки крупные, с розовыми цветами.

— Словарь Брокгауза и Ефрона, «Татарник», 1907

Всё говорит об этой поразительной пристальности обобщающего взгляда, каким смотрит Толстой на естество. Когда сопротивляющийся репей, чудный малиновый репей «татарин», вдруг рождает у него гениальную ассоциацию и, по-видимому, из очень большой и неожиданной дали приводит ему на память образ Хаджи-Мурата, до последней минуты не сдававшегося людям и смерти, то это не просто сравнение: вы чувствуете, что эта аналогия корнем своим имеет конгениальность Толстого и природы, какую-то вещую родственность его с нею.

— Юлий Айхенвальд, «Лев Толстой», 1913

Толстой «господином» смерти не был, весь свой век ужасался ей, не принимал её: «Она придёт, она ― вот она, а её не должно быть!» ― и завистливый восторг испытывал перед звериностью Хаджи-Мурата, Ерошки. У них была райски сильна, бездумна, слепа, бессознательна «осуществлённая в теле воля к жизни», ― почти как у того боровшегося за свою жизнь на пашне татарника, которому он уподобил Хаджи-Мурата. Скотскую человеческую плоть, рая уже лишенную, это «мясо», уготованное грязной смерти, он всегда ненавидел. Другое дело ― плоть звериная, «оленья», «сильное женское тело».

— Иван Бунин, «Освобождение Толстого», 1937

Что же касается того, что я избавил книгу от многих ошибок, то это сильное преувеличение. Хотя от одной неприятной оплошности я автора действительно предостерёг. Пятую главу книги Лидия Корнеевна назвала «Дудылья татарника». В одной из подглавок Чуковская защищала живую народную речь от редакторов-пуристов, изгонявших её из текстов художественных произведений. Доказывая неправомерность, порочность таких действий, она приводила примеры из классиков: Лев Толстой в авторской речи употребляет слова «леха» и «прополонная рожь», неизвестные редактору и потому для него неприемлемые, а Шолохов пишет «дудылья татарника» и «журчилась вода»… что такое «дудылья», и почему «журчилась», а не «журчала»? Ах, с каким удовольствием выкорчевал бы редактор эти «дудылья» из текста любого другого автора! Вот это сочетание «дудылья татарника» Чуковская и выбрала как очень характерное для названия главы о работе редактора над языком художественной прозы. Цитаты, которых в книге множество, причём самых разных авторов, я в рукописи проверял только выборочно, так как по просьбе Лидии Корнеевны сверял цитаты с первоисточниками и оформлял библиографические ссылки Владимир Иосифович Глоцер, тогда начинающий литератор, в дотошности, сверхдобросовестности и скрупулёзности которого я уже успел убедиться. <...> В рукописи я не стал проверять цитаты из Шолохова, целиком положившись на Владимира Иосифовича, но, читая вёрстку, обратил внимание на ссылку: она была сделана не на первоисточник, а на литературоведческую книгу, автор которой приводил эти цитаты из Шолохова для иллюстрации какой-то своей мысли. Всё было сделано корректно: ссылка начиналась словами «Цит. по». Но как раз это меня и насторожило, тем более что слово «дудылья» мне было незнакомо. Вот я и решил проверить цитату из Шолохова по первоисточнику, хотя сделать это было очень непросто. В литературоведческой книге, на которую ссылалась Чуковская, было напечатано точно так, как у неё: «дудылья татарника», но без указания, из какого произведения и с какой его страницы словосочетание взято. Что было делать? Оставить всё, как есть? Но я помнил, как мои наставники в институте предупреждали об опасности этих «Цит. по». И я занялся поиском. Вечером дома вынул из шкафа «Поднятую целину» и стал читать все описания природы подряд. Ими Шолохов чаще всего начинал главы своего романа. Увы, ничего подобного там не нашёл. Настала очередь «Тихого Дона». В первом томе моего двухтомного издания тоже не нашлось «дудыльев татарника». Я был в отчаянии, но упорно продолжал поиск. И моё упрямство было вознаграждено: на с.795 второго тома (кн. 3― 4) в описании ― о счастье! ― я увидел то словосочетание, которое так долго искал. Только вместо «дудылья татарника» там были «будылья татарника».

— Аркадий Мильчин, «В лаборатории редактора Лидии Чуковской», 2001

Татарник в мемуарах и художественной прозе

	Отава не растёт, шуршит и ломается оставшееся сено. Побои по ржам. По старым отавам лиловые колокольчики. Татарник пышный зацветает, шершни мохнатые в нём копошатся. Семена берёзы летят. Душный южный ветер нагнал грозу.
	— Лев Толстой, Записные книжки, 1873-1879

Овсы, не поднявшись ещё и на пол-аршина от земли, уже поблекли и начинали желтеть. Просяные поля уныло отливали своими бледно-зелёными преждевременно выметавшимися кистями. Мурава на выгонах и отава на покосах высохла наподобие какой-то щетины и подернулась неприятной желтизною. Паровые поля, выбитые скотиной, уж не зарастали вновь травою: только колючий татарник да корявый бурьян кое-где разнообразили эти поля, высохшие, как камень, и пыльные, точно столбовая дорога.

— Александр Эртель, «Записки Степняка», 1883

Я набрал большой букет разных цветов и шел домой, когда заметил в канаве чудный малиновый, в полном цвету, репей того сорта, который у нас называется «татарином» и который старательно окашивают, а когда он нечаянно скошен, выкидывают из сена покосники, чтобы не колоть на него рук. Мне вздумалось сорвать этот репей и положить его в середину букета. Я слез в канаву и, согнав впившегося в середину цветка и сладко и вяло заснувшего там мохнатого шмеля, принялся срывать цветок. Но это было очень трудно: мало того что стебель кололся со всех сторон, даже через платок, которым я завернул руку, ― он был так страшно крепок, что я бился с ним минут пять, по одному разрывая волокна.

— Лев Толстой, «Хаджи-Мурат», 1904

Застилал ли глаза пот, или это всегда так, но при всем усилии расчленить эту плотную массу, рассмотреть отдельные лица, угадать по движению губ, по выражению глаз зачинщиков и нарушителей он не видел ничего, кроме странной чешуи из голов, однообразной сети пятен телесного цвета, многих глаз, сцепивших его своими лучами отовсюду, и противно-мокрые, слипшиеся волосы. Точно сплошной загон бурьяна или татарника, сорной, густо пахнущей, волосатой травы.

— Фёдор Крюков, «Шквал», 1908

	А в полях кипит не знающая устали весенняя разноголосая жизнь! Жаворонок с песнями кружится над рожью. Стрекоза, подогнув книзу вытянутое тельце, стрекочет стеклянными крылышками и покачивается на высоких кустах татарника. Ленивый жук с размаху бестолково шлёпается в песок. И никто не даёт Гараське ответа на его мысли. Он срывает большой круглый лопух мать-мачехи и прикладывает к щеке.
	— Александр Богданов, «Гараськина душа», 1913

Карев застыл от той боли, которую некому сказать и незачем. Его сожгла дума о постройке церкви, но денег, которые дал ему Афонюшка, хватило бы только навести фундамент. Он лежал на траве и кусал красную головку колючего татарника. Рядом валялось ружьё и с чёсаной паклей кожаная пороховница. Тихо качались кусты, по хвоям щелкали расперившиеся шишки, и шомонила вода. — (часть первая) <...> Она случайно повернулась к окну и вся похолодела. У окна, прилепившись к стеклу, на неё смотрело мёртвое лицо Кости и, махнув туманом, растаяло. — Зовёт, — крикнула она, — умереть зовёт, — и выбежала наружу. Рассвет кидал клочья мороки, луга курились в дыму, и волны плясали. В камышах краснел мокрый сарафан, и на берегу затона, постряв на отцветшем татарнике, трепался на ветру платок. Чёрная дорога, как две тесьмы, протянулась, резко выдолбив колеи, и вилась змеёй на гору. — (часть третья)

— Сергей Есенин, «Яр» (Повесть), 1915

	Белый хлеб-то мы знаем. Но сорное, ржаное, в каждой русской душе. Лев Толстой куст дикого татарника (чертополох) среди «мёртвого» распаханного поля прославил… Мужицкое поле есть наш исторический компромисс: пусть с хлебом и куколь, и василёк, и полынь, и лебеда ― всякая божья трава. Мы сами дикая трава в мире. Нас топчут, косят, жгут.
	— Сергей Григорьев, «Казарма», 1925

И однажды в июле я набрел на пышный бурьян, для меня тогда показавшийся целым лесом. За год перед тем была тут бахча, но теперь на взрыхлённом чернозёме (и лето тогда было дождливое) такой поднялся густой татарник, матово-зелёный, лохматый, с розовыми шапками цветов повсюду, непролазно-колючий, ростом больше, чем в сажень, ― тот же лес, полный тайн и возможностей, которые только снятся. И вот в этом бурьяне, на самой его опушке, я увидел аракуша. Сомнений тут никаких и быть не могло: меня тогда точно в сердце кольнуло ― он. Я тихо и медленно обходил колючую стену татарника и вдруг услышал встревоженное, соловьиное: «Чок-крр… чок-крр…» Вскинул глаза ― ярко-синее, ярко-красное, ослепительное, страшное, желанное, и всего один момент, и потом мелькнула коричнево-серая спинка и в гущине исчезла.

— Сергей Сергеев-Ценский, «Аракуш», 1926

Я сделал всё там, в царстве аракуша, очень обдуманно. Узкий и запутанный проделал вход в середину, чтобы только пролезть, чтобы никто мне не помешал, если будет проходить мимо; небольшой ток расположил я так, чтобы лучок мог закрыться, на какой-нибудь вершок не доставая до свисающих розовых шишек татарника; из обитых веток и стволов, очень толстых и крепких (я перочинным ножом едва их срезал), я сделал себе прикрытие ― шалашик… В этом шалашике, скорчившись, стараясь не повернуться, я его ждал. Какая дремучая чаща был этот бурьян!.. Сколько здесь было необычайного! Но меня занимал только он, мой аракуш… Несколько раз мне удавалось на него взглянуть ― только взглянуть: он мелькал как молния… Раза два он садился на ветку татарника над током, но, донельзя осторожный, вздёрнув хвостиком, нырял в гущину. Я ждал самоотверженно несколько часов ― только глаза в щель шалашика да правая рука на бечевке лучка. Жарко было, от татарника шёл дурманящий запах; пчёлы гудели сплошь. Кузнечики (серенькие птички) стучали кругом вперебой, как молоточками, а иногда садились на мой ток клевать муравьиные яйца.

— Сергей Сергеев-Ценский, «Аракуш», 1926

Горький полынный запах выкошенной степи к вечеру усилился, но стал мягче, желанней, утратив полдневную удушливую остроту. Жара спала. Быки шли охотно, и взбитая копытами пресная пыль на летнике подымалась и оседала на кустах придорожного татарника. Верхушки татарника с распустившимися малиновыми макушками пламенно сияли. Над ними кружились шмели. К далёкому степному пруду, перекликаясь, летели чибисы. Дарья лежала на покачивающемся возе вниз лицом, опираясь на локте, изредка взглядывая на Наталью. <...> Она привалилась спиной к ребрам арбы, тихо запела. Григорий поднял голову, посмотрел на солнце. Было ещё довольно рано. Тень от прошлогоднего татарника, угрюмо караулившего дорогу, лежала в полшага; было, по всей вероятности, не больше двух часов пополудни. Словно очарованная, в мёртвом молчании лежала степь.

— Михаил Шолохов, «Тихий Дон» (Книга четвёртая), 1928-1940

Событие это лежало вне Ивановой памяти, и лишь в зрелые годы он от сестры узнал о бывалом обычае проводов ходока: как всем селом снаряжают его в путь и приносят по силе возможности ― пятак, сукрой хлеба, клок веретья ноги утеплить, а потом с причитаньями, как на погост, ведут под руки до околицы под ветром да косым осенним дождичком, и все кланяются ему, лес и люди, колючий порыжелый татарник при дороге в том числе, и дальше он уходит сам, с берестяником за плечами, отрезанный ломоть, и тот ломоть есть его, Иванов, отец…

— Леонид Леонов, «Русский лес», 1953

	Почему-то я подумал об этом, когда взглянул на потолок. Там висела маленькая люстра с тонкими восковыми свечами. Она была сплетена из сухих цветов. Вместо подсвечников в неё были вставлены большие пунцовые головки татарника, и к этим головкам были прикреплены необожжённые свечи. ― Что это? ― спросил я хозяйку. ― Какая прелестная вещь!
	— Константин Паустовский, «Повесть о жизни. Беспокойная юность», 1954

	Вечер был тихий, но не душный, и когда мы выехали в степь, стало казаться, что все это было уже когда-то: возница тихонько пел ― бормотал какую-то песню, последние краски заката горели перед нами, красные шапки татарника вспыхивали в высокой траве, и тесная бричка, поскрипывая, катилась по мягкой дороге.
	— Вениамин Каверин, «Открытая книга», 1949-1956

Боже мой, что было с садом! На клумбах, пышных и многоцветных, как огромные диванные подушки, росла дикая трава ― что ни день, то гуще и дичее. Непрорубленные и нерасчищенные аллеи превратились в сплошную заросль, ― надо было всё прорубать, чистить, засаживать снова. Здесь пышно распустились чёрные лопухи, тонкий крепкий вереск, ползкий и живучий, как змея; злой татарник с тяжёлыми мохнатыми цветами, нежная, фарфорово-розовая повилика, слегка пахнущая миндалём, и ещё какие-то цветы и травы, названий которых я не знал. Но мать ходила среди этого неистового и буйного цветения и качала головой. Конечно, ни её любимым тюльпанам, ни розам, ни малокровным и прекрасным лилиям было не под силу победить эту грубую и цепкую траву. Пруд, на котором когда-то, по рассказам, плавали лебеди, был тоже заброшен. <...> Теперь на её месте, между рыжих, замшелых кирпичей, осколков стекла, ставших мутными и радужными от времени и постоянной сырости, и чёрной, обгорелой проволоки ― над всем этим запустением буйствовала пышная сорная растительность. С весны здесь поднимались вверх и вширь гигантские, почти чёрные сверху, нежно-серебристые снизу, лопухи, с лиловыми черенками, такие мощные, что казалось, их не возьмёт даже коса. Они поднимались после первых же дождей и к началу лета стояли сплошной, непроходимой зарослью, совершенно скрывая от глаз развалины оранжереи. Росла здесь ещё сердитая, тоже почти совершенно чёрная крапива, с острыми листьями и жёлтыми нежными серёжками; вереск, издали похожий на канделябры, со всех сторон усаженные разноцветными крохотными свечками, кое-где полыхал ещё несокрушимый грубый татарник с ненатурально красивыми листьями, точно вырезанными из железа, и пушистыми алыми цветами, конский щавель, чертополох и ещё какие-то травы, такие же буйные, мощные, цепкие и несокрушимые.

— Юрий Домбровский, «Обезьяна приходит за своим черепом», 1958

Ящерицы грелись в оконных проёмах, где цвёл, крепко зацепившись за разбитые каменные подоконники, золотой дрок. Ласточки гнездились в пилястрах. В лоджиях, как в огромных каменных чашах, буйно разрастался пыльный татарник. На мраморных плитах муравьи прокладывали широкие аппиевы дороги. Подобно разрушенному с южной стороны Колизею, стоял тоже осыпавшийся с юга, со стороны моря, знакомый цементный бассейн. Он зарос по дну сухими злаками и бессмертником.

— Константин Паустовский, «Повесть о жизни. Время больших ожиданий», 1958

Николай Василич и виду не подал, что он Николай Василич. Он спокойно лежал, как может лежать в рогатых васильках поваленная берёза. Русачок-травник вспрыгнул на Николая Василича и, устроившись у него на спине, почистил лапкой свои усы. Потом слез на землю и пошёл к кустам татарника. У нас не только рогатые васильки. У нас и татарник есть. Из кустов татарника побежал к забору, пролез через дырку — у нас в заборе много дырок есть — и скрылся.

— Юрий Коваль, «Русачок-травник», 2000

Татарник в стихах

Цветок татарника

	Я при уборке ячменя Щадил татарник в поле. Он был эмблемой для меня Шотландской древней воли.
	— Роберт Бёрнс (пер.Маршака), «Ответ на письмо», 1790-е

	Болиголов, наркоз, с противным духом, — Воронковидный венчик белены, Затёрто-жёлтый, с сетью синих жилок, — С оттенком буро-красным заразиха, С покатой шлемовидною губой... Колючее создание, татарник, Как бы в броне крылоподобных листьев, Зубчатых, паутинисто-шерстистых, — Дурман вонючий, — мертвенный морозник, — Цветы отравы, хищности, и тьмы...
	— Константин Бальмонт, «Огонь приходит с высоты…», 1905

	А ветер обшарит кустарник. Просвистнёт вдогонку за мной. Колючий, колючий татарник Протреплет рукой ледяной.
	— Андрей Белый, «Бегство», 1906

	Видно, скоро на востоке Кровью зорька занялась... Я бульвар, а ты бульварник, Между нами тоже связь. Я кошмар, а ты кошмарник, Ты татарин, я ― татарник, Это ― скоро не пройдёт: Значит, кто́ кого возьмёт?
	— Михаил Савояров, «Тартарары» (из сборника «Не в растения»), 1908

	Лишь ветер, сорвавшийся с кручи, Взвихрит серебристую пыль, Да пляшет татарник колючий, Да никнет безмолвно ковыль.
	— Эдуард Багрицкий, «Враг», 1914

	Сквозь заросли татарника, ошпаренная, Задами пробирается тоска; Где дуб дуплом насупился, Здесь тот же жёлтый жупел всё, И так же, серой улыбаясь, Луна дубам зажала рты.
	— Борис Пастернак, «Тоска, бешеная, бешеная...», 1916

	Словно войлоком снизу подбитый, колючий, зубчатый, Остролистый, ребристый, ворсистый мордовник резной, И шерстистый татарник, и рыхлый, как будто помятый, Угловатый осот, — кто кусал их, кто резал пилой? Словно жёваный, нет, словно порванный или избитый, Несмотря на колючки, изглоданный кем-то бодяк О, какие невзгоды, уколы, удары, обиды Изувечили их, изъязвили, изрезали так?
	— Александр Кушнер, «Словно войлоком снизу подбитый, колючий, зубчатый…», 1984

См. также

• Репейник
• Репей
• Бодяк
• Осот
• Арника
• Артишок
• Татарское мыло
• Белокопытник
• Крестовник
• Кульбаба
• Мать-и-мачеха
• Чертополох