Дми́трий Па́влович Гу́бин (22 марта 1964, Иваново) — советский и российский журналист, радио- и телеведущий. Как пишущий журналист и колумнист работал в журналах «Аврора», «Огонёк», «GQ», «Elle», был главным редактором мужского журнала «FHM» (For Him Magazine).
Как радио-журналист вёл ток-шоу на «Радио России», «Маяке», «Вести-FM». Как тележурналист вёл программы на РТР и ТВЦ. Лауреат премии «Золотой микрофон», а также премий журналов «Огонёк» и «Elle». Работает в Москве, живёт в Петербурге.
Нельзя было критиковать укореняющуюся власть, нельзя было сомневаться в её вертикальной устойчивости. Более того, если в 97-м году легко приходили разные люди, от Явлинского до Зюганова (и я до сих пор вспоминаю моего первого Явлинского, моего первого Зюганова!), то к 2004-му году оставалась лишь тоскливейшая «Единая Россия»... Которая боялась отвечать даже на вопрос «Который час?» А я был колючий... Так вот, поскольку убивать меня было негуманно, мои друзья-начальники решили меня отправить в ссылку. Поскольку в Шушенском тогда вакансий не случилось, меня спровадили в Лондон, на полугодовой контракт на Би-би-си, рассчитывая, я так полагаю, втайне, что оттуда я уже не вернусь.
Тогда Селезнёв был ещё вполне действующим председателем, и за два часа до эфиров с его участием к нам приезжала Федеральная служба охраны и убирала со стола мою минеральную воду, чтобы я председателя Госдумы не опоил отравленным «Святым источником»...
— «Крупный план на среднем фоне»
Я предпочитаю работать с открытым забралом. Если у меня есть злой вопрос, я заранее говорю, что вот на такую-то тему хочу говорить. Я, например, на питерском телевидении говорил в 96-м Собчаку накануне выборов: «Знаете, Анатолий Александрович, все в городе только и говорят, что вы своей племяннице сделали бесплатно квартиру, и я не могу не спросить об этом». «Спрашивайте, — говорил он, — только у меня нет никакой племянницы». И я, заранее получив эту информацию, знал, как вести эфир, чтобы не выглядеть дураком...
— «Крупный план на среднем фоне»
Вообще, если я собираюсь спрашивать о чём-то запредельном, то стараюсь границы запредельного заранее прощупать. Перед записью Кабаевой во «Временно доступен», я, улучив в гримёрке момент, спросил, на кого похож её ребёнок: на маму или на папу? Ответ был, как про племянницу Собчака: Кабаева сказала, что никогда не рожала и ближайшие девять месяцев рожать не собирается... Дело в том, что глупые журналисты (а глупость — болезнь заразительная) свои запредельные темы обычно выкапывают на сайте compromat.ru. А потом умные гости их разделывают под орех. Лучше уж подстраховаться...
— «Крупный план на среднем фоне»
После Лондона я вспомнил боевую молодость и решил, что хочу быть главным редактором глянцевого журнала, коль публичная политика в стране умерла. И кинул клич по друзьям в глянце. Меня немножечко знали, я к тому времени был колумнистом GQ, вытеснив своей колонкой ни много ни мало Тони Парсонса. Колонка была в рубрике «Мораль» и строилась на простом приёме. Я писал крайне убедительный текст, уводил такую лестницу в небеса, убеждая читателя, что, скажем, надо забыть про возраст, что ночная жизнь, мотоциклы, молодые волчата и волчицы — это круто. А в последнем абзаце я у него лестницу вышибал. Заявляя впрямую: да ты урод, да ты потому и тратишь жизнь на свои беспонтовые тусовки, что не можешь ни создать, ни удержать, ни поддержать семью, а вернее её и ценнее её не будет ничего, и фишка не в том, чтобы в 50 лет колбаситься, а чтобы извлечь из каждого возраста максимальное достоинство. Мне сотрудничество с глянцем нравилось очень, хотя как главред я был тогда просто нулевой, я умел писать и редактировать, я умел выпускать таблоид в 32 страницы, но я представления не имел, что такое толстый глянцевый журнал.
— «Крупный план на среднем фоне»
Но мы делали и серьёзные вещи. Мы выходили с заголовком «Путин не президент России». В скобках — «Настоящий президент Петросян — смотри рейтинги». <...> Это было честное отражение реальности. Мы сказали, что есть две страны — «Россия 1» и «Россия 2», и что переходные пункты находятся возле любого мента на улице — достаточно подойти, и он переведёт тебя, куда надо. Глянец ведь действительно много себе позволяет, в этом причина популярности Esquire и GQ, этих двух бьющих под дых политических изданий. Если я правильно понимаю, на том же самом хефнеровский Playboy поднялся. Не потому, что там были голые тёлочки, и именно потому, что тёлочки и серьёзная политика, наука, литература ставились на равных.
— «Крупный план на среднем фоне»
Я же назвал идиотской идею Медведева по установке рамок на вокзалах. Я же сказал, что идиотизм по их установке происходит, наверное, потому, что Медведев не знает, как устроены вокзалы: он никогда не выезжал сам, покупая билет через интернет или в кассе, и он не оставлял вещи в камере хранения. Если бы путешествовал по миру сам, то знал бы, что на европейских вокзалах рамка и сканер стоят перед входом в камеру хранения: ты не можешь оставить сумку, чтобы её не просветили, а тебя не прозвонили. В этом есть логика. А на входе в аэропорт, в аэровокзал рамки бессмысленны. Очередь перед рамкой – это новая привлекательная мишень для террористов.
— «Крупный план на среднем фоне»
Я сказал, что меня пугает власть не потому, что она мерзкая, бездушная и бесчеловечная, хотя она мерзкая, бездушная и бесчеловечная, а то, что это власть никаких не засланных людей, то есть не оккупационная, и не власть касты (не брахманы, которые существовали в Индии, и не аристократы в России), а власть абсолютно народная, потому что во главе страны стоит сын Кухара и медсестры. А это значит, что мерзость власти питается мерзостью воспроизводящего её народа. Я думал, что мне за этого «кухара» вставят, хотя я просто использовал незакавыченную ленинскуюцитату.
Одним из трёх композиторов» Юрий Ханина назвал Союз кинематографистов. После музыки к фильмам Александра Сокурова «Дни затмения» и «Спаси и сохрани» было признано, что Ханин — «один из трёх композиторов, вошедших в номинацию за 1988 год». Я тоже не знаю, что такое номинация, но ещё двумя вошедшими были Шнитке и Гребенщиков. Запад, как водится, оценил Ханина выше, присудив в том же году и за ту же музыку Евро-Оскара, и не сомневаюсь, что «Полидор», «ЭМИ» или «Филипс» запишут Ханина раньше, чем «Мелодия».[1]
— «Игра в дни затмения», 1990
Пассивизм не опишешь через внешние приметы: как процесс он скорее отсутствие всякого процесса. Пассивиты ― подростки из вечной категории «лохов», не могущие «въехать», «врубиться» в самые простые вещи и потому вечно обречённые на роль люмпенизированного арьергарда. Ну, посмотреть «те́лек», ну под вечер погулять лениво в компании таких же «нормальных» ребят ― таков выраженный через вековечное нашенское «ну» образ жизни маленьких сомнамбулят. Не случайно при Брежневе заметить пассивизм как явление было невозможно: мёртвые в мёртвом царстве не бросались в глаза. Выраженьице «трудный подросток» прикрыло всех: и юных профессионалов-воров, и бунтовщиков-неформалов, и наших лохов. Андрей Малахов из нашумевшей повести Валерия Аграновского «Остановите Малахова!» ― в сущности, просто несчастный лох. Никто не думал, что это струя! Марионетки всё же двигались: «как все» играли в «морской бой» на последних партах плохо проветренных классов; ковыряли жирными ложками мерзейшие котлеты; подымали рваненькими кедами пыль на дворовой спортплощадке. Часто мимикрировали под положительного героя, прилежного комсомольца.[2]
— Александр Файн, Дмитрий Губин, «О племени младом и незнакомом», 1991
Все талантливые, держащие в руках жизнь мужчины нередко любят поиграть в шпану, эдаких разлюли-хулиганчиков, хотя на самом деле — и это вполне нормально — они просто любят славу, свою работу, деньги или женщин. Таково хулиганство, скажем, двух Никит — Михалкова и Богословского. Ханон — хулиган иного типа. Он щекочет, трансформирует, вышучивает и сплавляет с музыкой собственную жизнь, играя со всем и вся и давно зная, что истинна и противоположность каждой истины. (Как и заметил вполне справедливо Герман Гессе). Он абсолютно естественен в своих эскападах, а вот ни я, ни вы так, увы, естественны быть не можем. Что проводит между нами черту. Так что давайте, что ли, с уваженнием относиться к тем, кто играет по другому счёту, кто может отрезать себе ухо — как Ван Гог, или сказать «Горит бессмыслицы звезда, она одна без дна» — как Хармс. [3]
— «Лобзанья пантер и гиен», 1991
Некоторое время назад наш респектабельный «Огонёк» заказал Ханину статью о композиторе Скрябине. Мы, конечно, знали, на что шли, но всё же, получив заказ, икнули. И считаем необходимым сделать следующее предупреждение. Дамы и господа! Перед вами, с нашей точки зрения, не статья, не очерк, а текст, который получился, когда Ханон на время заменил фортепиано пишущей машинкой. <...> Не пугайтесь и не требуйте объяснений. Это специальный текст для икания. Постарайтесь понять, что могут быть и такие тексты, хотя, чтобы объяснить это, приходится спускаться от Ханина на несколько ступенек вниз. Но всё же спускаться ещё ниже вряд ли имеет резон. [3]
— «Лобзанья пантер и гиен», 1991
У меня в памяти до сих пор чеканные строки Ленинградской «Вечёрки», обвинившей Ханина в неуважении ко всем и вся («увы, журнал «Огонёк» не хочет извиниться»). «Вечёрка» могла, конечно, и напрямую написать, что Ханин — потрясающий музыкальныйхулиган, но почему-то не сумела. По истечении полутора лет я убедился, что Ханин — не просто выдающийся музыкальный хулиган, он — выдающийся композитор.[3]
— «Лобзанья пантер и гиен», 1991
Информационные законы кажутся ближе к школьным урокам, чем к ядерной физике, но это не так. Например, в интернете действует свой принцип неопределённости: работая с информацией, мы должны выбирать, что нам важнее: качество, скорость или объём, потому что три вещи вместе не совмещаются.
Вот почему глупо пенять Википедии на ошибки. Википедия обеспечивает широту охвата за счёт качества, и по-иному быть не может. Зато в Википедии есть статьи и про Антона Лихоманова, и про Вернера Гейзенберга, но наверняка с неточностями. При этом про Гейзенберга ошибок, скорее всего, больше, чем про Лихоманова. Просто потому, что про Гейзенберга статья большая, а про Лихоманова крохотная. Но, повторяю: в интернете либо количество, либо качество.
...лучшее, что могут сделать сегодня и «Публичка», и «Ленинка», и прочие библио-гранды, — это оцифровать и выложить в открытый доступ книги из своих хранилищ, начиная со специализированных энциклопедий и словарей. Их электронные тексты должны быть эталонными, сверенными с оригиналами. Так библиотеки могут помочь специалистам, которым важнее качество, чем количество. Но пока что сайт Российской национальной библиотеки в этом смысле мёртв, — в отличие, скажем, от сайта Библиотеки Конгресса США.
— «Дурак не понимает, что такое Википедия»
Самое смешное, что я с Минкультом в определении русской цивилизации согласен, и сам это не раз писал: Россия не Европа. Современной русской культуре не свойственны ни европейская логика, ни европейское равенство перед законом, ни ценности западного негероического христианства. Наша культура: «Слабых — бьют». Западная культура: «Слабых бьют негодяи».
Поэтому я нынешнюю отдельность русской культуры от Запада (а культура — это всё то, что человек производит, минус гены) воспринимаю как трагедию. А министерство современной русской культуры — похоже, как повод для восторга.
— «Россия не Европа, а культ – не культура»
Я прочитанные книги конспектирую самым неудачным, однако практически удобным для журналиста способом: выписываю цитаты. Конспект в колонку не вставишь, а вот цитату — запросто. Как-то я даже предложил Ивану Засурскому написать для «Частного корреспондента» рецензию на книгу, состоящую из одних цитат. Засурский впал от нового жанра в ажитацию, однако текст так и не вышел. Это легко понять: цитата упускает контекст, в отличие от конспекта.
— «Россия не Европа, а культ – не культура»
Для меня Гоголь-центр – это даже не театр родной, а продолжение дома. Я туда хожу, как дачник идет на веранду: поваляться на диване, почитать книжку, полюбоваться игрой солнца и сосен. <...>
Видимо, Гоголь-центр, где молодая кровь вливается в любое забредшее тело, обожаю не я один. Там хлопают в конце спектаклей на разрыв ладонных связок. Там влюбляются. Там не влюбляться вообще невозможно.
— «Уходя, уходи» (латышские гастроли в Гоголь-центре)
С тех пор, как там появился Серебренников, и худший театр Москвы превратился в лучший театр Москвы, свежий как клинок, рассекающий влёт утреннюю траву в росе, на меня снизошло абсолютно театральное счастье. И когда Дима Киселёв топтался и перделся именно на Серебренникове, это было для меня показателем. Киселёв — умный человек с тонким европейским вкусом. Гоголь-центр ему должен нравиться очень: я с Киселёвым четверть века знаком. И то, что он топтался, выдаёт в нём умного человека, который понимает: служить злу — так уж до конца, безоглядно, изгаляясь именно там тем, что лично тебе по душе. Заказчику с копытом ни на 5%, ни на 95% служить невозможно — только уж на 100%. Уж коли на крыле храма вы совершили сделку: ты ему целуешь жопу, а он тебе отдаёт весь телемир... это так, к слову.
— «Уходя, уходи» (латышские гастроли в Гоголь-центре)
Серебренников сегодня — лучший сценограф страны, а, быть может, и мира. Так, как он сцену, умел чувствовать кадр, быть может, Бунюэль, когда понимал, что, вот, пора через супружескую спальню пробегать страусу. И сценография «Войцека» замечательна. Это не просто сценография — телография, звукография, светография.
— «Уходя, уходи» (латышские гастроли в Гоголь-центре)
<Книга> «Рождение Европы» чрезвычайно важна для современного российского сознания, т.е. сознания эпохи наступающего и глумящегося обскурантизма, и важна по двум причинам.
Первая причина в том, что бесконечность российских споров, является ли Россия Европой, основана на непонимании того, что такое Европа, каков европейский фундамент. А эту идею сформулировал ещё в 1922 году Поль Валери. Европа — это Афины, Рим и Иерусалим. Это античная Греция, Римская империя и появление среди народа Израилева Иисуса из Назарета. Европу связывают в единое ценностное целое именно эти обручи: греческая логика, римское право и негосударственное западное христианство, в котором слабость побеждает силу и в котором несть эллина и иудея. И об этом Ле Гофф пишет так страстно и так наглядно, что в глупый спор о России и Европе уже не хочется встревать. Мы не Европа, хотя и носим европейский наряд. В отличие от Финляндии, которая абсолютно Европа, потому что, не зная Афин и Рима, приняла наследство Афин и Рима.
— «Жак ле Гофф: тот, кто создал европейскую цивилизацию»
Я не ожидал, что смерть 90-летнего французского интеллектуала вызовет у меня слёзы. Слёзы должна вызывать не смерть интеллектуала, но смерть интеллекта, а в эпоху мракобесия она косит людей, что твоя средневековая чума, и для меня моя страна, от моря до моря, — звон чумных колокольчиков.
Нет больше в Европе Жака Ле Гоффа.
Есть повод, как противоядие от чумы, прочитать его книги.
— «Жак ле Гофф: тот, кто создал европейскую цивилизацию»
Замечательная книга знаменитого биолога Ричарда Докинза «Эгоистичный ген» является особенно замечательной потому, что она написана как бы с точки зрения гена. И тогда многие вещи начинают выглядеть по-другому. Например, мы с точки зрения генов — всего лишь человеческие машины, доставляющие гены к месту их репликации.
Этот приём — смещённая точка зрения — позволяет на многое посмотреть на другому.
Что бы сказали наши смартфоны, коммуникаторы и ноутбуки, если бы им пришлось оценивать, скажем, вокзалы, аэропорты, поезда и самолёты?
— «С точки зрения розетки. Где прикурить в новом Пулково?»
Главное удобство современного путешественника — это вовсе не буфет, мягкие кресла и вообще всё то неуловимое, что называется «сервисом».
Главное удобство – возможность подзарядить ноутбук или смартфон.
И я давно на все новые вокзалы и аэровокзалы, самолёты и поезда смотрю исключительно с этой точки зрения. И поэтому, скажем, скоростной поезд «Аллегро» мною любим: там розетка у каждого кресла. А любимый другими «Сапсан» для меня — сплошная дискриминация на колёсах: там розетки положены лишь бизнес-классу. <…> В сияющем новом «Пулково», являющем несомненный прогресс на фоне старого отвратительного аэропорта, я никаких розеток не обнаружил. А в ответ получил упрёки в отсутствии патриотизма и низкопоклонстве, однако ни одного совета по поводу того, где в «Пулково» можно дать моему ноутбуку прикурить.
— «С точки зрения розетки. Где прикурить в новом Пулково?»
Американский фантаст Артур Кларк прогнозировал, что уже в 2016 году мир перейдёт на новую валюту, и этой валютой будет киловатт-час.
Похоже, он не сильно ошибался: в мире на вес золота заряженная батарейка, дающая возможность оставаться на связи в любую минуту.
Стоит ли удивляться, что в обществах с гигантским социальным расслоением даже зарядка батарейки воспринимается как привилегия и достаётся не всем?
— «С точки зрения розетки. Где прикурить в новом Пулково?»
Я довольно быстро понял, что мне в FHM нужны не революции, а просто развитие того, что сделал до меня Бахтин. Он придумал, например, рубрику «Все без ума от Леры». Это было такое на разворот секс-интервью, обильно проиллюстрированное как бы на «поляроиде» сделанными снимками бывшей жены владельца «Сердождя» Дмитрия Савицкого Леры, которая расспрашивала очередную тинэйджерскую звезду о том, как часто тот мастурбирует и во сколько лет впервые трахнулся. И Дима Билан в ответ трогательно рассказывал о сексе сразу с двумя тёлочками, которым, по версии Билана, он сказал: «Пойдем, пососёмся», — ну вот и понеслось.
— «Крупный план на среднем фоне»
Я занимался маленькими переделками журнала. У нас была, например, в начале номера рубрика «Секс», которую правильней было назвать «Ню», там публиковались отличные снимки из альбомов издательства «Taschen» — там много чего попадалась любопытного, какая-нибудь вековой давности порнография, очень трогательная: женщины в корсетах, усатые мужчины. Но эта рубрика всех рекламодателей вводила в ступор. Компания Toyota никак не хотела размещать рекламу на соседней полосе с группой дореволюционных циркачек без трусов. А первая треть журнала – она самая лакомая и самая дорогая, и, если вы хотите просчитать коммерческий потенциал журнала, можете пролистать первую треть. Ну, я взял и передвинул рубрику в последнюю треть журнала.
— «Крупный план на среднем фоне»
Глянец — это выдуманный мир, и не нужно в него лезть с неглянцевыми правилами. Дима Быковъ вёл ещё одну рубрику — «Это твоя бывшая девушка». В ней помещались рассказ о брошенной девице, полосной снимок девицы в бикини, а в правом нижнем углу ставился заголовок «Кусай локти, такой-то!», где добавлялась фамилия любого литературного персонажа — например, «Кусай локти, Тимур Командов!». Первое попавшееся фото кусателя бралось из интернета, а девушки в бикини были девушками из модельного агентства, которым мы не платили, но которые на халяву получали снимок в портфолио и вечную славу. Монологи брошенных девушек Быковъ сочинял примерно так: «Моя леденящая душу, но находящая отклик в тонко организованных людях история началась в колхозе имени Светлого пути в Гуантанамо в 5:27 утра тёплого майского дня прошлого года. Голосисто заливались петухи...» Потом я узнал, что многие в эту упоительную чушь верили, включая суровых мужчин из колоний строгого режима, обуреваемых жаждой знакомства и прочими мужскими инстинктами.
— «Крупный план на среднем фоне»
...я знаком с учеником Ролдугина, подтвердившим, что тот очень хороший виолончелист. «А какой это человек, — добавил он, — я даже говорить не хочу». Но, знаете ли, в музыке гений и злодейство ещё как совмещаются![4]
В 1987-м уехал в Ленинград. Полгода ночевал на диванчике главного редактора журнала «Аврора», окружённый Зимним дворцом, Марсовым полем и прочими красотами. В результате получил свою дозу великодержавного петербургского шовинизма.
— «Хоморик этого, Губина»
Пять лет я езжу на работу из Петербурга в Москву, наблюдая превращение второй столицы в Рим при варварах: местные пейзане (гордые римляне) пасут коз на развалинах Колизея. Сходство — внутреннее. Грязь, дороги перекопаны, каждый ремонт – триумф хамства, указателей – ноль. По набережным — битые бутылки, на дороге фиг кто уступит, и даже в музыкальных магазинах продавцы не пританцовывают, а тупо смотрят в пространство. Минор.
— «Хоморик этого, Губина»
Экономической географией упадок не объяснить. Транспортный узел, граница с Финляндией, промышленность, ВУЗы. Не объяснение – и некоторая, хм... чудаковатость нынешних обитателей Смольного. Ну да, «твёрдый хозяйственник» Яковлев, если судить по хозяйству – жидок до газообразности, но среди мэров остальных 16 городов — что, чудаки не встречаются?..
Боюсь, главная причина в том, что Петербург — интеллигентский оплот постсоветской России. А интеллигенция – это не социальный, а политический класс, миссия которого – не производить, а быть в оппозиции к власти. Только по этой причине в СССР академик-стукач из интеллигенции исключался, а шоферюга, читающий самиздат – туда же записывался. Отсюда — презрение к результату труда...
— «Хоморик этого, Губина»
То, что интеллигенты сохранялись благодаря советской власти — очевидно. В Европе их братья по разуму вымерли в начале 20-х, образовав класс востребованных реальностью специалистов и self employed. После 1991-го и у нас оставаться интеллигентом — глупо. Однако интеллигентские настроения живы, и недооценивать их опасно. Собчака свалила именно интеллигенция: его внутренней, не всегда сознаваемой идеей было отстроить город-фиесту, Рим ХХ века...
— «Хоморик этого, Губина»
...Яковлев, надо отдать ему должное, чаяния интеллигенции удовлетворил. Он создал миф о жадной, бесчестной, укравшей все деньги Москве. И Питер с мрачным восторгом воспрянул: вот почему всё так плохо! Зато мы! Духовная столица! Высокая культура! Великая история! Архитектура! Идейные наследники! Хотя ни к великой истории, ни к великой архитектуре нынешние горожане отношения не имеют. Они имеют отношение к облупленным фасадам, загаженным подъездам, славе криминальной столицы и улицам разбитых фонарей.
— «Хоморик этого, Губина»
Хватит при слове «культура» закатывать глаза: культура — это не когда читают «Каштанку», а когда на улицах есть урны. Пора убить интеллигента в себе, иначе он воссоздаст в голове советский строй, как СССР благополучно воссоздан в Петербурге.
Пли.
— «Хоморик этого, Губина»
Но я же не называл Медведева фашистом. Или Путина. Потому что, скажем так, на месте своей работы ни Путин, ни Медведев не делают того, во что превращён Петербург. Для меня есть вещи, определяемые однозначно. В Петербурге был уникальнейший памятник — Кировский стадион, феноменальное Сталинской архитектуры сооружение. Он был спроектирован по античным канонам. Для этого на стрелке Крестовского острова насыпали огромную гору, в кратере которого устроили стадион в виде классического амфитеатра, а по внешним сторонам кратера шли по спирали дорожки. И наверх каждый мог въехать на велосипеде или роликах. И для тебя постепенно, с каждый кругом, открывался вид на Финский залив. Феноменальная вещь, нигде больше в мире. И это было уничтожено, чтобы построить там «Газпром-Арену». Дело не в том, что строительство сначала оценивалось в 6 миллиардов, а сейчас уже в 33, — а в том, что взяли общественное, фантастической красоты место и заменили его газпромовским. Кто как не фашисты эти люди? Фашизм — это уничтожение общественного и замена его партийным. Нацизм — уничтожение мира в пользу одной нации.
— «Крупный план на среднем фоне»
Медведев и Путин не устраивал так, что будет задавлена снегоуборщиком 80-летняя жительница блокадного Ленинграда, мама моего друга и соавтора Лёвы Лурье. Что будет со сложнейшим переломом ног в больнице валяться Стас Пылев, с которым я когда-то делал первое своё ток-шоу на питерском телевидении. И ни Путину, ни Медведеву я не могу предъявить упрёк, состоящий в том, что консьержка в нашем доме, блокадница, говорит: «Димочка, такое было только в блокаду, и то тогда город расчищался лучше».
— «Крупный план на среднем фоне»
Валентина Матвиенко меня волнует меньше, потому что это очень простое явление. Она такая Елена Батурина, которая искренне убеждена, что Венеция — говно, где каналы воняют, домишки старые, и, конечно, нужно всю эту рухлядь снести и заменить монолитным железобетоном. Ведь снаружи всё то же самое будет, даже лучше! Она не понимает, что такое история. Она не понимает, что в старых вещах есть смысл. Старые туфли ведь выбрасывают, не так ли?
Но проблема, повторяю, не в ней. Да я бы Матвиенко в задницу целовал, если бы она одна такой была, а все вокруг про Питер понимали. Когда я читаю интервью Вуди Аллена, который говорит, что Петербург — один из самых потрясающих городов мира, и что это – одна из мировых жемчужин, но что это понимает он, а не жители Петербурга, я плачу. Я читал его интервью в «Ведомостях» и рыдал: Вуди Аллен это понимает, я понимаю, а этого не понимает не Матвиенко какая-то (да и бог совсем с ней), а сами петербуржцы.
— «Крупный план на среднем фоне»
...меня уволили... Первой реакцией коллег было: «Ты не мог придержать язык за зубами?» Но как вы представляете себе радиожурналиста с языком за зубами? Вторая реакция: «Ты в деньгах много потерял?» Слушайте, у меня отбирают исторический город, который называется Санкт-Петербург, и этот город стóит в миллиарды миллиардов раз больше, чем зарплата Димы Губина за всю его жизнь. У меня сокровище отбирают, настоящее сокровище и превращают его в новодел! Поэтому, конечно, я ору.
— «Крупный план на среднем фоне»
Я действительно испытываю сильные чувства к Валентине Матвиенко.
Мой роман с ней вошел в эндшпиль в конце второй по счёту питерской блокадной зимы, когда я сказал всё, что о думал о ней как о наместнице, гауляйтерше, в эфире радиостанции «Вести FM», где я вёл утренний эфир в одной линейке с Владимиром Соловьёвым.
...я вообще парень не из грошовых, как говорит в подобных случаях мой коллега Дима Дибров.
— «Крупный план на среднем фоне»
Меня зовут Дмитрий Губин. Отчество — Павлович.
Я родился в 1964 году в Иваново в окружении угрюмых ткачей, разбитных ткачих и любящей родни, не имеющей к первым двум категориям отношения.
В 12 лет понял, что за самовыражение можно получать не только шишки, но и деньги, и начал печататься в местных газетах.
Примерно с той же целью в 1981-м поступил на факультет журналистики МГУ, откуда несколько раз пытались выгнать примерно по той же причине. Окончилось ссылкой в Волоколамск по распределению, в редакцию районной газеты с пробрежневским названием «Заветы Ильича».
— «Хоморик этого, Губина»
Поехали! То есть, здравствуйте, дамы и господа.
Не то чтобы идеальная форма обращения, но так я когда-то выходил каждый день в эфир. Композитор Ханин, например, ко всем обращается «Мужик!», независимо от пола, возраста и количества. Было время, когда меня в эфир ещё пускали. Не так, если разобраться, и давно. Раз вы это читаете, то значит, либо ошиблись IP-адресом, либо хотите со мной связаться, либо что-нибудь разузнать.
— «Хоморик этого, Губина»
До весны 2007-го <я> был главным редактором журнала «FHM» (5-го в списке мужского глянца, между прочим) — и, как ни смешно, многим до сих пор интересен только в этом качестве. А до того я вёл программы на радио, писал колонку в «GQ» и в миллионы других изданий, тусовал где можно и где нельзя (там особенно нравилось).
— «О себе»
Ныне я, подобно Диме Быкову, искренне пожимаю плечами при слове «гламур», а также профессионально многостаночничаю, являясь разом обозревателем «Огонька», ведущим программы «Временно доступен» на ТВЦентре (веду вместе с Димой Дибровым), «Большая семья» на «России» (веду вместе с Димой Харатьяном) и, вот, только начал вести утренний эфир по пнд и пт на «Вестях ФМ» (в одной линейке с Володей Соловьевым — у него вт, ср, чт)... А ещё по ночам, когда Дима Быков пишет романы, я бомблю у Ярославского вокзала! И, конечно же, немного шью.
— «О себе»
...второе потрясение было связано с набором людей. Я взял одного парня, с которым был знаком по Петербургу, — мужчину тяжёлой судьбы: алкоголь, разбитый мотоцикл, но он поклялся, что пить в будни не будет. Он лихо довольно писал про мужские забавы — кулачные бои, шрамирование, про диггеров, скалолазов. Ему для обустройства в Москве не хватало денег, я дал ему в долг. А после получки он вдруг пропал. Телефон отключен. Где живёт — неизвестно. А у нас вовсю сдача номера. И вдруг получаю от него e-mail: «Я в Сочи, прошу журналистом меня больше не считать». Я в ярости сделал два круга по кабинету, причём, как потом определили по моим следам, прямо по стенам и потолку.
— «Крупный план на среднем фоне»
Благодаря глянцу я объездил полмира. Не в каждой жизни случится ужинать в Парижской Grand Opera Garnier, когда по левую руку от тебя в бриллиантах Ильзе Лиепа, а по правую — в бриллиантах Рената Литвинова, и все вы пьёте Perrier-Jouet Belle Epoque. Я нажрался ночных клубов, тусовок так, что никакими коврижками теперь не заманишь. Кстати, ещё приказ о назначении не был подписан, а у меня на столе уже лежали подарки от рекламодателей и приглашения (в первый рабочий день!) на вечеринки. Я, конечно, как полный идиот пошёл в клуб «Осень» к указанному времени сбора гостей. Я никогда не забуду это ощущение, сравнимое с тем, когда, стоя на сцене, обнаруживаешь расстёгнутую ширинку, а из неё рубашка торчит — ты один в клубе. В Москве только ведь лохи и свежеиспеченные главреды по приглашениям являются вовремя.
Настало время, когда я обожрался настолько, что одну редколлегию начал словами: «Коллеги, у меня для вас очень хорошая новость — только что сгорел клуб «Дягилев».
— «Крупный план на среднем фоне»
Главные редакторы — рабы на галерах, но жизнь главного редактора дает эгоистическую возможность посмотреть мир. Благодаря редакторству я узнал Германию, полюбил эту страну, я прощупал её автобаны низкопрофильной резиной на скорости 310 километров в час. Я несколько раз побывал в Америке, съездил в Китай. Я горные лыжи и сноуборд благодаря глянцу освоил, потому что, когда первый раз получил приглашение в Куршевель, решил, что все там офигенные спортсмены и стал брать уроки!
А ещё в начальниках я увидел массу вещей, которые раньше не замечал и не понимал. Я знал, что такое редактировать тексты, но не знал, что такое увольнять людей, и какое это мучение. Однажды я подошел к фон Шлиппе проинформировать об увольнении сотрудника, а он мне сказал: «Во-первых, это не его ошибка, а ваша — вы его взяли на работу, и вы должны помнить, что сейчас ценойкарьеры другого человека будете исправлять свою ошибку; во-вторых, вы обязаны поговорить с человеком три раза — объяснить, что к нему есть претензии, второй раз — объяснить то же самое, если он не понял, и только третий раз вы должны обсудить условия расставания».
— «Крупный план на среднем фоне»
Может, у меня в тот момент, благодаря Соловьёву, который много чего позволяет, была иллюзия – я забыл атмосферу страха. Хотя получал каждый день эсэмэски: «Дмитрий, судя по всему, сегодня — ваш последний эфир», «Жалко, но, судя по всему, сегодня последний эфир». И глаза коллег, ужасом объятые... Ребят, что я говорю? Вещи, которые общественно значимы. Я очень хорошо понимаю Леонида Парфёнова, когда он сказал, что он не занимался политикой, и что он был снят с эфира не из-за политики, а — из-за профессии. У него такая профессия — интервьюировать и задавать вопросы, имеющие общественный интерес.
— «Крупный план на среднем фоне»
Когда я узнал, что больше не веду «Временно доступен» (а ещё в июне меня уверяли, что всё ОК, и что в конце августа записи возобновятся), то, на всякий случай, позвонил N.
N. замечателен тем, что его любят все — и правые, и левые — и никто не смеет ему отказать.
Я попросил N. узнать, в чём дело. Это требование Старой площади или перестраховка того самого Пономарёва, с которым я не знаком?
«Старик, поздравляю! — раздался через час в трубке хрипатый голос N. — на центральные каналы можешь даже не соваться.
На тебя полный запрет, тётя Валя постаралась. И всё телевидение это знает».
Вот, собственно, и вся история, и я даже не хочу добавлять, что «вот и возвратился СССР», и не хочу писать о запрете о профессии, — словом, не хочу писать ни о tempores, ни o mores.
— «Как я попал в чёрные списки»
В конце концов, меня убирают из эфира по политическим резонам в шестой раз.
Первый раз это сделал в 1996-м Анатолий Собчак (я вёл «Час мэра» на «5 канале» — но тогда мне позвонил глава канала Олег Руднов и принёс извинения за Собчака, а после эмиграции извинился и сам Собчак).
Затем меня выгоняли из «Вестей» по распоряжению, если не ошибаюсь, Волошина (там была сложная интрига с распространением медиавлияния Березовского, и я жертвою пал, а Березовский пал позже) и из радиоэфира «Маяка 24», когда я в прямом эфире, в рамках подготовки к Олимпиаде, уговорил Леонида Тягачёва принять от меня 1000 долларов на ремонт туалета в сочинском аэропорту, с установкой над писсуаром мемориальной таблички «От Димы Губина — Олимпийским играм». Но тогда мне честно выплачивали двухмесячную компенсацию — не говоря уж о том, что действительно извинялись.
— «Как я попал в чёрные списки»
Что касается меня самого, я предпочёл бы, чтобы на поминальной дате после моей смерти пели, веселились и играла музыка: Каравайчука, Десятникова и Хано́на. Но это моё личное желание.[5]
— Дмитрий Губин, «Особое мнение», 10 августа 2015
Я от русской нищеты сбежал в Германию. Здесь по крайней мере продукты дешевле, а качество выше, чем в России. Здесь хоть с голоду не подохнешь. Здесь хоть поставят на довольствие. Деньги не большие, но в Германии от голода никогда не помрешь. А то, что в России Крылов подыхал с голоду, это меня потрясло. Он – человек. И я уважаю принцип государства Германии, я практически стал здесь германофилом, и я понимаю, почему многие пытались превратить Россию в Германию, начиная от Тютчева, который был абсолютным германофилом. Он 25 лет прожил в Баварии. И «люблю грозу в начале мая» — это про баварскую грозу. И «умом Россию не понять» — это попытка примирить ее с той страной, с Германией и Баварией, которую он очень любил.[6]
Статья в Википедии
Медиафайлы на Викискладе
.svg){kind=logo}
