Итальянские очерки (Петровская)

«Итальянские очерки» — цикл статей, рассказов, фельетонов и очерков Нины Ивановны Петровской, в котором раскрывается неожиданный, совершенно новый образ Италии. Пережитые потрясения и глубокий душевный кризис писательницы стали своеобразным фильтром мироощущения и ви́дения, сквозь который проходят все без исключения впечатления о «жизнерадостной и солнечной» стране — в очерках нет самозабвенного восхищения или безотчётной радости (свойственной многим русским путешественникам и эмигрантам), напротив, они буквально пропитаны колкими издёвками, неприятием и даже ненавистью к существующему укладу жизни итальянцев. Особый исследовательский интерес представляет серия антифашистских очерков и фельетонов, написанных в период прихода к власти Муссолини.

Итальянский цикл печатался в берлинской эмигрантской газете «Накануне» в 1922—1924 годах.

Цитаты

... об Италии, итальянцах

К вечеру, нагулявшись, надышавшись чужими ароматами, упившись легкохмельным итальянским вином, интернациональные гости млеют на террасах отелей под звуки вечной тоски и страстные стоны неаполитанского оркестра.
И кажется им, что всё это уже в раю, в земном раю, охраняемом кудрявыми черноглазыми ангелами.^[1]

Завтра, всегда, вечно будут тянуться в «bella Italia» миллионы иностранцев. Будут бродить по ледяным залам музеев, дивиться небу, синему, как раскаленная эмаль, упитываться музыкой мрамора, заглядывать в бездонность чёрных глаз, будут гореть, не сгорая, в её огнях и влечься к ней издрогшим сердцем. И после, в сумерке седых утр и в черноте холодных ночей будут томиться по ней и, не зная, любить до смерти.

Чтобы понять Италию до конца, чтобы знать за что её осуждать и почему любить, недостаточно скитаться из города в город, не заглядывая в глубь страны.

Итальянская женщина должна до могилы раздувать священный огонь домашнего очага. Раса с групповой душой не может допустить ни явных «падений», ни «отступлений в мир сладострастия».
Это оскорбление рода, предки перевернулись бы в гробах.
Если вы желаете «divertirsi» вне закона, идите в шантан, на улицу, в публичный дом. Никто и слова не скажет, когда на заре, с лицом лимонного цвета, обнимая какое-то шёлковое пальто будете вы ломиться в дверь соседней лавки вместо желанного отеля.
Но «порядочная женщина», — другое дело. Кто запретит ей выйти из дому за покупками или к портнихе в целомудренный утренний час? Утром люди невинны, как дети, и никто не заглянет в чужом подъезде под опущенную дамскую вуаль.
К 12-ти она вернётся к обязанностям супруги и матери.
«Он» тоже вернётся к своим пенатам; и будут ещё вкуснее традиционные макароны под приправой совершенного грешка.

Любовь не загадка и не драма, не замкнутое само в себе роковое одиночество, кричащее к глухоте другой души.
Всё это придумал Д`Аннунцио, разложившийся в пороках, как осклизлый червивый сыр. (Таким его считают теперь в Италии).
Любовь, — это просто разрешение простого вопроса: в молодости кипит кровь, и нужно «divertirsi», а под старость необходим семейный очаг.

Романо любит пить, есть и «divertirsi». От этого слова в Италии не скрыться, не убежать.
Это девиз жизни старых и молодых, детей и параличных стариков.
Итальянцу нужен праздник, он зачах бы, если бы пришлось праздновать только 52 воскресенья в год.

Народ и буржуазия в Италии не живут на двух полюсах, и нет между ними социальной бездны.
Те же нравы, те же основные задачи существования, земного, утробного, всегда упирающегося в тупик небытия. Разница лишь чисто внешняя, а база одна. Все с верху до низу хотят идти по линии наименьшего сопротивления. Работать как можно меньше, есть как можно лучше и переварить до дна всю порцию наслаждений, отпущенных на долю. Выпить всю чашу не расплескав ни одной капли и упокоиться возле предков в широкой родовой могиле.

Спят на папертях, в чужих подворотнях едят мочёные бобы, но уже в свой час, — извините! — остерия для них такая же мать, как для всех остальных. Здесь все полноправны со своим поллитром или литром. Но общий праздник интимнее, проще, задушевнее, чем то там за Тибром, где ни плюнуть тебе, ни выругаться ни стукнуть ладонью по столу (чисто романский, простонародный жест), подзывая гарсона.

Прах безвестного героя поставили в церкви, окружили почётным караулом, и сам король приехал на поклонение. Томили три дня истлевшие чьи-то кости. Развевались петушиные и страусовые перья, горела на солнце мишура мундиров, в гирляндах и венках утопал гроб, гремели патриотические речи.
А вечером, до поздней ночи лопались соседние траттории и кафе.
Расходились и разводились по домам довольные, счастливые, гордые праздником.
Что сделалось потом с двенадцатью матерями, — никто не знал. Да что особенного, верно уехали, куда нужно, влачить до могилы своё горе.^{[комм. 1]}

Вспоминаются горестно годы, проведённые в Риме в какой-то неизгладимой обиде на эту вздорную крикливую жизнь, просачивающуюся в каждую щель самого уединённого жилища и грубо выбивающую человека из его интимного ритма.
Нужно уйти далеко по Тибру и затеряться в пустырях, заросших бурьяном, чтобы за спиной утонули, наконец, в сизом облаке города кафе с оркестрами; шёлковые юбки, автомобили, пёстрые витрины лавок.
Всё это экзотически быстро растущей жирной плесенью покрыло «Страну измученную страстностью судьбы».^{[комм. 2]}

Тяжёлые янтарные гроздья гирляндами висящие над каждым порогом, какие-то смеющиеся люди, топочущие в широких кадках, полных винограда, вереницы им же нагруженных ослов, неспешно спускающихся в деревню, дымные горы на горизонте, зеленопепельные оливковые склоны, серебристый звон печально льющийся с маленькой колоколенки высоко торчащей над деревней, шарканье грубых сапог на площади, плеск фонтана, античные абрисы женщин с медными кувшинами на голове и бледнеющее хризолитовое небо. Потом всё закутается в бархатисто-мягкий мрак октябрьского вечера, и будут ярки только дымножёлтые пасти остерий.^{[комм. 3]}

День прошёл словно солнечный сон. И будет вспоминаться потом уголок сказочной беспечальной страны, точно возникшая чудом во мраке картина.

Наталина, похожая на корявую виноградную лозу в декабре: она весело рассказывает о том, что после сбора винограда вернётся к обычному своему занятию — обмыванию покойников. Наталина говорит об этом буднично и спокойно: в царстве Вакха не страшна и смерть. Итальянец принимает её шутя. На кладбищенских аллеях играют дети, а каменщики завтракают на свежих могилках. В траве трёхлитровый бочонок вина. «Не угодно ли?» — радушно угощают они прохожих.

... о землетрясении в Авеццано

На второй день землетрясения в 1915 году поезд шёл от Рима до погибшего городка Аветтано вместо двух, — шестнадцать часов. На рельсах лежали камни, неубранные тела, стояли гроба.
Из встречных поездов призраки без бровей и ресниц (их срезало вихрем горячего песка), в одеялах и лохмотьях кричали только одно слово:
Хлеба!..
Почему-то лишь через 18 часов доложили королю о катастрофе. Были посланы разведчики на аэропланах, а ещё через 8 часов прибыла помощь.
Городок Аветтано (Avezzano) в несколько секунд провалился в тартарары, как некогда Содом и Гоморра. Romani жевали губами и злорадствовали:
— Бог знает, кого наказует!.. Абруццези народ злой и скупой.
Двенадцать тысяч мёртвых лежали в Аветтано в общей гигантской могиле. По-прежнему благодатно синело небо, январское солнце играло осколками сифонов из-под сельтерской воды. Они почему-то усыпали всю дорогу.
В одном доме уцелела только лестница. Стояла, торча над пустотой, а на последней ступени, — корзина с бельём от прачки. Где теперь прачка и обладатели белья!..

... о литературе

Мучительность преодолений, сознание необходимости разрыва с прошлым и неизбежное повторение старых форм в новых комбинациях, — множество намёков на школы и ни одной создавшейся, множество пестрящих имён и ни одного захватывающего грандиозностью таланта, — вот схематический силуэт новой итальянской литературы.

... о политике, фашизме, Муссолини

Горластая политика, ожесточённая борьба, словно грибы после дождя, народившихся партий... происшествия: кто-то голышом пробежался по Корсо, зашёл в кафе Аранья и спросил рюмку вермута к великому соблазну дам и ужасу лакеев.
Маринетти прочёл лекцию и был обсыпан апельсинными корками.
(Нет пророков в своём отечестве!).
Семь человек, утомлённые жизнью, переселились добровольно в лучшие миры.
Вечная память не нашедшим ни на земле ни на небе своего бога!

Мирная публика шарахается в переулки, когда банда молодцов в чёрных рубашках без шляп решительно и угрожающе шагает по мостовой.
Цвет их — чёрный. И это положительно напоминает что-то знакомое...
В них стреляют в суматохе солдаты и городовые (будто нечаянно!).
Забастовку объявили. По улицам шныряют блиндированные автомобили. Шныряют бесшумные, как ящерицы, подмигивают чёрными жерлами игрушечных пушечек, но никого не намечают.
Грохочут камионы, унизанные до колёс солдатами. Солдаты в подъездах.
Приятные весёлые лица, курят, шутят. Кажется, военный праздник, и настроение не подавленное нисколько.
Лавки осаждены, как перед Пасхой.
Нужно, значит, купить свечей и запастись водой. Вспоминается старина: улицы Москвы, потонувшие в мятельном мраке, неизвестно откуда летящие невидимые, запевающие близко мухи. Мало ли что вспоминается ещё!..
Уже 3 часа, а всё по-прежнему, только лавки полуприкрыты, — от фашистов...

Он словно с неба упал и сразу как триумфатор. Его «рявкающая» речь, громыхающая словно цепями, загипнотизировала до потери сознанья, до утраты национального стыда.
Муссолини взрывает мосты между Италией и современностью, изолирует её внутренно, — и его речь в палате прерывается рукоплесканиями, ему рукоплещет сенат. Страна, только вчера проклинающая фашистов, как личных врагов своих, принимает лозунги «чернорубашечной революции», и собственными руками укрепляет на древке её чёрное знамя.

Муссолини сам — никто или ничто. <...> он лишь воронка, через которую должно пролиться неизбежное...

Именно с помощью Муссолини и произойдет неизбежная революция. <...> Выжигая калёным железом «коммунистическую язву», Муссолини режет себя самого по живому телу. С групповой душой итальянского народа шутки плохи. У них как в сказке: — детка за бабку, бабка за дедку, а дедка за репку. — Удар вернётся рикошетом и запылает, как карточный домик чёрный дворец.

Как это ни странно, но Россия для Италии по сию пору остается «terra incognita». Современная, освобождённая, она — прекрасная воинственная легенда, — является как бы героическим примером для Италии возрождающейся и вызывает восторг и удивление. <...>
Но с какого конца подойдёт Муссолини к подлинной России в «чёрной рубашке», с погромным синодиком в кармане?
Разве, как торговец кораллами, вином, кружевами, автомобильными шинами? Скажут тогда «милости просим», после взаимно удачной сделки прямой путь в старорусский кабачок, на утро несварение желудка, — и делу конец.
Если в качестве друга и почитателя — подивятся историческому парадоксу и попросят объяснить аллегорию...
Русские революционные дети обсядут в кружок фашистского дедушку и зададут ряд любознательных вопросов.
— Зачем это вы «Avanti!» распорядились громить и жечь в первые дни диктаторства? Зачем ограбили и загадили Пролетарский Университет? Зачем фашисты избивают на улицах безоружных депутатов, принадлежащих к оппозиционным партиям? Зачем учиняют зверские расправы в обывательских домах?.. Зачем издаются новые аграрные декреты, затягивающие петлю на мужицкой шее?

Об Итальянских очерках

Автор мемуаров о Серебряном веке, эссе, фельетонов, рецензий, сборника рассказов «Sanctus amor» (1908), переводчица, супруга Сергея Соколова (Кречетова) — владельца издательства «Гриф» и редактора одноимёного альманаха, Петровская известна в первую очередь как глубокая любовь Валерия Брюсова (их отношения длились семь лет и дали мощный толчок творчеству последнего), вдохновительница его стихотворного сборника «Stephanos» и прототип Ренаты из романа «Огненный ангел». Женщина с очень трагической судьбой, она предстаёт как своеобразный символ расколотости и драматичности своего времени.
Впоследствии Петровская была надолго забыта: её творчество считали второстепенным и не заслуживающим внимания. Имя писательницы появилось на страницах литературоведческих изданий лишь в конце 1980-х — начале 90-х годов. В частности, одной из «первооткрывательниц» личности Нины Петровской стала итальянская исследовательница Эльда Гаретто. Внимание филологов привлекли, в первую очередь, аспекты частной жизни Петровской, связанной с крупными фигурами Серебряного века. Однако многие страницы её творчества до сих пор остаются в тени и ждут своего исследователя.
Одной из таких страниц является серия итальянских очерков, опубликованных Петровской в 20-е годы в берлинской газете «Накануне» — «сменовеховском» органе эмигрантской печати. Эти очерки и являются предметом внимания автора данной статьи. Прожив в Италии в общей сложности около 9 лет и много пережив, Нина Петровская имела право говорить о ней. Её свидетельства — ценный документ прошедшей эпохи.^[2]