|
Из истории известно, что Министерство эмоционального катарсиса учреждено специально для мужчин, и только для них. Это произошло в конце четвёртой — или шестой, как полагали некоторые историки, — мировой войны.
К тому времени назрела необходимость в длительном и прочном мире. Причины были чисто практического свойства, как практичными были и люди, начавшие эту кампанию.
Дело в том, что резко возросли количество, эффективность и разрушительная сила оружия, имевшегося в распоряжении многих стран. Положение достигло критической точки, и уничтожение человечества было не за горами. Ещё одна война положила бы конец всем войнам вообще — просто не осталось бы никого, кто смог бы развязать новую.
Человечество нуждалось в мире — и не во временном, а в постоянном. Задавшись вопросом, почему мир никак не может воцариться, практичные люди стали изучать историю войн и нашли, как им казалось, причину: мужчинам нравится воевать. И заключили, несмотря на поднявшееся возмущение идеалистов, что большая часть человечества нуждается в насилии. Ведь люди вовсе не ангелы (но и не дьяволы), а обыкновенные смертные, которым в большой мере присуща агрессивность.
Конечно, используя последние достижения науки и располагая политической властью, можно было бы искоренить это свойство человеческой натуры — многие полагали, что следует пойти именно по такому пути. Но практики поступили иначе. Признав, что соревновательность, тяга к борьбе, мужество перед лицом неодолимой опасности — решающие качества для человеческого рода, гарантия непрерывности его существования, препятствие на пути к его деградации, эти люди объявили, что стремление к насилию неразрывно связано с изобретательностью, умением адаптироваться к любым обстоятельствам, упорством в достижении цели.
Таким образом, встала проблема: как сохранить мир вечно и в то же время не остановить прогресс цивилизации.
Выход нашёлся: узаконить насилие. Дать человеку отдушину…
Сначала легализовали кровавые гладиаторские игры. Но требовалось больше — люди нуждались в подлинных ощущениях, а не в суррогатах.
Поэтому пришлось узаконить убийства — правда, на строго индивидуальной основе, только для тех, кому по складу характера это было необходимо. Правительство пошло на то, чтобы основать Министерство эмоционального катарсиса.
Методом проб и ошибок отработали единые правила. Каждый, кто хотел убить, регистрировался в МЭК. После определённых формальностей Министерство обеспечивало Охотника Жертвой. Если побеждал Охотник, то спустя несколько месяцев он в соответствии с законом становился Жертвой. Затем, в случае благоприятного — для него исхода этого поединка, он мог либо остановиться, либо записаться на следующий тур. Таким образом, система основывалась на том, что человеку предоставлялась возможность совершить любое количество убийств.
К концу первого десятилетия статистика установила, что примерно каждый третий обращался в МЭК — по крайней мере один раз. Цифра эта, уменьшившись до каждого четвёртого, так и оставалась неизменной.
Философы были недовольны, но практики испытывали удовлетворение: война осталась там, где ей, по их мнению, и следовало быть изначально, — в руках индивида.
|
|
|
He knew that, historically speaking, the Emotional Catharsis Board had been established for men and men only. The board had been formed at the end of the fourth world war—or sixth, as some historians counted it.
At that time there had been a driving need for permanent, lasting peace.
The reason was practical, as were the men who engineered it.
Simply—annihilation was just around the corner.
In the world wars, weapons increased in magnitude, efficiency and exterminating power. Soldiers became accustomed to them, less and less reluctant to use them.
But the saturation point had been reached. Another war would truly be the war to end all wars. There would be no one left to start another.
So this peace had to last for all time, but the men who engineered it were practical. They recognized the tensions and dislocations still present, the cauldrons in which wars are brewed. They asked themselves why peace had never lasted in the past.
“Because men like to fight,” was their answer.
“Oh, no!” screamed the idealists.
But the men who engineered the peace were forced to postulate, regretfully, the presence of a need for violence in a large percentage of mankind.
Men aren’t angels. They aren’t fiends, either. They are just very human beings, with a high degree of combativeness.
With the scientific knowledge and the power they had at that moment, the practical men could have gone a long way toward breeding this trait out of the race. Many thought this was the answer.
The practical men didn’t. They recognized the validity of competition, love of battle, courage in the face of overwhelming odds. These, they felt, were admirable traits for a race, and insurance toward its perpetuity.
Without them, the race would be bound to retrogress.
The tendency toward violence, they found, was inexplicably linked with ingenuity, flexibility, drive.
The problem, then: To arrange a peace that would last after they were gone. To stop the race from destroying itself, without removing the responsible traits.
The way to do this, they decided, was to rechannel Man’s violence.
Provide him with an outlet, an expression.
The first big step was the legalization of gladiatorial events, complete with blood and thunder. But more was needed. Sublimations worked only up to a point. Then people demanded the real thing.
There is no substitute for murder.
So murder was legalized, on a strictly individual basis, and only for those who wanted it. The governments were directed to create Emotional Catharsis Boards.
After a period of experimentation, uniform rules were adopted.
Anyone who wanted to murder could sign up at the ECB. Giving certain data and assurances, he would be granted a Victim.
Anyone who signed up to murder, under the government rules, had to take his turn a few months later as Victim—if he survived.
That, in essence, was the setup. The individual could commit as many murders as he wanted. But between each, he had to be a Victim. If he successfully killed his Hunter, he could stop, or sign up for another murder.
At the end of ten years, an estimated third of the world’s civilized population had applied for at least one murder. The number slid to a fourth, and stayed there.
Philosophers shook their heads, but the practical men were satisfied.
War was where it belonged—in the hands of the individual.
|
