«Идеи: без ограничений» или «Фантазия без границ»[1] (англ.Notions: Unlimited) — четвёртый авторский сборник Роберта Шекли, впервые опубликованный в 1960 году. Включил 12 рассказов.
Сотни Говардов двинулись к центру зала. Они неустойчиво держались на ногах, а в их пустых глазах не светилось ни единой капли разума. <…>
Но тут раздвинулся потолок, и сверху опустились огромные крючья. Сверкающие ножи, от которых шел пар, заскользили вниз. Раздвинулись и стены, открыв взору гигантские колеса и шестерни, пышущие жаром печи и заиндевевшие белые поверхности. Всё больше и больше Говардов шагало в зал, а огромные ножи и крючья впивались в их тела, подтаскивая братьев Говарда к раскрывшимся стенам.
Ни один из них не закричал, за исключением оригинала.
<…> машина продолжала обрабатывать Говардов, резать их на ломтики, подвергать глубокой заморозке и аккуратно паковать в огромные штабеля жареных Говардов, печеных Говардов, Говардов под соусом, Говардов трёхминутного приготовления, Говардов с корочкой, плова из Говарда и — особенно — салатов с Говардом.
Пищевоспроизводящий процесс увенчался успехом! — перевод: М. Черняев, 1993
The hundred Howards began to walk forward, toward the center of the room. They were unsteady on their feet, and no intelligence showed in their dull eyes. <…>
The ceiling opened up. Giant hooks descended, knives glistening with steam slid down. The walls opened, showing gigantic wheels and gears, blazing furnaces, frosty white surfaces. More and more Howards marched into the room, and the great knives and hooks cut into them, dragging Howard’s brothers toward the open walls.
<…> machine processed the milling Howards, cut and sliced them, deep-froze and packaged them neatly, into great stacks of fried Howard, roast Howard, Howard with cream sauce, Howard with brown sauce, three-minute boiled Howard, Howard on the half-shell, Howard with pilaf, and especially Howard salad.
The food-duplication process was a success!
— «Второй рай» (Paradise II), 1954
— … по всей Горной Джорджии считается, что чернокожий для белого — лучший друг. Я ничего не говорю, белые совсем не против китайцев, марсиан и прочих, но вот у чернокожих с белыми как-то особенно лихо всё выходит… <…> словом, чернокожий и белый как-то особенно удачно друг к другу притираются, входят в зацепление, словно хорошие шестерни. Между чернокожим и белым какая-то особая слаженность.
— А знаешь, <…> ведь когда-то, давным-давно, твои предки считали чернокожих неполноценным народом. <…> вплоть до термоядерной войны. <…> Во время войны Джорджию поразила водородная бомба, предназначенная для Норфолка. <…> бомба упала в середине так называемого Чёрного пояса. Много белых погибло. Но вот чернокожие в той части штата вымерли почти начисто. <…> В результате у белых, особенно в малых населённых пунктах, появилось нестерпимое чувство вины. А самые суеверные из белых терзались мучительными угрызениями совести из-за массового вымирания чернокожих. Для таких белых вся цепь событий явилась тяжёлым ударом, ведь люди-то они были религиозные. <…> В изоляте — в сообществе вроде того, где ты родился, — тогда же возник обычай трудиться вдали от дома, с представителями любой расы, кроме земляков. Здесь всему подоплёкой комплекс вины. — перевод: Н. М. Евдокимова, 1986 (с некоторыми уточнениями)
“… we Mountain-Georgians hold that the Negro is the white man’s natural friend. I mean to say, whites can get along fine with Chinese and Martians and such, but there’s something special about black and white— <…> It’s just that—well, the qualities of the two seem to mesh, like good gears. There’s a special understanding between black and white.”
“Did you know <…> that once, long ago, your ancestors felt that the Negro was a lesser human being? <…> right up to the Hydrogen War? <…> Georgia was hit during the war by a hydrogen bomb meant for Norfolk. <…> the bomb fell in the middle of the so-called Black Belt. Many whites were killed. But almost the entire Negro population of that section of Georgia was wiped out. <…> This created a considerable feeling of guilt among the whites, particularly in isolated communities. Some of the more superstitious whites believed that they had been spiritually responsible for this wholesale obliteration. And it hit them hard, for they were religious men. <…> In an isolated community like yours, it gave rise to the custom of working away from home, with any race except their own. Guilt was at the bottom of it all.”
— «Зацепка» (Holdout), 1957
— Отправляйтесь к колонне и возвращайтесь с гранатами и динамитом. <…>
Она почти очнулась. Всё тело требовало пищи, ещё и ещё. Почва под ней стремительно растворялась. Она росла. Какой-то большой предмет оказался на её поверхности и стал добычей.
Взрыв энергии возле самой поверхности, потом другой, и ещё, ещё. Она жадно, с благодарностью поглотила эти новые силы и перевела их в массу. Маленькие металлические кусочки ударили о поверхность, и она всосала их кинетическую энергию, превратив её в массу. Ещё взрывы и ещё…
Её ощущения становились всё богаче, она начала чувствовать среду вокруг…
Ещё один взрыв сильнее предыдущих. Это уже настоящая пища! Её клетки кричали от голода. С тревогой и надеждой она ждала ещё взрывов.
Но их больше не было. Тогда она снова принялась за почву и солнечный свет.
Она ела, росла и расползалась в стороны. — перевод: Е. Цветков, 1971
"Go back and have some men bring up hand grenades and dynamite." <…>
The leech was nearly awake now, and its body was calling for more and more food. It dissolved the soil under it at a furious rate, filling it in with its own body, flowing outward.
A large object landed on it, and that became food also. Then suddenly—
A burst of energy against its surface, and then another, and another. It consumed them gratefully, converting them into mass. Little metal pellets struck it, and their kinetic energy was absorbed, their mass converted. More explosions took place, helping to fill the starving cells.
It began to sense things—controlled combustion around it, vibrations of wind, mass movements.
There was another, greater explosion, a taste of real food! Greedily it ate, growing faster. It waited anxiously for more explosions, while its cells screamed for food.
But no more came. It continued to feed on the soil and on the Sun's energy. Night came, noticeable for its lesser energy possibilities, and then more days and nights. Vibrating objects continued to move around it.
It ate and grew and flowed.
— «Пиявка» (The Leech), 1952
В углу лежал какой-то клубок, нечто вроде высушенного осьминога. Клубок зашевелился и учтиво помахал двумя щупальцами.
— Добрый день, — поздоровался Сманик. — перевод: Э. Кабалевская, 1968
In one corner lay what looked like a tangle of dried-out octopi. The tangle stirred and waved two tentacles ceremoniously.
“Good day,” said Smanik.
— «Поднимается ветер» (A Wind is Rising), 1957
Вдруг что-то загрохотало, будто с горы низвергалась лавина. Это громыхала каменная глыба величиной с дом. Ветер не мог поднять такую громадину и просто катил её, вспахивая ею каменистую почву, как плугом.
He heard a sound like an avalanche plummeting down a mountainside. It was made by a boulder the size of a house. Too big for the wind to lift, it was rolling at him from windward, digging a furrow in the rocky ground as it came.
— там же
… наткнулся на следующий абзац:
«Единственная пища грифонов — девственная молодёжь. Регулярность кормления — один раз в месяц, при этом нужно принимать во внимание…» — перевод: А. С. Мельников, 1991
… came upon this:
"The sole diet of the Gryphon is young virgins. Feeding time is once a month, and care should be exercised—"
— «Регулярность кормления» (Feeding Time), 1953
Кто бы поверил, что этот смирный, безликий, деловито усердный и во всём согласный молодой человек в душе одержим жаждой романтики? Как ни печально, поверил бы всякий, ибо обманчивая внешность обманывала только своего владельца.
Юноши вроде Хенли, в доспехах из серой фланели с роговым забралом, образуют рыцарский орден наших дней. Миллионы и миллионы их скитаются по дорогам наших великих столиц твёрдая поступь, быстрый шаг, прямой взгляд, тихий голос и стандартный костюм, превращающий человека в невидимку. Они, как актёры или зачарованные, влачат свою хмурую жизнь, но сердца их сжигает вечный огонь романтики.
Хенли закономерно и безостановочно грезил наяву об абордажных саблях, со свистом рассекающих воздух, о фрегатах, которые, распустив устремляются навстречу восходящему солнцу, о таинственных девичьих глазах, что взирают на него с безмерной грустью из-под прозрачной вуали. И закономерно, он грезил о более современных видах романтики.
Но в больших городах романтика — товар дефицитный. Наиболее предприимчивые из наших бизнесменов совсем недавно поняли это. — перевод: В. А. Скороденко, 1968
Who would believe that, beneath this meek, self-effacing, industrious, conforming exterior beat a wildly romantic heart? Sadly enough, anyone would, for the disguise fooled only the disguised.
Young men like Hanley, in their gray flannel armor and hornrimmed visors, are today’s knights of chivalry. Millions of them roam the streets of our great cities, their footsteps firm and hurried, eyes front, voices lowered, dressed to the point of invisibility. Like actors or bewitched men, they live their somber live', While within them the flame of romance burns and will not die.
Hanley daydreamed continually and predictably of the swish and thud of swinging cutlasses, of great ships driving toward the sun under a press of sail, of a maiden’s eyes, dark and infinitely sad, peering at him from behind a gossamer veil. And, predictably still, he dreamed of more modern forms of romance.
But romance is a commodity difficult to come by in the great cities. This fact was recognized only recently by our more enterprising businessmen.
— «Рыцарь в серой фланели» (Gray Flannel Armor), 1957
— Весьма прискорбно, что мы вынуждены вверять машине проблему, стоящую перед человечеством, и ещё прискорбнее, что мы не в силах проводить в жизнь наши законы без помощи машины. — перевод: Нора Галь, 1968
"It is sad that we must put a human problem into the hands of a machine, sadder still that we must have a machine enforce our laws."
The Native Problem, 1956; перевод: Е. В. Короткова, 1968
Уж совсем невыносим он был в «подземке». Не жалея усилий, он старался проникнуться духом этой классической игры. Схватив за руки товарищей, он стремительно врывался в вагон подземки, дабы захватить его прежде, чем в противоположные двери ринется противник. <…>
— Ты разве не знаешь, что таким способом наши предки давали разрядку своей агрессивности? Историки утверждают, что благодаря подземке человечество избежало тотальной термоядерной войны. Агрессивность свойственна и нам, и мы должны давать ей выход, избрав для этого соответствующие формы.
He was impossible at Subways. He tried hard to master the spirit of that classic game. Locked arm in arm with his teammates, he would thrust forward into a subway car, trying to take possession before another team could storm in the opposite doors. <…>
“Don’t you realize that this is the way our ancestors worked off their aggressions? Historians say that the game of Subways averted an all-out hydrogen war. We have those same aggressions and we, too, must resolve them in a suitable social context.”
От воздействия световой рекламы на сетчатку глаза у Дантона начал развиваться астигматизм, а он звуковой — постоянно звенело в ушах. — вариант трюизма
He began to develop astigmatism from the projection of advertisements on his retina, and there was a constant ringing in his ears from the sing-swoop ads.
Не привлекала его также и Гейл V, все триста сорок два жителя которой самым серьёзным образом готовились к захвату Галактики.
Nor was he interested in Heil V, where a totalitarian population of 342 was earnestly planning ways and means of conquering the Galaxy.
— Одно известно нам: на планете есть туземцы, нагие дикари, и, как все аборигены, они, несомненно, коварны, жестоки и безнравственны. — вариант трюизма
“We do know one thing: There is an aboriginal people here, naked and savage, undoubtedly cunning, ruthless and amoral, as aboriginals always are.”
— А тебе, — повернулся он к Дантону, — я растолкую одну истину, да так, что ты крепко её запомнишь. <…>
Произошла короткая стычка, в результате которой Джедекия оказался распростёртым на земле плашмя.
— На помощь! — завопил он. — Туземцы взбунтовались!
He turned to Danton. “And you gotta learn something and learn it good.” <…>
There was a brief scuffle and Jedekiah found himself sprawled on his back.
“Hurry!” Jedekiah shouted. “The natives are revolting!”
— Мы отводим резервацию площадью в тысячу акров тебе и твоему народу. Правда ведь, не поскупились? Наши уже вколачивают межевые столбы. <…>
— Да нет здесь никакого народа! <…>
— Я тронута, что ты так говоришь, — нежно произнесла Анита. — Но нельзя жертвовать человеческими жизнями ради любви двух отдельных лиц. Ты предупреди своих соплеменников, Данта, чтобы не нарушали границу. В них будут сразу же стрелять. Прощай и помни, что тропа мира лучше, чем тропа войны.
“We’re setting aside a thousand acres as a reservation for you and your people. That should be plenty of room, shouldn’t it? The men are putting up the boundary posts now. <…>
“I don’t have any people!” <…>
“It’s sweet of you to say that,” Anita said tenderly. “But lives cannot be sacrificed just for the love of two individuals. You must tell your people not to cross the boundary lines, Danta. They’ll be shot. Goodbye, and remember, it is best to live in the path of peace.”
Всё, что происходит в «Страж-птице», можно пробормотать так: там-было-что-то-неправильное-но-я-просто-не могу-оторвать-пальцы-от-пера, <…> т.е. автор очень хорошо знает, что там есть большая логическая дыра, но пытается вас ослепить, чтобы вы ничего не заметили.
What with all the muttering that goes on in ["Watchbird"] about there-being-something-wrong-but-I-just-can't-put-my-finger-on-it, <…> the author knows full well has a large logical hole in it, to which he is trying to blind you.
… тут не всё — социальная сатира <…>. Кроме того, оружие Шекли — рапира, а не сабля. <…>
Ничего запоминающегося здесь нет, но всё довольно приятно.
… these are not all social satires <…>. Also, Sheckley’s weapon is the rapier rather than the saber. <…>
Nothing memorable here, but it’s all quite pleasant.[2]
В «Watchbird» <…> «логическая эскалация» (заповедь «не убий») не сопровождается «моральной», то есть Шекли не уравнивает все формы убийств, допускаемых человеком, чтобы показать, что мы, дескать, не можем жить, не убивая, но скорее творит притчу, иллюстрирующую то, что можно было бы назвать «кибернетическим недомыслием», возникающим из того, что всю власть над определённой областью явлений неосмотрительно доверили логическим машинам. Такого рода дискредитация благородных по своим задумкам технических совершенствований уже имеет в научной фантастике свою традицию. Конечно, столь простые, как у Шекли, примеры используют исчезновение нашей способности отличать достоверное от недостоверного в сфере определённых действий, причём это возможно лишь до тех пор, пока сами действия носят чисто фантастический характер.
W Watchbird <…> „eskalacja logiczna” (przykazania „nie zabijaj”) nie ma zresztą wymowy w planie moralnym, tj. Sheckley nie interesuje się zrównywaniem wszystkich form zabójstwa, jakich się człowiek dopuszcza, żeby pokazać, że nie możemy żyć — nie zabijając, lecz stanowi raczej przypowieść obrazującą to, co można by nazwać „cybernetycznym nieporozumieniem”, powstającym z pochopnego oddania pełnej władzy nad pewną dziedzina zjawisk — maszynom logicznym. Tego rodzaju dyskredytowanie zacnych intencjonalnie usprawnień technicznych ma już w Science Fiction swoją tradycję. Oczywiście pokazy równie proste, jak ten Sheckleya, wykorzystują zanik naszej orientacji jako sprawności rozróżniania pomiędzy tym, co wiarygodne, a tym, co niewiarygodne wewnątrz pewnej techniki, które to postępowanie jest możliwe tylko dopóty, dopóki sama technika ma czysto fantastyczny charakter.
