Координаты чудес

«Координаты чудес» (англ. Dimension of Miracles) — иронично-сатирический фантастический роман Роберта Шекли, написанный в 1968 году.

Цитаты

Глава 1

Жена его проводила отпуск в Майами, поэтому он мог безнаказанно возложить ноги на мраморный столик. Мгновение спустя раздался удар грома, и в комнате полыхнула молния. Непонятно зачем схватившись за горло, Кармоди приподнялся. Гром громыхал несколько секунд, затем вострубили трубы. Кармоди поспешно убрал ноги с мраморного столика. Трубы смолкли, их сменили бравурные звуки волынки. Снова вспыхнула молния, и в её сиянии возник человек. Человек, одетый в золотистый плащ и оранжевые брюки в обтяжку, был среднего роста, коренаст и светловолос. Лицо как лицо, но без ушей. Он сделал два шага вперед, остановился, сунул руку в пустоту и выдернул оттуда свиток, изрядно порвав его при этом. Откашлявшись (звук напоминал бренчание испорченного шарикоподшипника), он сказал: — Приветствия! Кармоди не ответил: от неожиданности он онемел. — Мы приходить, — сказал пришелец, — как неожиданный ответчик невыразимой жажды. Ваших. Другие люди? Нет, не так! Буду это? Пришелец ждал ответа. Кармоди доказал себе только ему одному известными способами, что все это происходит именно с ним и на самом деле. И спросил, как и полагается, когда все происходит на самом деле: — Бога ради, что это значит? Улыбаясь, пришелец сказал: — Это для вас. Кар-Мо-Ди. Из сточной канавы «того, что есть» вам досталась малая, но замечательная порция «того, что может быть». Веселье, нет? Уточняю: ваше имя ведет к остальному. Случайность реабилитирована снова. Розоворукая Неопределенность хохочет во весь рот, а дряхлое Постоянство снова заперто в Пещере Неизбежности. Разве это не причина для? А почему вы не? Кармоди встал, совершенно успокоившись. Неведомое перестанет быть страшным, когда оно становится назойливым. (Посланец, разумеется, это знал.) — Кто вы? — спросил Кармоди. Пришелец понял вопрос, и его улыбка погасла. Он пробормотал себе под нос: «Туманно мыслящие извилины! Опять неверно обработали меня! Я мог уклониться, вплоть до смертельного исхода даже! Неужели они не могут прицелиться без ошибки? Ничего, я переработаюсь, переделаюсь, приспособлюсь...» Он прижал пальцы к голове и погрузил их вглубь сантиметров на пять. Пальцы затрепетали, будто он играл на крошечном пианино. И тотчас пришелец превратился в коротышку, лысого, в измятом костюме, с набитым портфелем, зонтиком, тростью, журналом и газетой. — Так правильно? — спросил он. И сам себе ответил: — Да, вижу. В самом деле, я должен извиниться за неряшливую работу нашего Центра Уподобления.

His wife was vacationing in Miami; therefore, with impunity he propped his feet on the nearby marble table. A moment later there was a clap of thunder and a flash of lightning from the middle of the living room. Carmody sat upright and clutched at his throat for no particular reason. The thunder rumbled for several seconds, then was replaced by a paean of trumpets. Carmody hastily removed his feet from the marble table. The trumpets ceased, and were replaced by a brave skirling of bagpipes. There was another flash of lightning, and a man appeared in the middle of the brilliance. The man was of medium height, stocky, had curly blond hair and wore a golden-colored cloak and orange leggings. His features appeared normal except that he had no ears. He took two steps forward, stopped, reached into the empty air and plucked forth a scroll, tearing it badly as he did so. He cleared his throat—a sound like a ball bearing failing under a combination of weight and friction—and said, "Greetings!" Carmody did not reply, being struck by a temporary hysterical muteness. "We are come," the stranger said, "as the fortuitous respondent of an ineffable desire. Yours! Do any men? No so, then! Shall it?" The stranger waited for a reply. Carmody convinced himself by several proofs known only to himself that what was happening to him was indeed happening to him, and replied on a reality level: "What in God's name is this all about?" The stranger said, still smiling: "It is for you, Car-Mo-Dee! Out of the effluvium of what-is you have won a small but significant portion of what-might-be. Rejoicings, not? Specifically: your name has led the rest; the fortuitous is again vindicated, and rosy-limbed Indeterminacy rejoices with drug-stained mouth as ancient Constancy is barred again within his Cave of Inevitability. Is this not a cause for? Then why do you not?" Carmody rose to his feet, feeling quite calm. The unknown is frightening only antecedent to the phenomenon of perseveration. (The Messenger knew this, of course.) "Who are you?" Carmody demanded. The stranger considered the question, and his smile faded. He muttered, half to himself, "The fog-minded squirms! They have processed me wrong again! I could mutilate myself from sheer mortification. May they haunt themselves unerringly! Never mind, I reprocess, I adapt, I become ..." The stranger pressed his fingers to his head, allowing them to sink in to a depth of five centimeters. His fingers rippled like those of a man playing a very small piano. Immediately he changed into a short dumpy man of average height, balding, wearing an unpressed business suit and carrying a bulging briefcase, an umbrella, a cane, a magazine, and a newspaper. "Is this correct?" he asked. "Yes, I can see it is," he answered himself. "I really must apologize for the sloppy work done by our Similitude Center.

Тут Кармоди обнаружил, что рассуждает примерно так: «Либо я спятил, либо не спятил. Если спятил, значит, это бред, и тогда я должен обратиться к психиатру. Но в этом случае я оказываюсь в идиотском положении, ибо во имя смутных доводов рассудка пытаюсь отрицать то, что вижу и слышу. При этом в голове получается такая каша, которая только усугубляет помешательство; в конце концов моей несчастной жене придется положить меня в больницу. С другой стороны, если я сочту этот бред реальностью, я тоже окажусь в больнице. Если же я не сошел с ума и всё происходит на самом деле, то это удивительная, единственная в своём роде случайность, приключение высшей марки. Очевидно (если это происходит на самом деле), во Вселенной есть существа, превосходящие людей по разуму. И эти существа устраивают лотереи, где имена выбираются по жребию. (Они имеют на это полное право. Не понимаю, почему лотерея не совместима с высшим разумом.) И, наконец, в этой предполагаемой лотерее выпало мое имя. Это большая честь: возможно, и Землю включили в лотерею впервые. В этой игре приз выиграл я. Такой приз может принести мне богатство, или почёт, или женщин, или знания — словом, что-нибудь стоящее. Учитывая все это, мне выгоднее поверить, что я не сошел с ума, пойти с этим джентльменом и получить приз. Если я ошибаюсь, я очнусь в больнице. Тогда я извинюсь перед врачами, признаю свои заблуждения и, возможно, выйду на свободу». <…> Вывод не удивительный. Очень мало людей (за исключением безумных) предпочтут гипотезу безумия гипотезе сенсационной новинки.

Carmody found himself reasoning with himself in the following manner: "Either I am insane or I am not insane. If insane, I can reject my delusions and seek psychiatric aid; but this would leave me in the absurd position of trying to deny what my senses tell me is true in favor of a dimly remembered rationality. This might well compound my conflicts, thus deepening my insanity to the point where my sorrowing wife would have to put me in an institution. On the other hand, if I accept this presumed delusion as real, I might also end up being institutionalized. "If, on the other hand, I am not insane, then all of this is actually happening. And what is actually happening is a strange, unique occurrence, an adventure of the first magnitude. Evidently (if this is actually happening) there are beings in the universe superior in intelligence to humans, just as I have always suspected. These individuals hold a sweepstakes in which names are drawn at random. (They are certainly entitled to do this; I see no manner in which a sweepstakes is inconsistent with superior intelligence.) Finally, in this presumed sweepstakes, my name has been drawn. This is a privileged occurrence, and may well be the first time that the sweepstakes has been extended to Earth. I have won a Prize in this contest. Such a Prize might bring me wealth, or prestige, or women, or knowledge, any or all of which would be worth having. "Therefore, all things considered, it will be better for me to believe that I am not insane and go with this gentleman to collect my Prize. If I am wrong, I shall wake up in an institution. There I will apologize to the doctors, state that I recognize the nature of my delusion, and perhaps win my freedom." <…> It was not a surprising one. Very few humans (except the insane ones) accept the premise of insanity in favor of a startling new hypothesis.

Глава 2

... Кармоди увидел вокруг себя широкие площади и диковинные строения Галактического Центра. Он просто стоял спокойно и смотрел. Принял к сведению, между прочим, что над головой у него три тусклых карликовых солнца. Заметил деревья, которые бормотали невнятные угрозы зеленопёрым птицам. Заметил и другие вещи, которые не сумел запомнить из-за недостатка земных аналогий. — Ой-ой! — вымолвил он наконец. — Простите, не понял, — переспросил Посланец. — Я сказал «ой-ой». — О! А мне послышалось «ой». — Нет, я сказал «ой-ой». — Теперь понятно, — сказал Посланец слегка раздражённо.

... Carmody found himself among the broad plazas and outlandish buildings of Galactic Center. He stood very still and looked, taking particular note of the three dim dwarf suns that circled each other overhead. He observed the trees, which muttered vague threats to the green-plumaged birds in their branches. And he noticed other things, which, for lack of analogizing referents, failed to register. "Wow," he said at last. "Beg pardon?" the Messenger asked. "I said 'wow,' " Carmody said. "Oh. I thought you said 'ow.' " "No, I said 'wow.' " "I understand that now," the Messenger said, somewhat testily.

— Кстати, вам, наверное, будет интересно узнать, что оформление вон той группы зданий целиком содрано на вашей планете — с выставки «Дженерал Моторс». Оно было признано выдающимся образчиком примитивного квазимодернизма: причудливость и изнеженность — его основные черты. А эти вспыхивающие огни перед Плавающим Мультинебоскребом — чистейшее галактическое барокко. Функциональности в них никакой.

"The design for that cluster of buildings over there, you will be interested to know, was lifted bodily from a General Motors Exhibition from your own planet. It was judged an outstanding example of Primitive Quasi-Modernism; quaintness and coziness are its main virtues. Those flashing lights in the middle foreground of the Drifting Multiscraper are pure Galactic Baroque. They serve no useful purpose."

Глава 4

А Лотерейный Компьютер, который-то, главным образом, и напутал, один из всех, вместо того чтобы извиняться и оправдываться, не только признал ошибку, но даже явно гордился ею. — Я изготовлен, — объявил Компьютер, — с минимальными допусками. Я рассчитан на выполнение сложных и точных операций, допускающих не более одной ошибки на пять биллионов действий. <…> Вывод ясен: я запрограммирован на ошибку, и я выполнил то, на что запрограммирован. Вы должны запомнить джентльмены, что для машины ошибка имеет этическое значение, да-да, исключительно этическое. Идеальная машина невозможна, и любая попытка создать такую машину была бы богохульством. Во все живое, даже в ограниченно живую машину, обязательно встроена ошибка. Это один из нескольких признаков, отличающих жизнь от детерминизма неживой материи. Сложные машины вроде меня занимают промежуточное положение между живым и неживым. Если бы мы никогда не ошибались, то были бы... э-э... неуместными, отвратительными и... и бессмертными. Джентльмены, я смею утверждать, что погрешность — это наша форма служения тому, кто совершеннее нас, но не позволяет себе видимого совершенства, если бы ошибка не была предусмотрена Верховным Программистом, то мы ошибались бы спонтанно, демонстрируя тем самым, что нам, как и живым существам, достались какие-то крохи свободы воли. Все склонили головы, ибо Лотерейный Компьютер говорил о священных вещах. Галактический Кармоди, известный также как Кармод, смахнул слезу и сказал: — Не могу возразить, хотя и не согласен. Право быть неправым — основное в космосе. Машина поступила высоконравственно. — Спасибо, — скромно сказал Компьютер. — Я стараюсь.

Among those consulted was the Sweepstakes Computer, which had in point of fact committed the actual error. Instead of making excuses or apologies, the Computer claimed the error as his own and took evident pride in it. "I was constructed," the Computer said, "to extremely close tolerances. I was designed to perform complex and exacting operations, allowing no more than one error per five billion transactions. <…> The conclusion is clear. <…> I was programmed for error, and I performed as I was programmed. You must remember, gentlemen, that for a machine, error is an ethical consideration; indeed, the only ethical consideration. A perfect machine would be an impossibility; any attempt to create a perfect machine would be a blasphemy. All life, even the limited life of a machine, has error built into it; it is one of the few ways in which life can be differentiated from the determinism of unliving matter. Complex machines such as myself occupy an ambiguous zone between living and nonliving. Were we never to err, we would be inapropos, hideous, immoral. Malfunction, gentlemen, is, I submit, our means of rendering worship to that which is more perfect than we, but which still does not permit itself a visible perfection. So, if error were not divinely programmed into us, we would malfunction spontaneously, to show that modicum of free will which, as living creations, we partake in." Everyone bowed their heads, for the Sweepstakes Computer was talking of holy matters. The alien Carmody brushed away a tear, and said: "I cannot disagree, although I do not concur. The right to be wrong is fundamental throughout the cosmos. This machine has acted ethically." "Thank you," the Computer said simply. "I try."

	... гнев и насмешки, если даешь им выход за пределами своей уединённой звукоизолированной пещеры, обычно обходятся слишком дорого.
	... anger and ridicule—costly emotions which he usually vented only in the privacy of his soundproof cave.

Глава 5

— Давайте координаты вашего дома, и я доставлю вас. — Координаты? Понятия не имею о координатах. Моя планета называется Землей. — Пусть Земля, пусть Зелёный Сыр, безразлично. Если хотите, чтобы я вам помог, нужны координаты. — Но вы же там были! Вы же прибыли на Землю и оттуда доставили меня... — Вам это только показалось, — терпеливо пояснил Посланец. — На самом деле я отправился в точку, координаты которой дал мне Клерк, а он получил их от Лотерейного Компьютера. В той точке были вы, и я привел вас сюда. — А вы можете доставить меня назад по тем же координатам? — Могу, и с величайшей лёгкостью, но вы там ничего не найдёте. Галактика, знаете ли, не статична. В ней всё движется — и каждый предмет со своей скоростью и по своему пути. — А вычислить по этим координатам теперешнее положение Земли вы можете? — спросил Кармоди. — Я не могу даже сложить столбика цифр, — гордо сказал Посланец. — Мои таланты лежат в другой области.

"Give me the coordinates and I'll take you there myself." "Coordinates? I don't know anything about that. It's a planet called Earth." "I don't care if it is called Green Cheese," the Messenger said. "I need to know the coordinates if I'm to be of any assistance." "But you were just there," Carmody said. "You went to Earth and brought me here!" "So it may have appeared to you," the Messenger explained patiently. "But it is not the case at all. I simply went to the coordinates which were given me by the Clerk, who got them from the Sweepstakes Computer; and there you were, and I brought you here." "Can't you bring me back to the same coordinates?" "I can, with the greatest of ease. But you would find nothing there. The galaxy is not static, you know. Everything in the galaxy moves, each thing at its own rate and in its own manner." "Can't you figure out from the coordinates where Earth will be now?" Carmody asked. "I can't even add up a column of figures," the Messenger said proudly. "My talents lie in other directions."

	— Может, сделаете одолжение? — взмолился Кармоди. — На одолжения не запрограммирован, — ответил Компьютер. — Найти вашу планету для меня так же невозможно, как поджарить яичницу или разделить Новую на три равные части.
	"Can't you do it just as a favor?" Carmody pleaded. "I have no quotient for favors," the Computer replied. "I can no more find your planet than I can fry an egg or trisect a nova."

	— Кто же может знать ваш адрес, если вы и сами-то его не знаете? Эта Галактика, может, и не бесконечна, но всё-таки она достаточно велика. Существо, не знающее своего Местожительства, не должно выходить из дома. — 5
	"If you don't know your own address, how do you expect anyone else to know it? This galaxy may not be infinite, but it's a pretty big place all the same. Any creature that doesn't know its own Location should never leave home."

— Как находят дорогу домой другие существа? — Они используют свой наследственный инстинкт гнезда, — сказал Посланец. — Между прочим, вы уверены, что у вас его нет? — Не знаю, — ответил Кармоди. — Откуда у него инстинкт гнезда? — вставил Приз негодующе. — Парень ведь никогда не покидал родной планеты! У него такой инстинкт просто не мог развиться. — Справедливо. — Клерк устало вытер лицо. — Вот что получается, когда имеешь дело с низшими формами жизни. Будь проклята эта машина и её благочестивые ошибки! — Только одна на пять биллионов, — сказал Компьютер. — Честное слово, я не требую слишком многого. — Никто вас не обвиняет, — вздохнул Клерк. — Собственно говоря, никто никого не винит. Но нам нужно решить, что с ним делать. — Большая ответственность! — вздохнул Посланец. — Конечно, — согласился Клерк. — А может прикончить его и дело с концом? — Эй-эй! — крикнул Кармоди. — О'кей, я согласен, — сказал Посланец. — Что вам о'кей, то и мне о'кей, — присоединился Компьютер. — Я не в счёт, — сказал Приз. — Я пока ещё не во всём разобрался, но в самой идее мне чудится что-то неправильное. Кармоди произнёс страстную речь о том, что он не хочет умирать и не должен быть убит. Он взывал к лучшим чувствам своих судей и принципу честной игры. Но его заявление было признано пристрастным и вычеркнуто из протокола.

"How do other life-forms find their way home?" "They utilize their inherent homing instinct," the Messenger said. "Are you sure you don't have one, by the way?" "I don't think so," Carmody said. "Of course he doesn't have a homing instinct!" the Prize burst out indignantly. "The fellow's never been off his home planet! How would he develop a homing instinct?" "True enough," the Clerk said, and rubbed his face wearily. "This is what comes of dealing with lower life-forms. Damn that computer and his pious errors!" "Only one in five billion," the Computer said. "Surely that's not asking very much." "No one's blaming you," the Clerk said. "No one's blaming anyone, as a matter of fact. But we still have to figure out what to do with him." "It's a heavy responsibility," the Messenger said. "It certainly is," the Clerk agreed. "What do you say we kill him and forget the whole thing." "Hey!" Carmody cried. "It's OK with me," the Messenger said. "If it's OK with you fellows," the Computer said, "then it's OK with me." "Count me out," the Prize said. "I can't put my finger on it at the moment, but there's something wrong with the whole idea." Carmody made several vehement statements to the effect that he did not want to die and ought not to be killed. He appealed to their better instincts and their sense of fair play. These remarks were judged tendentious and were stricken from the record.

Глава 7

	Мелихрон: Если не пускать пыль в глаза на собственной планете, то где же ещё её пускать, а?
	If one can't show off a bit on one's own planet, where can one show off? Eh?"

— Я здесь с незапамятных времён, — продолжал Мелихрон. — Веками я жил, не мудрствуя лукаво, в образе амеб, лишайников, папоротников. Как хорошо и ясно все было в ту пору! Я жил, как в райском саду. — Наверное, это было чудесно, — заметил Кармоди. — Мне лично нравилось. Но, сами понимаете, это не могло продолжаться бесконечно. Я открыл эволюцию и сам стал эволюционировать, меняя мою планету, чтобы приспособить её к себе. Я принимал множество обликов (иногда не очень приятных). Я познавал внешний мир, экспериментируя с объектами, которые там обнаружил. Я прожил много долгих жизней в телах высокоразумных существ галактики — человекоподобных, хтеризоподобных, олихордовых и многих других. Я осознал свою исключительность, и это стало причиной моего одиночества, с которым я не мог смириться. И я восстал!.. Я вступил в человеческую фазу развития, которая длилась миллионы лет. Воплотил себя в целые народы и позволил им (мужайтесь!), позволил моим народам воевать друг с другом. Почти тогда же я постиг секс и искусство. Привил то и другое моим народам, и начались веселые времена. Я разделился на мужчин и женщин, причем каждое естество было и самостоятельной единицей, и в то же время частицей меня. Я молился и размножался, предавался разврату, сжигал себя на кострах, устраивал сам себе ловушки, заключал с собой мирные договоры, женился на себе и разводился с собой, проходил через бесчисленные миниатюрные автосмерти и саморождения. Частицы меня подвизались в искусстве (некоторые весьма успешно), а также в религии. Они молились — мне, разумеется. И это было справедливо, поскольку я был причиной всех вещей. Я даже позволил им признавать и прославлять верховные существа, которые не были мной. Потому что в те дни я был чрезвычайно либерален. — Это было очень разумно с вашей стороны, — сказал Кармоди. — Да, я стараюсь быть разумным, — проговорил Мелихрон. — Я мог позволить себе стать разумным. Для этой планеты я был Богом. Да-да, нечего ходить вокруг да около: я был верховным существом, бессмертным, всемогущим и всеведующим. Все исходило от меня, даже ереси насчет моей сущности. Даже в крохотной травинке была частичка меня. Я создавал горы и наливал реки, был жизнью в семени и смертью в чумной бацилле. Я был причиной урожая и голода. Ни один волос не мог упасть помимо моей воли, ибо я был Тем, Кто Связывает и Развязывает, Единым и Многим, Тем, Кто Всегда Был, и Тем, Кто Всегда Будет. — Это действительно кое-что, — сказал Кармоди. — Да-да, — Мелихрон застенчиво улыбнулся. — Я был Ведущим Колесом Большого Небесного Велосипеда, как выразился один из моих поэтов. Это было прекрасно. Мои подданные писали пейзажи, а восходы и закаты для них создал я. Мой народ пел о любви, а любовь изобрел я. Чудесные дни, где вы? — А почему бы вам их не вернуть? — спросил Кармоди. — Потому что я вырос, — печально сказал Мелихрон. — Бессчетные эпохи я упражнялся в творении, а теперь стал вопрошать мои творения и себя самого. Мои священники вечно препирались между собой, дискутируя о моей природе и моих совершенствах. Я как дурак их слушал. Приятно послушать, как какой-нибудь богослов разглагольствует о тебе, однако это оказалось и опасно. Я сам начал дивиться своей природе и своим совершенствам. Я размышлял и занимался самоанализом. И чем больше я ломал голову, тем непостижимей себе казался. — А почему вы не спросили себя? Ведь вы же были Богом? — удивился Кармоди. — Вот в том-то и загвоздка, — вздохнул Мелихрон. — Мои творения не видели проблемы. Для них я оставался Богом, пути которого неисповедимы, но который тем не менее основной своей задачей считает воспитание и наказание всех этих существ, обладающих свободой воли (будучи, по сути, мною). Всё, что я делал, было выше всякой критики, потому что это делал я. Ведь все мои действия, даже простейшие, были в конечном счёте неисповедимы, поскольку неисповедим я сам. Другими словами, чтобы постичь смысл моих действий, необходимо было охватить всю реальность целиком, на что способен только Божественный разум. То есть мой. Примерно так преподносили всё это и мои выдающиеся мыслители. И они добавляли ещё, что полным пониманием я удостою их на небесах. — Вы и небеса создали? — спросил Кармоди. — Конечно. А также преисподнюю. — Мелихрон улыбнулся. — Вы бы видели лица этих существ, когда я воскрешал их в раю или в аду! Ведь на самом деле даже самые преданные не верили в потусторонний мир. — Полагаю, вам нравилось это? — Только поначалу. Но со временем надоело. Без сомнения, я немного тщеславен, но бесконечная неискренняя лесть надоела мне до отвращения. Ну скажите бога ради, зачем же восхвалять Бога только за то, что он выполняет свое Божественное назначение? С таким же успехом можно молиться муравью за успешное обделывание им своих муравьиных делишек. Это положение дел перестало меня удовлетворять. Я нуждался в самопознании, а видел лишь восторженные взгляды своих творений. — И что же вы придумали? — Да упразднил все!.. Стер жизнь с лица моей планеты — растительную, животную, всякую. Зачеркнул заодно и грядущее. Мне надо было подумать. Потрясённый Кармоди только хмыкнул. — Впрочем, я ведь ничего и никого не уничтожил, — торопливо сказал Мелихрон. — Я просто воссоединил в себе частицы себя. — Мелихрон ухмыльнулся. — У меня на планете было множество типов с безумными глазами, которые постоянно болтали насчет блаженного слияния со мной. Ну вот они и слились! — Может быть, им это понравилось? — предположил Кармоди. — Откуда я знаю? Единение со мной и есть я. Оно означает потерю сознания сознающим единение. В сущности это смерть, хотя звучит красивее. Необычайно интересно, — сказал Кармоди. — Но вы, кажется, хотели поговорить со мной насчет какой-то вашей проблемы? — Именно! И я как раз подошел к ней. Понимаете, я перестал играть со своими народами, как ребенок с кукольным домиком, а затем уселся, фигурально говоря, чтобы все обдумать. Единственным предметом моих размышлений был, конечно, я сам. По-настоящему меня занимал только один вопрос: в чем мое предназначение? Могу ли я быть не Богом, а кем-то иным? Вот посидел я в должности Бога — никаких перспектив! Занятие для узколобого самовлюбленного эгоиста. Мне нужно что-то другое — осмысленное, лучше выражающее мое истинное «я». Я в этом убежден! Такова моя проблема и таков вопрос, который я вам задаю: что мне делать с самим собой? — пародия на различные теологические концепции

"I have been here as long as I or anyone else can remember," Melichrone said. "For ages I was content to live simply, as amebae, as lichen, as ferns. Everything was fine and straightforward in those days. I lived in a sort of Garden of Eden." "It must have been marvellous," Carmody said. "I liked it," Melichrone said quietly. "But it couldn't last, of course. I discovered evolution and evolved myself, altering my planet to accommodate my new personae. I became many creatures, some not nice. I took cognizance of worlds exterior to my own and experimented with the forms I observed there. I lived out long lifetimes as various of the galaxy's higher forms—humanoid, Chtherizoid, Olichord, and others. I became aware of my singularity, and this knowledge brought me a loneliness which I found unacceptable. So I did not accept it. Instead, I entered a manic phase which lasted for some millions of years. I transformed myself into entire races, and I permitted —no, encouraged—my races to war against each other. I learned about sex and art at almost the same time. I introduced both to my races, and for a while I had a very enjoyable time. I divided myself into masculine and feminine components, each component a discrete unit, though still a part of me; and I procreated, indulged in perversions, burned myself at the stake, ambushed myself, made peace treaties with myself, married and divorced myself, went through countless miniature self-deaths and auto-births. And my components indulged in art, some of it very pretty, and in religion. They worshipped me, of course; this was only proper, since I was the efficient cause of all things for them. But I even permitted them to postulate and to glorify superior beings which were not me. For in those days, I was extremely liberal." "That was very thoughtful of you," Carmody said. "Well, I try to be thoughtful," Melichrone said. "I could afford to be thoughtful. As far as this planet was concerned, I was God. There's no sense beating around the bush about it: I was supernal, immortal, omnipotent and omniscient. All things were resident in me—even dissident opinions about myself. Not a blade of grass grew that was not some infinitesimal portion of my being. The very mountains and rivers were shaped by, me. I caused the harvest, and the famine as well; I was the life in the sperm cells, and I was the death in the plague bacillus. Not a sparrow could fall without my knowledge, for I was the Binder and the Unbinder, the All and the Many, That Which Always Was and That Which Always Will Be." "That's really something," Carmody said. "Yes, yes," Melichrone said with a self-conscious smile, "I was the Big Wheel in the Heavenly Bicycle Factory, as one of my poets expressed it. It was all very splendid. My races made paintings; I made sunsets. My people wrote about love; I invented love. Ah, wonderful days! If it only could have gone on!" "Why didn't it?" Carmody asked. "Because I grew up," Melichrone said sadly. "For untold aeons I had reveled in creation; now I began to question my creations and myself. My priests were always asking about me, you see, and disputing among themselves as to my nature and qualities. Like a fool, I listened to them. It is always flattering to hear one's priests discuss one; but it can be dangerous. I began to wonder about my own nature and qualities. I brooded, I introspected. The more I thought about it, the more difficult it seemed." "But why did you have to question yourself?" Carmody asked. "After all, you were God." "That was the crux of the problem," Melichrone said. "From the viewpoint of my creations, there was no problem. I was God, I moved in mysterious ways, but my function was to nurture and chastise a race of beings who would have free will while still being of my essence. As far as they were concerned, what I did was pretty much all right since it was Me that was doing it. That is to say, my actions were in the final analysis inexplicable, even the simplest and most obvious of them, because I Myself was inexplicable. Or, to put it another way, my actions were enigmatic explanations of a total reality which only I, by virtue of my Godhead, could perceive. That is how several of my outstanding thinkers put it; and they added that a more complete understanding would be vouchsafed them in heaven." "Did you also create a heaven?" Carmody asked. "Certainly. Also a hell." Melichrone smiled. "You should have seen their faces when I resurrected them to one place or the other! Not even the most devout had really believed in a Hereafter!" "I suppose it was very gratifying," Carmody said. "It was nice for a while," Melichrone said. "But after a time, it bored me. I am doubtless as vain as the next God; but the endless fulsome praise finally bored me to distraction. Why in God's name should a God be praised if he is only performing his Godly function? You might as well praise an ant for doing his blind antly duties. This state of affairs struck me as unsatisfactory. And I was still lacking in self-knowledge except through the biased eyes of my creations." "So what did you do?" Carmody asked. "I abolished them," Melichrone said. "I did away with all life on my planet, living and otherwise, and I also deleted the Hereafter. Frankly, I needed time to think." "Huh," Carmody said, shocked. "In another sense, though, I didn't destroy anything or anyone," Melichrone said hastily. "I simply gathered the fragments of myself back into myself." Melichrone grinned suddenly. "I had quite a number of wild-eyed fellows who were always talking about attaining a oneness with Me. They've attained it now, that's for sure!" "Perhaps they like it that way," Carmody suggested. "How can they know?" Melichrone said. "Oneness with Me means Me; it necessarily involves loss of the consciousness which examines one's oneness. It is exactly the same as death, though it sounds much nicer." "That's very interesting," Carmody said. "But I believe you wished to speak to me about a problem?" "Yes, precisely! I was just coming to that. You see, I put away my peoples much as a child puts away a doll's house. And then I sat down—metaphorically— to think things over. The only thing to think over was Me, of course. And the real problem about Me was, What was I supposed to do? Was I meant to be nothing but God? I had tried the God business and found it too limited. It was a job for a simple-minded egomaniac. There had to be something else for me to do—something more meaningful, more expressive of my true self. I am convinced of it! That is my problem, and that is the question I ask of you: What am I to do with myself?"

Главы 9, 10

	— Дружба потенциальная ничем не хуже реальной. — 9
	Probabilities define affinities just as well as actualities.

— Сам он не может узнать о своей хромоте. Будучи Богом, он отвергает сравнительный метод исследования. И все, кого он сотворил, были созданы по его образу и подобию; в случае Мелихрона это означает, что все они были хромыми. С внешним миром он почти не общался и потому уверен, что все хромые — нормальны, а нехромые — существа с забавным изъяном. Между прочим, неумение сравнивать — один из немногих пороков божества. Таким образом, основной характеристикой Бога является его самодостаточность, и, каковы бы ни были его возможности, все они ограничены его внутренним миром. Полный контроль над контролируемым, полное знание познаваемого — вот первые шаги к тому, чтобы стать Богом. Учти, если сам захочешь попробовать. — Что? Стать Богом? — А почему бы и нет? Профессия, как профессия, только титул громкий. Согласен, быть Богом не легко. Но и не труднее, чем стать первоклассным поэтом или инженером. — По-моему, ты спятил. — Кармоди ощутил в себе религиозный трепет, который никак не вязался с его атеизмом. — Ничуть. Просто я знаю мир лучше, чем ты. — 10

"He can never know about his own lameness. As a God, he is denied comparative knowledge. His creations are in his own image; which, in Melichrone's case, means that they are all lame. And his contacts with exterior reality are so few that he believes that lameness is the norm, and that unlame creatures are curiously flawed. Comparative knowledge is one of the few deficiencies of Godhead, by the way. Thus, the primary definition of a God is in terms of his self-sufficiency, which, no matter what its scope, is always interior. Perfect control of the controllable and perfect knowledge of the knowable are the first steps toward becoming a God, by the way, in case you ever wish to try the project." "Me? Try to be a God?" "Why not?" the Prize asked him. "It's an occupation like any other, despite its grand-sounding title. It's not easy, I'll grant you; but it's no harder than becoming a first-class poet or engineer." "I think you must be out of your mind," Carmody said, feeling the quick shuddering shock of religious horror which so bedevils the atheistic. "Not at all. I am merely better informed than you. But now you had better prepare yourself."

Глава 12

Земля была пробным камнем, потому я её и запомнил. Пришел ко мне заказывать планету высокий бородатый старик с пронзительным взглядом. (Так начиналась ваша Земля, Кармоди.) С работой я справился быстро, кажется, дней за шесть, и думал уже, что все трудности позади. Как и здесь, это был обычный заказ с проектом и сметой, и, как и здесь, я кое-что урезал. Но вы бы послушали этого заказчика! Можно было подумать, что я обобрал его до нитки, глаза украл с лица. «Почему столько ураганов?» — приставал он. «Это часть вентиляционной системы», — ответил я. (По правде говоря, я тогда немного торопился и попросту забыл поставить в атмосфере предохранительный клапан.) «Три четверти планеты залито водой! — брюзжал он. — Я же ясно поставил в условиях, что отношение суши к воде — четыре к одному!» «Но мы не можем себе этого позволить», — объяснил я. (А я давно засунул куда-то его дурацкие условия. Никогда не храню эти смехотворные проекты на одну планетку.) «И такую крошечную сушу вы заполнили пустынями, болотами, джунглями и горами!» «Это сценично», — отметил я. «Плевал я на сценичность! — гремел этот тип. — Один океан, дюжина озер, несколько рек, одна-две горных цепи — этого вполне достаточно, чтобы украсить местность и создать хорошее настроение. А вы что мне подсунули? Брак!» «На то есть причина», — сказал я. (На самом деле нельзя было уложиться в смету, не подсунув среди прочего подержанные горы, океан и парочку пустынь, которые я купил по дешевке у межпланетного старьевщика Урини. Но не рассказывать же об этом!) «Причина! — застонал он. — А что я скажу моему народу? Я помещаю на эту планету целую расу, а может, даже две или три. Это будут люди, созданные по моему образу и подобию, с таким же острым глазом, как у меня. Что мне сказать им?» Я-то знал, что им сказать и куда послать. Но я не хотел быть невежливым. Хотелось подыскать подходящее объяснение. И я нашел-таки некую штуковину — всем фокусам фокус. «Просто изложите им научную истину, — заявил я. — Скажите, что так и должно быть по науке». «Как-как?» «Это детерминизм, — сказал я (название пришло экспромтом). — Всё довольно просто, несмотря на некоторую эзотеричность. Прежде всего: форма вытекает из содержания. Поэтому ваша планета именно такова, какой должна быть по самой своей сути. Далее: наука неизменна, следовательно, всё изменяемое — ненаучно. И, наконец, всё вытекает из законов природы. Вы не можете знать заранее, каковы эти законы, но, будьте уверены, они есть. Так что никто не должен спрашивать: „Почему так, а не иначе?“ Вопрос должен звучать так: „Как это действует?“ — История сотворения Земли (The story of the creation of Earth)

Earth was my first test case, and that is why I will always remember it. A tall, bearded old man with piercing eyes had come to me and ordered a planet. (That was how your planet began, Carmody.) Well, I did the job quickly, in six days I believe, and thought that would be the end of it. It was another of those budget planets, and I had cut a few corners here and there. But to hear the owner complain, you'd have thought I'd stolen the eyes out of his head. "Why are there so many tornadoes?" he asked. "It's part of the atmosphere circulation system," I told him. (Actually, I had been a little rushed at that time; I had forgotten to put in an air-circulation overload valve.) "Three-quarters of the place is water!" he told me. "And I clearly specified a four-to-one land-to-water ratio!" "Well, we couldn't do it that way!" I told him. (I had lost his ridiculous specifications; I never can keep track of these absurd little one-planet projects.) "And you've filled what little land you gave me with deserts and swamps and jungles and mountains." "It's scenic," I pointed out. "I don't care from scenic!" the fellow thundered. "Oh, sure, one ocean, a dozen lakes, a couple rivers, one or two mountain ranges, that would have been fine. Dresses the place up, gives the inhabitants a good feeling. But what you gave me is shlock!" "There's a reason for it," I said. (In point of fact, we couldn't make the job pay except by using reconstituted mountains, a lot of rivers and oceans as filler, and a couple of deserts I had bought cheap from Ourie the Planet-Junker. But I wasn't going to tell him that.) "A reason!" he screamed. "What will I tell my people? I'm putting an entire race on that planet, maybe two or three. They'll be humans, made in my own image; and humans are notoriously picky, just as I am. What am I supposed to tell them?" Well, I knew what he could tell them; but I didn't want to be offensive, so I pretended to give the matter some thought. And strangely enough, I did think. And I came up with the gimmick to end all gimmicks. "You just tell them the plain scientific truth," I said. "You tell them that, scientifically, everything that is must be." "Huh?" he said. "It's determinism," I said, making up the name on the spur of the moment. "It's quite simple, though a bit esoteric. To start with, form follows function; therefore your planet is exactly as it should be by the simple fact of being at all. Next, science is invariable; so if anything isn't invariable, it ain't science. And finally, everything follows definite rules. You can't always figure out what those rules are, but you can be sure they're there. So, it stands to reason that no one ought to ask why this instead of that? Instead, everyone ought to ask how does it work?"

«Но я хотел бы сделать вывод из всей этой истории, а вы, мальчики, слушайте внимательно. У науки полным-полно законов — такой уж я её изобрел. Почему я изобрёл её такой? Потому что физические законы помогают ловкому дельцу так же, как юридические законы помогают адвокату. Правила, доктрины, аксиомы, законы и принципы науки служат для того, чтобы помогать, а не мешать вам. Они должны снабжать вас оправданиями. Большей частью они более или менее справедливы, и это помогает. Но всегда помните: законы помогают объясняться с заказчиками после работы, а не до неё. У вас есть проект, и вы его осуществляете так, как вам удобнее, а затем подгоняете факты к результатам, а не наоборот. Не забывайте, что наука создана как словесный барьер против людей, задающих вопросы. Но она не должна быть использована против вас. Если вы хоть что-то усвоили, то должны понимать, что наша работа абсолютно необъяснима. Мы просто делаем её — иногда выходит хорошо, а иногда плохо. И никогда не пытайтесь разобраться, почему что-то получилось, а что-то нет. Не спрашивайте и не воображайте, что объяснение существует. Дошло?» Оба помощника поспешно кивнули. У них были просветлённые лица, словно они обрели истинную веру. Кармоди готов был держать пари, что эти молодые люди запомнили каждое слово своего патрона, и эти слова уже становятся для них... законом. — История сотворения Земли

"But I was trying to make a point out of all this, and I want you boys to listen carefully. Science is filled with a lot of rules, because I invented it that way. Why did I invent it that way? Because rules are a great assistance to a smart operator, just as a lot of laws are a great help to lawyers. The rules, doctrines, axioms, laws, and principles of science are there to help you, not to hinder you. They're there in order to provide you with reasons for what you do. Most of them are true, more or less, and that helps. "But always remember—these rules are there to help you explain to the customers what you do after you do it, not before. When you have a project, do it exactly as you see fit; then fit the facts around the event, not the other way around. "Remember—these rules exist as a verbal barrier against people who ask questions. But they should not be used as a barrier by you. If you've learned anything from me, you've learned that our work is inevitably inexplicable; we simply do it, and sometimes it comes out well and sometimes not. "But never try to explain to yourselves why some things happen and why other things don't happen. Don't ask, and don't imagine that an explanation exists. Get me?" The two assistants nodded vehemently. They looked enlightened, like men who have found a new religion. Carmody would have bet anything that those two earnest young men had memorized every one of the Builder's words, and would now proceed to elevate those words into—a rule.

Глава 13

— Но если вам хочется поговорить с Богом, мистер Модсли, почему бы вам не поговорить с Мелихроном? Модсли откинул голову и захохотал. — С Мелихроном? С этим дебилом? Да у этого помпезного, самовлюбленного осла и мыслишки стоящей не найдется! Собака и та больше смыслит в метафизике! Ведь божественность, говоря профессионально, это что? Это просто сила и власть, и ничего магического в ней нет. Это вам не панацея от всех болезней. И вообще, среди Богов нет двух похожих.

"But if you want to talk to a God, Mr. Maudsley, why don't you talk to Melichrone?" Maudsley threw back his head and laughed. "Melichrone! That imbecile? He's a pompous, self-centered ass, and he has no character worth considering. I'd rather talk metaphysics with a dog! Technically speaking, Godhead is a matter of power and control, you know; there's nothing magical about it, and it's not a cure-all for what ails you. No two Gods are alike."

Модели задумался на минуту, потом сказал: — С моей точки зрения существование Бога или Богов очевидно и неизбежно. Верить в Бога столь же легко и естественно, сколь верить в яблоко, не более и не менее. Только одна вещь стоит на пути к этой вере. — Какая же? — Принцип Бизнеса, который более фундаментален, чем закон всемирного тяготения. Где бы вы не оказались в Галактике, повсюду вы найдете бизнес: пищевой и строительный, военный и мирный, правительственный и, конечно, божественный, который называется «религией». И это самая предосудительная линия поведения. Я могу целый год рассказывать вам о порочных и грязных идеях, которыми торгует религия, но вы наверняка слышали о них и раньше. Но я сейчас имею в виду одну черту, которая лежит в основе всех молитв и которая кажется мне особенно противной. — Какую же? — Глубочайшее, фундаментальное лицемерие, которое лежит в основе религии. Судите сами: ни одно существо не может молиться, если оно не обладает свободой воли. Однако, свободная воля свободна. И будучи свободной она неуправляема и непредсказуема. Поистине, божественный дар. Необязательность делает возможным состояние свободы. Существование в состоянии свободы — увлекательная штука, причём таким оно и задумывалось. А что предлагают религии? Они говорят: «Превосходно, вы обладаете свободой воли, чтобы стать рабами Бога и нашими». Какое бесстыдство! Бог, который и муху не обидит, изображается этаким верховным рабовладельцем! Да услышав это, каждое существо с душой должно взбунтоваться. Богу надо служить по своей воле, или не служить ему вообще. Только таким путём ты сохраняешь верность себе и дару свободы воли. Богом данному. — Кажется, я вас понимаю, — сказал Кармоди. — Возможно я изложил это слишком сложно, — продолжал Модели. — Но есть и более простая причина, чтобы избегать религии. — Какая же? — Стиль. Напыщенный, увещевающий, болезненно-слащавый, покровительственный, искусственный, скучный, насыщенный смутными образами или громкими лозунгами, пригодный только для чувствительных старых дам или малокровных детишек. Нет, в церкви я Бога не найду, даже если и пойду туда. У этого старого джентльмена слишком много вкуса и твёрдости, слишком много гордости и гнева. Не могу поверить, что он в церкви, и точка. А зачем я пойду туда, где Бога нет? — парафраз критики христианства

Maudsley looked thoughtful and said, "To my way of thinking, the existence of a God or Gods is obvious and inevitable; and belief in God is as easy and natural as belief in an apple, and of no more or less significance. When you come right down to it, there's only one thing that stands in the way of this belief." "What's that?" Carmody asked. "It is the Principle of Business, which is more fundamental than the law of gravity. Wherever you go in the galaxy, you can find a food business, a housebuilding business, a war business, a peace business, a governing business, and so forth. And, of course, a God business, which is called 'religion,' and which is a particularly reprehensible line of endeavor. I could talk for a year on the perverse and nasty notions that the religions sell, but I'm sure you've heard it all before. But I'll just mention one matter, which seems to underlie everything the religions preach, and which seems to me almost exquisitely perverse." "What's that?" Carmody asked. "It's the deep, fundamental bedrock of hypocrisy upon which religion is founded. Consider: no creature can be said to worship if it does not possess free will. Free will, however, is free. And just by virtue of being free, is intractable and incalculable, a truly Godlike gift, the faculty that makes a state of freedom possible. To exist in a state of freedom is a wild, strange thing, and was clearly intended as such. But what do the religions do with this? They say, 'Very well, you possess free will; but now you must use your free will to enslave yourself to God and to us.' The effrontery of it! God, who would not coerce a fly, is painted as a supreme slavemaster! In the face of this, any creature with spirit must rebel, must serve God entirely of his own will and volition, or must not serve him at all, thus remaining true to himself and to the faculties God has given him." "I think I see what you mean," Carmody said. "I've made it too complicated," Maudsley said. "There's a much simpler reason for avoiding religion." "What's that?" "Just consider its style—bombastic, hortatory, sickly-sweet, patronizing, artificial, inapropos, boring, filled with dreary images or peppy slogans—fit subject matter for senile old women and unweaned babies, but for no one else. I cannot believe that the God I met here would ever enter a church; he had too much taste and ferocity, too much anger and pride. I can't believe it, and for me that ends the matter. Why should I go to a place that a God would not enter?"

Глава 14

— А протоны и электроны вы тоже делаете сами? — Ни-ни! Мистер Модсли не захотел возиться с этой мелочевкой. Субатомные частицы мы получаем от субподрядчиков. Кармоди хмыкнул, и мастер взглянул на него с подозрением. Они продолжали бродить по фабрике, пока у Кармоди не заболели ноги. Он устал и отупел, и это его раздражало. Он твердил себе, что должен быть доволен. Вот оно, место, где изготовляются атомы, где сепарируется антиматерия! Вот перед ним гигантская машина, которая экстрагирует космические лучи из сырого пространства, очищает их и закупоривает в громадные зеленые контейнеры. Позади термальный зонд для исследования старых звёзд. А слева... Бесполезно. Прогулка по фабрике Модсли вызывала у Кармоди такую же скуку, как давняя экскурсия на сталелитейный завод в Индиане. И ту же волну угрюмого раздражения и тупого бунта ощущал он в коридорах Лувра, Прадо и Британского музея. И он подумал, что чудеса хороши только в малых дозах.

"Do you make your own protons and electrons?" "Nope, Mr. Maudsley never wanted to fool around with that really small stuff. We get our subatomic particles from subcontractors." Carmody laughed and the foreman looked at him suspiciously. They continued to walk until Carmody's feet began to hurt him. He felt tired and dull, and this annoyed him. He ought to be fascinated, he told himself. Here he was, in a place that actually manufactured atoms, and had separate facilities for creating antimatter! Over there was a gigantic machine that extracted cosmic rays from raw space, and purified them, and bottled them in heavy green containers. Beyond that was a thermal probe, used for doctoring up old stars; and just to the left of it... It was no use. Walking through Maudsley's factory elicited in Carmody the same sensations of boredom he had experienced during a guided tour through a Gary, Indiana, steel foundry. And that wave of sullen fatigue, that sense of mute rebellion—he had felt just the same after walking for reverent hours through the hushed corridors of the Louvre, the Prado, the British Museum. One's sense of wonder, he realized, is only capable of a small amount of appreciation.

	Человек везде остаётся самим собой, даже если его перенесли внезапно в Тимбукту или на Альфу Центавра.
	They stay in character, even if that character is suddenly transported to Timbuktu or Alpha Centauri.

Глава 16

	— Возможности медицины неограниченны, ограничены возможности пациентов, но это уже их слабость, а не наша.
	"Medical science admits no limits to the feasible, only to the tolerable, which is the patient's limitation, not ours."

	— Только про мёртвого можно сказать, что он в очень скверном положении, — успокоил доктор.
	"Only the dead can be said to be in a really serious condition," the doctor stated.

— Я должен оперировать, — сказал доктор. — Это единственная надежда. Я произведу диссекцию (расчленю вашего Кармоди, попросту говоря) и уложу члены и органы в предохраняющий раствор, который затем разбавлю растворителем К-5. Мозг и нервная система будут подсоединены к различным разъёмам. Дальнейшая процедура требует их подключения к жизнеимитатору и прижигания синапсов в строго определённой последовательности. Так мы сможем обнаружить все разрывы, испорченные клапаны, закупорки и прочие повреждения. Установив отсутствие оных, мы приступаем к разборке мозга и наконец подходим к главному контакту разума и тела. Осторожно разомкнув его, мы проверим все внешние и внутренние цепи. Если и здесь все в порядке, мы откроем резервуар разума (убедившись, конечно, в отсутствии утечек) и проверим уровень сознания. Если он низок или же вообще на нуле (в подобных ситуациях почти всегда так и бывает), мы анализируем осадок и искусственно создаём новую порцию сознания. Эта новая порция проходит исчерпывающую проверку и впрыскивается в резервуар. Затем все части тела воссоединяются, и пациент может быть реанимирован жизнеимитатором. Вот и весь процесс. — Ух! — вздохнул Приз. — Я и собаку не стал бы так лечить. — Я тоже, — сказал доктор. — По крайней мере, пока собачья раса не станет разумной. Итак, хотите ли вы, чтобы я приступил к операции? — Приступайте, — решил Модсли. — Ничего не поделаешь. Бедный малый так надеялся на нас, и мы не можем бросить его без помощи. Выполняйте свой долг, доктор! Все время, пока длился этот разговор, Кармоди боролся со своим дезорганизованным организмом. С нарастающим ужасом он слушал доктора, и в нём крепло убеждение, что его друзья могут причинить ему вреда куда больше, чем способны вообразить его злейшие враги. Наконец титаническим усилием он приподнял веки и отлепил язык от неба. — Никаких операций! — просипел он. — Голову оторву! Попробуйте только начать вашу растреклятую операцию! — Очнулся, — констатировал доктор довольным тоном. — Иногда, знаете ли, словесное описание операции в присутствии пациента исцеляет не хуже, чем сама операция. Это, конечно, эффект плацебо, но смеяться тут не над чем.

"I must operate," the doctor said. "It is the only reliable way. I shall dissect Carmody (speaking in layman's terms) and put his limbs and organs into a preserving solution. Then, I shall soften him in a dilute solution of K-5. I will draw his brain and nervous system out through various orifices. The procedure then is to hook up the nervous system and brain to a Life-Simulator, and fire the synapses in carefully timed series. Thus we see if there are any breaks, bad valves, stoppages, and the like. Assuming the absence of these, we disassemble the brain, coming at last to the interaction point between mind and body. Removing this very carefully, we check all internal and external connections. If everything is all right up to this point, we open the interaction-point reservoir, looking for leaks, of course, and then checking the level of consciousness within. If it is low or depleted (and in cases like these, it almost always is) we analyze the residue and create a new batch. This new batch of consciousness is tested exhaustively, then injected into the interaction-point reservoir. All parts of the corpus are then reassembled, and the patient can be reanimated with the Life-Simulator. That's pretty much the whole process." "Hooee," said the Prize. "I wouldn't treat a dog that way!" "Nor would I," the doctor said. "Not until the canine race has evolved further. Do you wish me to perform this operation?" "Well. . ." The Prize mused. "I guess we can't just leave him lying around unconscious, can we?" "Of course we can't," Maudsley said. "The poor fellow has been counting on us and we must not fail him. Doctor, do your duty!" Carmody had been struggling with his malfunctioning functions through this entire conversation. He had listened with steadily mounting terror and with the growing conviction that his friends could do him more harm than his enemies could even imagine. Now, with a titanic effort, he burst open his eyes and wrenched his tongue away from the roof of his mouth. "No operation!" He croaked. "I'll cut your goddamned heart out if you try any goddamned operation!" "He has recovered his faculties," the doctor said, sounding quite pleased. "Often, you know, a verbalization of our operating procedure in the patient's presence serves as a better anodyne than the operation itself. It is a placebo effect, of course, but certainly not to be sneered at."

Глава 17

— Как для каждого мужчины есть женщина, так и для каждого живого существа — хищник. Великая Цепь Поедания (поэтический образ динамической подсистемы космоса, называемой жизнью) не должна разрываться — хотя бы в силу внутренней необходимости. Жизнь подразумевает созидание, а созидание невозможно без уничтожения, то есть без смерти. <…> Итак, убийство оправданно, хотя с некоторыми его деталями нелегко примириться. Существо в своей природной среде обитания отнимает жизнь у другого существа, а третье существо отнимает жизнь у него самого. Этот простой и естественный процесс обычно так хорошо сбалансирован, что добытчики и добываемые склонны подолгу не обращать на него никакого внимания, занимаясь вместо того созданием произведений искусства, собиранием орехов, созерцанием Абсолюта или ещё чем-нибудь интересным. И так оно и должно быть, потому что Природа (которую мы обычно представляем себе старой дамой, одетой в чёрное и коричневое) не любит, когда её правила и принципы становятся предметом застольной беседы, уличных пересудов, выступлений в Конгрессе или чего-то в том же духе. Вы же, Кармоди, избежав уплаты по векселям на своей родной планете, по-прежнему подчиняетесь неумолимому Закону. Таким образом, если на бескрайних просторах космоса не имеется в наличии подходящего для вас хищника, то таковой должен быть найден. Если искомый хищник найден быть не может, он должен быть создан. — ироничный пересказ экологии

"... just as for every man there's a woman, so for every living organism there's a predator. The Great Chain of Eating (a poetic image for the totality of life in a state of dynamism in the universe) must go on, for reasons of inner necessity if for nothing else. Life as we know it involves creation; and creation is inconceivable without death. <…> Thus murder is justified, though some of its concomitants are less readily appreciated. A creature in its natural habitat lives off certain other creatures and is lived off by still other creatures. This process is usually so natural and simple, and in so fine a state of balance, that preyers and preyed-upon alike tend to ignore it for great stretches of time, putting their attention instead upon the creation of art objects, the gathering of groundnuts, the contemplation of the Absolute, or whatever else the species finds of interest. And that is as it should be, because Nature, (whom we may personify as an old lady dressed in russet and black) does not like to find her rules and regulations the subject of every cocktail party, swarming nest, Konklave, or what you will. But you, Carmody, by inadvertently escaping the checks and balances of your native planet, still have not escaped the inexorable Law of Process. Thus, if there were no existing predator for you in the farflung reaches of space, then one would have to be found. If one could not be found, then it would have to be created."

— Ты ешь, поэтому тебя едят. Это общеизвестно. Но как именно тебя должны съесть? В какую ловушку тебя поймают, как схватят и... гм... лишат подвижности, как приготовят? Поджарят тебя, заморозят или подадут при комнатной температуре? Очевидно, это зависит от вкусов того, кто захотел тобой полакомиться. А как он поймает тебя? Прыгнет ли сверху на спину, выроет ли яму на твоем пути или запутает в паутину? А может, вызовет на поединок или сразу вонзит когти? Это тоже зависит от природы твоего пожирателя, от его формы и строения. А природа эта всецело определяется особенностями твоей природы, которая тоже обладает свободой воли и поэтому абсолютно непредсказуема. А теперь ближе к делу. Когти, ямы и паутина ведут к цели кратчайшим путем, но они не очень эффективны против существа, наделенного памятью. Добыча, подобная вам, Кармоди, во второй раз в ту же ловушку не попадется. Прямолинейность, однако, не в духе Природы. Было сказано, что Природа питает особое пристрастие к иллюзиям, которыми вымощена дорога и к рождению, и к смерти. Но эту теорему я доказывать не стану. Приняв её на веру, мы автоматически получаем следствие: чтобы поймать такое сложное существо, как вы, Кармоди, ваш хищник должен предпринимать сложные маневры. У этой проблемы есть и другая сторона. Ваш пожиратель вовсе не обязан есть только вас. Безусловно, для него вы — единственный и неповторимый, но он, обладая свободой воли (как и вы), вовсе не связан строгой логикой в своей поедательной функции. Амбарная мышь может воображать, что сова на стропилах сотворена специально, чтобы охотиться на мышей, но мы-то знаем, что у сов разнообразные интересы. Так обстоят дела со всеми хищниками, в том числе и с вашим. Отсюда мы делаем важный вывод: все хищники из-за наличия свободы воли функционально несовершенны. <…> На практике вам никогда не удастся использовать несовершенства вашего хищника. Вы даже вряд ли узнаете, в чем они заключаются. В данной ситуации вы — это амбарная мышь. Заслышав свист крыльев, вы можете нырнуть в норку, но никогда не сумеете понять всю природу, таланты и недостатки совы.

"You eat, therefore you are eaten. That much you know. But how, precisely, are you to be eaten? How are you to be trapped, seized, immobilized, and prepared? Will you be served up piping hot or nicely chilled or at room temperature? Obviously, that depends on the tastes of that which feasts upon you. Shall your predator leap at your undefended back from a convenient height? Shall it dig a pit for you, or spin a web, or challenge you to single combat, or dive upon you with outstretched talons? That depends upon your predator's nature, which determines his form and function. That nature is limited by and respondent to the exigencies of your own nature, which, like his, is informed by free will and thus ultimately unfathomable. "Now to particulars. Diving, digging or spinning are straightforward, but they lose effectiveness against a creature with the faculty of memory. A creature like yourself, Carmody, could you avoid the simplistic deadly attack once, might never be deceived again. "Straightforwardness is not Nature's way, however. It has been said that Nature has a vested interest in illusions, which are highways to death and birth. I for one will not argue the proposition. If we accept the concept, we see that your predator must engage in complex maneuvers in order to snare a complex creature such as yourself. "There is another side to the problem also. Your predator was not conceived solely in order to eat you. You are the single most important single thing in his life, granted; but he does possess free will, just as you do, and therefore is not limited to the strict logic of his eating function. Barn mice may think that the owl in the rafters was conceived and delineated for the sole purpose of hunting mice. But we know that the owl has several other things on his mind. This is how it is with all predators, including yours. From this, we draw an important conclusion: that all predators are functionally imperfect by virtue of their free will. <…> You see, practically speaking, you may never be able to exploit your predator's imperfections. Indeed, you may never even learn what they are. In this situation you are just like the barn mice. You may find a hole to scamper in when you hear the whirr of wings, but you will never be able to analyze the nature, talents, and limitations of the owl."

Главы 20—24

	— Ничто так не помогает поверить в существование факта, как его, факта, личное присутствие. — 20
	There is nothing like the actual presence of a fact to make one believe in the existence of that fact.

	— Пожирание — закон природы. Даже богов иногда пожирает Рок. — 21
	"Predation is a necessary circumstance. Even the Gods are eventually eaten by Fate."

	городской компьютер: Человек может действовать вопреки своим интересам, но машина не может допустить такую степень извращённости. — 23
	"Man can act against his best interests, but a machine is not allowed that degree of perversity."

	Общеизвестно, что кармодиеды неопрятны, как свиньи... — 24
	Carmody-eaters are notoriously piggish...

Глава 28

	Лёгкие дуновения выхлопных газов с Вест-Сайд-Драйв задумчиво шевелили листву деревьев Риверсайд-парка, одетых в зелень и копоть. Дикие вопли истеричных детей перемежались криками столь же истеричных родителей.
	The trees of Riverside Park, clad in green and soot, rustled faintly in the exhaust fumes from the West Side Drive. Around him he could hear the screams of frustrated, high-strung children, punctuated by an occasional bellow from their equally frustrated and high-strung parents.

	В Риверсайд-парке зажигали огни. Матери с детскими колясочками спешили освободить его для громил и полицейских патрулей. Смог наползал по-кошачьи бесшумно. Сквозь него дома казались заблудившимися великанами. Сточные воды весело бежали в Гудзон, а Гудзон весело вливался в водопроводные трубы.
	The lights had come on in Riverside Park. Mothers with baby carriages were leaving, and soon the park would be left alone to police cars and muggers. All around him the smog rolled in on little cat feet. Buildings could be glimpsed through it like giants who had lost their way. To either side, the sewers ran merrily into the Hudson, while at the same time the Hudson ran merrily into the sewers.

	— Слушай, старик, так ты, похоже, раздобыл настоящие «капельки», а не какую-то разбавленную дрянь? Где достал? — Капли чистого опыта добывают из дряни бытия, — сказал Кармоди. — Суть вещей хочет познать каждый, а открывается она лишь избранным.
	"That sounds like powerful acid," Marundi said. "Where might it be obtained?" "The Acid of Experience is distilled from the dull weed of Practice," Carmody said. "Objective existence is desired by many but obtained by few."

— Я просто махнул рукой на вечность; в сущности, у меня её и не было никогда. Я вышел из этой игры, которой боги забавляются на своих небесных ярмарках. Меня не волнует больше, под какой скорлупой спрятана горошина бессмертия. Я не нуждаюсь в бессмертии. У меня есть мгновение, и мне достаточно. — Блаженный Кармоди! — саркастически сказал Приз. — Только один вдох отделяет тебя от смерти. Что ты будешь делать со своим жалким мгновением? — Я проживу его, — сказал Кармоди. — А для чего ещё существуют мгновения? — конец романа

"I have simply given up a longevity which I never possessed anyhow. I have turned away from the con game which the Gods run in their heavenly sideshow. I no longer care under which shell the pea of immortality might be found. I don't need it. I have my moment, which is quite enough." "Saint Carmody!" the Prize said, in tones of deepest sarcasm. "No more than a shadow's breadth separates you and death! What will you do now with your pitiable moment?" "I shall continue to live it," Carmody said. "That is what moments are for."

Перевод

Г. Гринев (1973), Г. Гуревич (1993) — с некоторыми уточнениями

О романе

	Его работы, начиная с [этой] книги-мозаики <…> подтвердили тенденцию: юмор писателя заметно иссяк, «почернел», а заумные, потерявшие былую лёгкость сюрреалистические конструкции (как правило, в ущерб логике и сюжету) быстро отодвинули одного из ведущих авторов НФ первого послевоенного десятилетия на периферию этой литературы.
	— Вл. Гаков, «Энциклопедия фантастики. Кто есть кто», 1995