Она подумала, что Хэдвелл <…> обязательно совершит нечто великое. Быть может, сегодня, а может, завтра или в следующем году. И тогда она подарит ему самое большое сокровище, которым женщина может одарить мужчину.
Мучительную смерть. — по традиции вымышленных аборигенов; перевод: А. Волнов, 1994
Some day, she thought, Hadwell would <…> would do something, some fine deed, perhaps today, perhaps tomorrow, perhaps next year. And then she would give him the most precious thing a woman can give to a man.
A painful death.
— «Жертва из космоса» (The Victim From Space), 1957
Когда зверёк приблизился, Кливи заметил, что у него нет ни глаз, ни ушей. Это его не удивило — напротив, показалось вполне уместным. На кой чёрт сдались белке глаза и уши? Пожалуй, лучше, что белка не видит несовершенства мира, не слышит криков боли…
<…> Вероятно, каждому животному свойствен характерный запах мысли. Белка испускает один запах, волк — другой, человек — третий. Весь вопрос в том, только ли тогда можно выследить Кливи, когда он думает о каком-либо животном? Или его мысли, подобно аромату, можно засечь, даже если он ни о чём особенном не думает? — перевод: Н. М. Евдокимова, 1966
As small animal came close, he saw that it had no eyes or ears.
This didn't surprise him. On the contrary, it seemed quite fitting. Why in hell should a squirrel have eyes or ears? Squirrels were better off not seeing the pain and torture of the world, not hearing the anguished screams of …
<…> Probably every animal had its characteristic thought-smell. A squirrel emitted one kind, a wolf another, and a human still another. The all-important question was, could he be traced only when he thought of some animal? Or could his thought patterns, like an odour, be detected even when he was not thinking of anything in particular?
— «Запах мысли» (The Odo[u]r of Thought), 1954
У подножья холма стояла тонкая прямая металлическая колонна. Оба вскинули головы. Колонна вздымалась выше, выше, вершину её скрывали облака. <…>
— Вы имеете в виду вертящуюся колонну? <…> Что ж. надо думать, какой-то высоко развитый народ…
— Эта вертящаяся колонна — ключ в боку планеты, — сказал Килпеппер, почти бегом направляясь к рубке. — Ключ, которым её заводят. Так устроена вся планета. Животные, реки, ветер — у всего кончился завод. — перевод: Нора Галь, 1984
At the base of the hill, rising slim and erect, was a metal pillar. They followed it up with their eyes. It climbed and climbed — and its top was lost in the clouds. <…>
'You mean the turning shaft? <…> All right, I suppose there's some super race—'
'That turning shaft is a key in the side of the planet,' Kilpepper said, racing towards the bridge. 'It winds the place up. The whole world is like that. Animals, rivers, wind — everything runs down.'
— «Заповедная зона» (Restricted Area), 1953
Всё ещё во власти сна, он жаждал реальных доказательств существования мира.
По комнате медленно проплыл стул и с тихим чмоканьем прилип к стене. Лэниган облегчённо вздохнул. <…>
На розовато-лиловом ковре появилось пятно размером с монету. Оно потемнело, сгустилось и превратилось в маленькое фруктовое дерево. <…>
Асфальт ни разу не вскрикнул под ногами. Вот возвышается Первый национальный городской банк; он был здесь вчера, что само по себе достаточно плохо; но гораздо хуже, что он наверняка будет здесь завтра, и через неделю, и через год. Первый Национальный городской банк (основан в 1892 году) чудовищно лишен возможности превращений. Он никогда не станет надгробием, самолётом, костями доисторической живности. Он неизбежно будет оставаться строением из бетона и стали, зловеще настаивая на своей неизменности, пока его не снесут люди. — перевод: В. И. Баканов (тж. под псевд. В. Бука), 1991
Still caught in his dream, he waited for tangible proofs of the world.
A chair slowly drifted across his field of vision and fetched up against the wall with a quiet thump. Lanigan's face relaxed slightly. <…>
A spot the size of a quarter appeared on Sampson's mauve carpet. It darkened, thickened, grew into a small fruit tree. <…>
The pavement never once yielded beneath his feet. Over there was the First National City Bank; it had been there yesterday, it would be there tomorrow. Grotesquely devoid of possibilities, it would never become a tomb, an aeroplane, or the bones of a prehistoric monster. Sullenly it would remain, a building of concrete and steel, madly persisting in its fixity until men with tools came and tediously tore it down.
— «Застывший мир» (The Petrified World) или «Мир сна» (Dreamworld), 1968
… читатель ощущает в себе склонность быть целеустремлённо непоследовательным: он благодарен Лабиринту за его ненавязчивую краткость, но в то же время желает ещё большей краткости.
Но это быстро проходит, и читатель обнаруживает, что его превалирующим настроением является молчаливое сопротивление желанию вообще хоть что-нибудь ощущать. С чувством глубокого удовлетворения он обнаруживает свою индифферентность. И хотя он не желает ничего помнить о Лабиринте, он и не затрудняет себя усилиями, чтобы забыть. — перевод: Е. Дрозд, 1989
… the reader's first sensation is apt to be pointedly inconsequential: a concern with the humble brevity of the Labyrinth, and a spiteful wish that it were shorter still.
But this quickly passes, and the reader discovers that his predominant mood is a muted reluctance to feel anything at all. With gratitude he discovers himself to be indifferent. And, although he surely does not wish to remember the Labyrinth, he does not even care enough to forget it.
— «Лабиринт Редферна» (Redfern's Labyrint), 1968
Ему ответил голос, который мог принадлежать женщине средних лет. Голос казался раздражённым, но смирившимся с судьбой.
— Институт исследований поведения Редферна.
Редферн нахмурился, прокашлялся и сказал:
— Я насчёт Лабиринта.
The voice of a middle-aged woman, querulous but resigned, said: "Redfern Behavioural Research Institute."
Redfern frowned, cleared his throat, and said, "I am calling to inquire about the Labyrinth."
— там же
Руки уже очень устали, но он снова поднял молоток и зубило. Осталось совсем немного — высечь последние две-три буквы в твёрдом граните. Наконец он поставил последнюю точку и выпрямился, небрежно уронив инструменты на пол пещеры. Вытерев пот с грязного, заросшего щетиной лица, он с гордостью прочёл:
Я ВОССТАЛ ИЗ ПЛАНЕТНОЙ ГРЯЗИ. НАГОЙ И БЕЗЗАЩИТНЫЙ, Я СТАЛ ИЗГОТОВЛЯТЬ ОРУДИЯ ТРУДА. Я СТРОИЛ И РАЗРУШАЛ, ТВОРИЛ И УНИЧТОЖАЛ. Я СОЗДАЛ НЕЧТО СИЛЬНЕЕ СЕБЯ, И ОНО МЕНЯ УНИЧТОЖИЛО.
МОЁ ИМЯ ЧЕЛОВЕК, И ЭТО МОЁ ПОСЛЕДНЕЕ ТВОРЕНИЕ. — начало; перевод: А. В. Новиков, 1994
His arms were very tired, but he lifted the chisel and mallet again. He was almost through; only a few more letters and the inscription, cut deeply into the tough granite, would be finished. He rounded out the last period and straightened up, dropping his tools carelessly to the floor of the cave. Proudly he wiped the perspiration from his dirty stubbled face and read what he had written.
I ROSE FROM THE SLIME OF THE PLANET, NAKED AND DEFENCELESS, I FASHIONED TOOLS. I BUILT AND DEMOLISHED, CREATED AND DESTROYED. I CREATED A THING GREATER THAN MYSELF THAT DESTROYED ME.
MY NAME IS MAN AND THIS IS MY LAST WORK.
