Драмокл: Межгалактическая мыльная опера

«Драмокл: Межгалактическая мыльная опера» (англ. Dramocles: An Intergalactic Soap Opera) — роман Роберта Шекли 1983 года, пародирующий космическую оперу.

Цитаты

	… Драмокл обнаружил, что провёл ночь на куче подушек в одной из Косматых комнат, названных так из-за пучков чёрных волос, в изобилии росших по углам. — 1
	… Dramocles discovered that he had spent the night sleeping on a pile of cushions in one of the Hirsute Rooms, so called because of the large clumps of black hair growing in the corners.

— Добрый день, сир, — сказал компьютер, вставая с дивана. На нём был чёрный плащ, на боку — церемониальная шпага, а на округлой поверхности, которая могла бы называться головой, не засунь изготовители его мозги в желудок, красовался белый завитой парик. Четыре костлявые металлические ноги были обуты в расшитые китайские шлёпанцы. Одевался он так потому, <…> что чувствовал себя неизмеримо умнее всех окружающих и, чтобы не свихнуться, позволил себе маленькую иллюзию, воображая себя латышом семнадцатого столетия, живущим в Лондоне. Драмокл считал эту иллюзию вполне безобидной. Он даже привык к язвительным высказываниям компьютера в адрес какого-то забытого землянина по имени сэр Исаак Ньютон. — 5

“Good afternoon, Sire,” the computer said, getting off the sofa. It was wearing a black cloak and ceremonial sword, and it had a white periwig on the rounded surface where its head would have been if its makers hadn’t housed its brains in its stomach. The computer also wore embroidered Chinese slippers on its four skinny metal feet. The reason it dressed this way <…> was because it was so much more intelligent than anyone or anything else in the universe that it could keep its sanity only by allowing itself the mild delusion that it was a seventeenth-century Latvian living in London. Dramocles saw no harm in it. He had even grown used to the computer’s disparaging remarks about some forgotten Earthman named Sir Isaac Newton.

	Сердечные и гостеприимные к странникам (за исключением тех случаев, когда им требовалась жертва для одного из многочисленных божеств). <…> Большинство истрагну зарабатывали себе на жизнь дикобразами: пасли их стада на своих зелёных холмах, а затем продавали иголки ууркам — негуманоидной расе, никогда не объяснявшей, зачем ей нужен этот товар. — 12
	They were a gentle folk, and hospitable to strangers, except on the occasions when they needed a sacrifice for one of their deities. <…> Most of the Ystradgnu made their living by grazing herds of porcupines on their green hillsides and exporting the quills to the Uurks, a nonhuman people who had never disclosed why they needed them.

	Межпланетные империи никогда не были жизнестойкими. А даже если бы и были, какой от них толк? Несколько дутых титулов и уйма бумажной работы. — 17
	Interplanetary empires had never been workable. And even if they could work, what would you have? A few more empty titles and a lot more paperwork.

— В плену у сна солдат удерживает всего лишь маленький дефект. Взгляните, о король, на их уши: от долгого лежания на земле они напрочь забиты мхом, мелкими камушками, веточками, сосновыми шишками и так далее. Поэтому спящие не в состоянии услышать команду побудки. — И правда, — сказал Хальдемар, склонившись и поглядев. — Нужно немедленно прочистить им уши. Сейчас я велю принести сюда лопатки — хотя, возможно, сгодятся простые столовые ложки. Мы пророем подходы к их сознанию! — Я бы не советовал, — сказал Вителло. — Столь грубые инструменты могут повредить внутреннее ухо, а то и самый мозг. Нам нужны хорошие акустические очистители. <…> Акустические очистители и прочее оборудование было доставлено с Гувера-XII, соседней планетки, специализировавшейся на искусстве очищения. Из ушей берсерков извлекли слои засохшей грязи, сухие веточки, богатый чёрный перегной и мелкие цветочки. Многократное окуривание уничтожило в зародыше все вязовые проростки, а заодно и личинки долгоносиков. — 24

“It is a mere trifling defect that keeps these men in sleep’s thralldom. Notice, O King, how their ears, from long propinquity with the forest floor, are quite stuffed with moss, small pebbles, twigs, pinecones, and the like. Due to this, these men are unable to hear the command to awaken.” “Why, so it is,” Haldemar said, stooping to inspect. “This shall be rectified at once. We’ll issue small trowels to the assembled company, though maybe soup spoons would do as well. And then we’ll dig passageways to their understanding.” “I would not advise it,” Vitello said. “Overforceful application of these crude instruments could result in damage to the inner ear, perhaps to the brain itself. What you need is a good sonic cleaner.” <…> Sonic cleaners and other equipment were rushed in from Hoover XII, a nearby planet devoted to the cleansing arts, and the berserkers were stripped of many layers of hardened mud, dead twigs, rich black compost, and small flowering plants. Multiple fumigations removed all trace of Dutch elm disease and boll weevil eggs.

	— Всё задокументировано. <…> Подрывное влияние Земли — карбонарии, иллюминаты, тибетские монахи… — 27
	“It’s all documented. <…> The disastrous influences from Earth—the Carbonari, the Illuminati, the Tibetan Masters…”

	— Большую часть добычи поглотит добавочный налог на захваченное имущество. — 29
	“Most of the profit would go to the surplus conquest tax.”

— Милорд, — сказала Дорис, — это колечко так похоже на обручальное! <…> — Да, похоже, — проворчал он. — А можно я буду иногда воображать, будто оно и в самом деле обручальное? Чач закусил кончик уса. Желтоватое лицо его залилось румянцем. <…> — Ты можешь воображать себе, что мы обручены, и я буду воображать то же самое. <…> — Но, милорд, разве в таком случае воображаемое не станет правдой? — А может, я этого и хочу? — 30

“My Lord,” she said, “it looks exceedingly like an engagement ring.” <…> “I suppose it does,” he said gruffly. “Then may I pretend from time to time that it was meant as such for me?” Chuch bit the end of his mustache. His sallow face grew pink. <…> “You may pretend to be engaged to me, and I shall pretend to do the same.” <…> “But my Lord, in that case, will not the pretense be true?” “And what if it is?”

Друзилла встретилась с Руфусом в условленном месте — на планетоиде Анастрагоне, что на полпути между Глормом и Друтом. Когда-то Анастрагон принадлежал безумному королю Друта Бидоку, который построил там охотничий домик, но так и не удосужился завезти на планетоид зверей и кислород. Воздух на Анастрагоне был только в охотничьем домике. Маленький планетоид имел ещё одну особенность: он был невидим. Бидок выкрасил его до последнего камушка краской «нондетекто» — продуктом древней науки Земли, отражавшим все волны видимого спектра и вдобавок водонепроницаемым. Правда, краска уже сильно пооблезла. Со стороны Анаетрагон казался скопищем островков вулканической породы, непостижимым образом державшихся в космосе на одном и том же расстоянии друг от друга. — 31

Drusilla and Rufus met at their special place, Anastragon, a planetoid lying between Glorm and Druth. Anastragon had once belonged to mad King Bidocq of Druth, who had built a hunting lodge there, but had never gotten around to stocking the place with animals and oxygen. Anastragon was airless except for the hunting lodge. The little planetoid had one other peculiarity: it was invisible. Bidocq had had the entire place painted with Nondetecto, a product of the Old Science of Earth that turned back all frequencies of the visual spectrum and was also waterproof. Much of the paint had worn off now. Viewed from space, Anastragon looked like islets of volcanic rock floating next to each other in space for no apparent reason at all.

	Непринуждённый дружеский разговор о том о сём не мог, однако, скрыть напряжения, пробивавшегося сквозь небрежно роняемые слова подобно тому, как пробивается стальная нить накаливания сквозь набитую волокнистым наполнителем прокладку. — 32
	The amiable, rambling talk of these men could not conceal the air of tension that ran through their casual words like a filament of tungsten steel passing through the inconsequential fluff of a fiberfill pillow.

— … в нынешний век магом быть легко. Делёж прибыли заменил сегодня религию, а бездумное преклонение перед наукой истребило последние остатки здравого смысла. Несколько столетий назад церковь сожгла бы меня на костре. Но фамильяров инквизиции сменили агенты ФБР и ЦРУ. Многие из них продажны, как и большинство других вещей в этом восхитительно прагматическом веке. Наука двадцатого столетия даёт мне такое могущество, какое моим предшественникам даже не снилось. Она не только — в отличие от алхимии — приносит практические плоды, она представляет собою великолепную знаковую систему, которая сама по себе служит источником больших энергий. — 35

“… this is an easy century in which to be a magician. Today, profit sharing has replaced religion, and the blind worship of science has done away with the last vestiges of common sense. A few hundred years ago, the Church would have burned me at the stake. Today, the agents of the FBI and CIA have replaced the familiars of the Inquisition. Many of them are for sale, like most things in this admirably pragmatic country. Twentieth-century science gives me greater power than any of my predecessors could have imagined. Not only does science work–unlike alchemy–but it is also a powerful symbol system, itself a source of great energies.”

	Почуяв, чем дело пахнет, все присутствующие в Военной палате приготовились к длинной и неизбежной вставке в повествование. — 38
	Sensing what was to come, everyone in the War Room prepared themselves for a long and unavoidable interpolation.

	Флагманский корабль графа Джона «Яйцеклад-один»… — 44
	Count John’s command ship, Ovipositer One…

3

	— Ваш почтенный батюшка Отто постоянно велел мне стирать из памяти имена бывших любовниц, оставляя лишь даты их рождений, поскольку был человеком великодушным. Он также настаивал на забвении голубого цвета.
	“Your esteemed father, Otho, always had me blot out the names of mistresses who didn't work out, all except their birthdays, since he was a kindly man. He also insisted upon not remembering the color blue.”

Фиш включил наркопсихосинтезатор и приступил. (Драмокл не мог потом вспомнить своих последних распоряжений, поскольку велел Фишу перезаписать их на более позднюю дату.) Фиш закончил. Драмокл встал с операционного стола в полной уверенности, что ему только что сделали массаж, и ощутил желание срочно выйти на прогулку. Повинуясь постгипнотическому внушению, он удалился от лаборатории Фиша на сотню ярдов. Где и услышал взрыв. Драмокл бросился назад и обнаружил, что доктор Фиш растерзан в клочья. Король не мог себе представить, зачем кому-то понадобилось взрывать такого безобидного андроида. Ему и в голову не пришло, что он совершил это сам, поскольку взорванные андроиды не очень-то болтливы.

Fish set up the narcopsychosynthesizer and did the various things required of him. (Dramocles could not remember what all of his final decisions had been, because he had had Fish excise certain of them for selfdisclosure at a later date.) Fish finished. Dramocles got up from the operating table thinking he had just had a massage, and now wanted to take a brisk walk. A posthypnotic command took him a hundred yards from Fish’s laboratory. Then he heard the explosion. Hurrying back, he saw that Dr. Fish had been blown up. Dramocles couldn’t imagine why anyone would want to blow up an inoffensive android like Fish. He never considered the possibility that he had done it himself, since exploded androids tell no tales.

13

— Что вы сказали? — спросила девушка-служанка. <…> Может ли он как-то использовать эту девушку «в контексте оснащения», согласно бессмертному выражению Хайдеггера, или же она простая статистка, не стоящая внимания? <…> — Давай-ка быстренько опиши себя, пока в повествование не вторглось какое-нибудь важное событие. — Я среднего роста, у меня чёрные волосы и голубые глаза, округлые молодые груди, похожие на апельсины, великолепные мускулы, а также задница, при виде которой сам ангел зарыдал бы от восторга. — Однако ты умеешь себя подать. <…> — Меня зовут Сорочка, — сказала девушка. — По-моему, вы должны на мне жениться. Тогда я буду участвовать в этой истории на законном основании. — Жениться? — удивился Вителло. — Кто здесь говорит о женитьбе? — вострубил жизнерадостный голос у него за спиной. Обернувшись, Вителло увидел, что в зал вошёл священник.

“What did you say?” asked the serving girl. <…> Was this girl something he could use “in the context of equipment,” in Heidegger’s immortal phrase, or was she simply a supernumerary not worth describing? <…> “Quick, before someone important enters the narrative, tell me what you look like.” “I am above the middle height for women, black-haired and blue-eyed, with firm round young breasts like oranges, splendid thews, and an ass that would make an angel weep.” “You’re not afraid to recommend yourself.” <…> “My name is Chemise,” the girl said. “I think you should marry me. Then I’d have a legal relationship in the story.” “Marry you?” Vitello asked. “Did someone say marry?” boomed a cheerful voice to Vitello’s rear. He turned and saw that a priest had entered the room.

Вителло, разинув рот, смотрел, как Сорочка, священник и свидетели стали испаряться. Их туманные фигуры корчились, выкрикивая неслышные мольбы, а затем пропали — винтики, которые Драмоклид счёл ненужными для своей истории. <…> — Ты должен понять, — сказал он тоном одновременно ласковым и твёрдым, что это в первую очередь рассказ о Драмокловой семье, во вторую — о её слугах и приближённых, и лишь в третью, и то на дальнем плане и исключительно по нашему соизволению, о разной мелкой сошке, которая появляется на сцене в нужный момент и исчезает по нашему приказу. <…> — Простите, милорд, — полузадушенным голосом просипел Вителло. — Меня застали врасплох… Я был под мухой… Эта проклятая ведьма оказалась чересчур проворной для меня… — Ладно, верный слуга, — прервал его Чач с ехидной усмешкой. — Ты дал мне повод сформулировать основные условия развития сюжета, и за это я тебе даже благодарен. Будь исполнителен, Вителло, будь скромен и ненавязчив, пока я не соизволю обратиться к тебе, и, если ты сыграешь свою роль хорошо, я подыщу тебе хорошенькую маленькую жёнушку. Но описана она, конечно же, не будет. — Конечно, сир! <…> — Тогда выпусти изо рта мои шнурки и слушай внимательно.

As Vitello watched, mouth agape, Chemise, the priest, and the witnesses began to fade. They writhed for a few moments, shadow figures mouthing words that none could hear. Then they were gone—developments that a Dramocleid had decided were unsuitable to his requirements. <…> “You must understand,” he said in a voice both firm and gentle, “that this is the story of the Dramocles family, secondarily of their retainers and familiars, and third by a long shot and only at our choosing, of the various spear carriers who take their moment on the stage of our history, and then depart at our behest.” <…> “I’m sorry, my Lord,” Vitello said in a choking voice. “I was caught by surprise—the wine—and she was too quick for me, the damned vixen—” “Enough, loyal servant,” Chuch said with a twisted smile. “You gave me the opportunity of making an important statement of policy, and for that I owe you some small thanks. Be dutiful, Vitello, be discreet, be unobtrusive except when I seek to dialogue with you, and, if you perform well, I’ll find you a nice little mistress. She will not actually be described, of course.” “Of course not, Sire.” <…> “Then take my shoelace out of your mouth and listen closely.”

Перевод

И. Васильева, 1996

О романе

	Blurb'ы на обложке сравнивают «Драмокла» с переоценёнными работами Станислава Лема, Итало Кальвино и Граучо Маркса. <…> это гораздо забавнее, чем те три работы, больше напоминая нечто среднее между Вуди Алленом и «Волшебником из страны Ид», хотя иногда случаются провалы воображения, которые действительно напоминают Маркса.
	Jacket blurbs comparing DRAMOCLES to the overrated works of Stanislaw Lem, Italo Calvino and Groucho Marx. <…> it was much more amusing than any of the three, resembling more a cross between Woody Allen and the Wizard of Id, though there are occasional lapses of imagination that really are reminiscent of Marx.
	— Джин Де Виз

	… мистера Шекли не особо интересует единственное, что остаётся интересным в мёртвом поджанре космической оперы, — конечно, масштаб. <…> спросим мистера Шекли — это риторический вопрос, <…> — почему он так упорно пытается быть весёлым, когда последнее, во что можно поверить о мистере Шекли — это в предположение, что он хоть в малейшей степени забавлялся тем, что ставил себя в положение, когда приходится писать «Драмокла»? Поэтому <…> «Драмокл» хуже худшего у Рона Гуларта, <…> человека, который так долго писал ниже своего уровня, что большинство из нас перестало надеяться. <…> В «Драмокле» Шекли со странной утомительностью высмеивает условности космической оперы сюжетом, гораздо менее «сумасбродным», чем обычно хвастались лучшие космические оперы, примешивая к этой затхлой пародии некоторые шутки и сцены, напоминающие елизаветинскую и греческую драматургию, возможно, чтобы подчеркнуть произвольную природу — бесполезность — литературных форм, подобных космической опере <…>. Единственный проект, представляющий интерес в книге, если я правильно его определил, может заключаться в объединении истории Эдипа с извечным стремлением героя космической оперы вспомнить свою истинную функцию во вселенной. <…> на мгновение или два кажется, что мистер Шекли собирается показать что-то из ужаса истинной памяти…
	… nor is Mr Sheckley much interested in the only thing that remains interesting about the dead subgenre of space opera, which is of course scale. <…> ask Mr Sheckley—it is a rhetorical question <…>—is why he should try so doggedly to be hilarious when the last thing one could believe of Mr Sheckley is the supposition that he was to the slightest degree amused by getting himself into the position of having to write Dramocles? Because <…> Dramocles is worse than the worst of Ron Goulart, <…> a man who has written below his level for so long that most of us have given up hoping. <…> In Dramocles, with weird tiresomeness, Sheckley mocks the conventions of space opera with a story far less “zany” than the best space operas used to boast, intermixing with this stale spoofery some jokes about and scenes evocative of Elizabethan and Greek dramaturgy, perhaps to underline the arbitrary nature—the uselessness—of literary forms like space opera <…>. The one project of interest in the book, if I’ve identified it correctly, may lie in its conflation of the Oedipus story with the immemorial striving of the space-opera hero to recollect his true function in the universe. <…> for a moment or two it looks as though Mr Sheckley is going to expose something of the terror of true memory…
	— Джон Клют

	… список десяти самых ужасных научно-фантастических романов всех времён. Итак, позвольте мне выдвинуть кандидата <…>. Эта байка — мешанина из непоследовательностей. Шекли вытаскивает кролика за кроликом из своей шляпы, как Рон Гуларт в худшем своём проявлении, тщетно пытаясь сделать шляпу похожей на матрёшку. В конце концов, он пытается разобраться со всем этим, изображая патетический сверхразум, но книга остаётся самым отвратительным отстоем: более того, она рассказана в раздражающе снисходительном и завлекательном стиле — один из моих корреспондентов называет её такой «завлекательной какашкой, что… по крайней мере один критик» решит, «будто это блестяще сатирично». <…> Знаменитое остроумие Шекли окончательно испортилось, отравленное слишком многими годами городской жизни.
	… a list of the ten awfullest SF novels of all time. So let me put forward candidate <…>. The tale is a farrago of non sequitors. Sheckley pulls rabbit after rabbit from his hat, like Ron Goulart at his worst, trying vainly to make the hat look like a Russian doll. In the end, he tries to make sense of it all by ringing in a pathetic master-mind, but the book remains the rankest bilgewater: Furthermore, it's told in an annoyingly condescending and cute style—one of my correspondents calls it so "cutesy-poo that . . . at least one critic" will think "it's brilliantly satirical." <…> The famous Sheckley wit has finally gone sour, poisoned by too many years of urban living.
	— Томас Истон