Четыре стихии

«Четыре стихии» (англ. The Humours — «Соки»; также Join Now — «Присоединяйся сейчас») — фантастическая повесть Роберта Шекли 1958 года. Вошла в авторский сборник «Лавка бесконечности» 1960 года, для которого была переработана (и цитируется здесь). В 1978 году на её основе написан роман «Алхимический марьяж Элистера Кромптона».

Цитаты

	Элистер Кромптон был стереотипом, и это постоянно возмущало его самого. Но что поделаешь? Хочешь не хочешь, а он моноличность, однолинейный человек, все желания которого нетрудно предугадать, а страхи очевидны для всех и каждого. Но хуже всего было то, что и внешность его как нельзя более соответствовала его характеру. — начало
	Alistair Crompton was a stereotype, and he deeply resented the fact; but there was nothing he could do about it. Like it or not, his personality was monolithic, his desires predictable, and his fears apparent to anyone. To make matters worse, his somatotype in his personality with inhuman perfection.

Казалось, большинство людей живёт чудесной, яркой жизнью, полной неожиданностей, то взрываясь внезапной страстью, то погружаясь в странную тишину, поступая вопреки собственным словам, отрекаясь от своих же доводов, сбивая тем самым с толку психологов и социологов и доводя до запоя психоаналитиков. <…> Всю свою жизнь день за днем ровно в девять часов утра Кромптон с непреклонной методичностью робота добирался до своего стола. В пять пополудни юн уже аккуратно складывал гроссбухи и возвращался в свою меблированную комнатку. Здесь он съедал невкусный, но полезный для здоровья ужин, раскладывал три пасьянса, разгадывал кроссворд и ложился на свою узкую кровать. Каждую субботу вечером, пробившись сквозь толчею легкомысленных, весёлых подростков, Кромптон смотрел кино. По воскресеньям и праздничным дням Кромптон изучал геометрию Эвклида, потому что верил в самосовершенствование. А раз в месяц Кромптон прокрадывался к газетному киоску и покупал журнал непристойного содержания. В уединении своей комнаты он с жадностью поглощал его, а потом в экстазе самоуничижения рвал ненавистный журнал на мелкие кусочки. Кромптон, конечно, знал, что врачи превратили его в стереотип ради его собственного блага, он пытался примириться с этим. Какое-то время он поддерживал компанию с подобными себе, плоскими и мелкими, глубиною в сантиметр, личностями. Но все они были высокого мнения о себе и оставались самодовольными и чопорными в своей косности. Они были такими с самого рождения, в отличие от Кромптона, которого врачи перекроили в одиннадцать лет. Скоро он понял, что для окружающих такие, как он, да и сам он, просто невыносимы.

Most of the human race seemed to lead lives of a wonderful and unpredictable richness, erupting into sudden passions and strange calms, saying one thing and doing another, repudiating their backgrounds, overcoming their limitations, confounding psychologists and sociologists, and driving psychoanalysts to drink. <…> Crompton, with a robot's damnable regularity, reached his desk promptly at nine o'clock every working morning of his life. At five he put his ledgers neatly aside and returned to his furnished room. There he ate a frugal meal or unappetizing health foods, played three games of solitaire, filled in one crossword puzzle, and retired to his narrow bed. Each Saturday night of his life Cromplon saw a movie, jostled by merry and unpredictable teenagers. Sundays and holidays were devoted to the study of Euclidean geometry, for Crompton believed in self-improvement. And once a month Crompton would sneak to a newsstand and purchase a magazine of salacious content. In the privacy of his room he would devour its contents; then, in an ecstasy of self-loathing, rip the detestable thing to shreds. Crompton was aware, of course, that he had been turned into a stereotype for his own good. He tried to adjust to the fact. For a while he cultivated the company of other slab-sided, centimeter-thin personalities. But the others he met were complacent, self-sufficient, and smug in their rigidity. They had been that way since birth; unlike Crompton, whom the doctors had changed at the age of eleven. He soon found that those like him were insufferable; and he was insufferable to anyone else.

	… цветущей блондинке на первый взгляд можно было дать тридцать, на второй — сорок, а если присмотреться, то и все сорок пять. — вариант трюизма; ср., например, с «Жизнь взаймы» Ремарка от «Лидии было сорок…»
	… a buxom blonde woman who, at a first glance, looked thirty, at a second glance forty, and after a long careful look perhaps forty-five.

	— У нас обычно работают парни из племени чипетцев, а они народ злой, вероломный, зато, правда, крепкий. Их вождь снабжает нас рабочей силой по контракту на двадцать лет, а в обмен получает ружья. Так они этими ружьями чуть нас всех не перестреляли поодиночке. Ну, это уже другой разговор. Мы тут сразу два дела не делаем.
	"We use mostly Chipetzi tribesmen, and they're a sullen, treacherous bunch, though husky. Their chief rents us workers on a twenty-year contract, in exchange for guns. Then they try to pick us off with the guns, but that's another matter. We handle one thing at a time."

Осыпаемый ударами с обеих сторон, Кромптон попытался восстановить равновесие, распространить власть на своё ид и либидо. Он начал сражение за слияние их в единое целое. Устойчивое целое. Но компоненты, в свою очередь, бились каждый за свою автономию. Линии расщепления углублялись, появились новые, непримиримые причины для раскола, и Кромптон почувствовал, как шатается его собственная устойчивость, как ставится под угрозу его рассудок.

Struck from both sides, Crompton tried to maintain balance, to extend his control over libido and id. He fought to fuse the components into a single entity, a stable whole. But the minds struck back, refusing to yield their autonomy. The lines of cleavage deepened, new and irreconcilable schisms appeared, and Crompton felt his own stability undermined and his sanity threatened.

Перевод

Б. Г. Клюева (под псевд. Ю. Кривцов), 1968

О повести

	… интригующая предпосылка урезана, как это часто бывало в малой прозе «Galaxy», в сторону причудливости <…>. «Присоединяйся сейчас» было наглядным примером сильных и слабых сторон художественной школы Хораса Голда, оно было «метафоричным», «социально образным», «сатирическим», «социально исследующим», но научные основы были, по меньшей мере, шаткими, а в лучшем случае — запутанными…
	… its intriguing premise, truncated as was so much Galaxy short fiction toward whimsy, has been given full play, but the plot has been taken to novelistic dimension more through interpolation than dynamic and it has a peremptory feel. <…> "Join Now" was a case example of the great strengths and weaknesses of the Horace Gold School of Fiction, it was "metaphoric," "socially imaginative," "satirical," "socially observant," but the scientific underpinnings were shaky at the least and imderexplicated at the best…
	— Барри Молзберг