Джордж и коробки

«Джордж и коробки» (англ. George and the Boxes) — ироничная фантастико-сюрреалистическая повесть (короткий роман) Роберта Шекли 1995 года. Вошла в авторский сборник «Машина Шехерезада». К 2023 году издавалась только на русском и польском языках.

Цитаты

— Прости, старик, за вопрос, но где здесь дорога в городок Под Мухой? — спросил здоровый жёлтый кабачок, вышедший из первой коробки на крохотных ножках — и здесь, наверное, следует добавить, что крохотные ножки принадлежали ему, а не коробке. <…> Джордж решил посмотреть, повторит ли кабачок свой вопрос. Тот не повторял, и, следовательно, к его словам не стоило относиться серьёзно.

Коробки с правильными углами выглядели вполне нормально, но вот остальные имели выступы и углубления, пилоны и полусферы, контрфорсы и балюстрады разных видов и форм. Джордж, конечно, слышал о неправильных геометрических телах, но в данном случае их порочность заходила слишком уж далеко.

Джордж подумал о том, как красиво плавать в залитом солнцем океане, где маленькие волны покачиваются в медленном танце, а коробки кружатся и делают друг другу причудливые реверансы.

… не очень, знаете ли, приятно, когда коробка пытается выглядеть чём-то ещё.

Не было ничего удивительного в том, что океан, сиявший бликами заката и казавшийся ещё мгновение назад незыблемым атрибутом реальности, вдруг оказался на грани ужасного беспредметного прошлого, в котором он чуть позже и сгинул. Его тихую гибель скрыло за собой то новое, что только едва начинало прорастать.

Говоря по правде, мы и сами повидали многое на своём веку. Особенно теми вечерами, когда, добравшись до берега моря, пытались снять на время несколько коробок — сначала тех, где живут, а потом тех, с кем живут. И на морском берегу всегда хватало того и другого. Очевидно, они как-то связаны друг с другом. Хотя лично я не уверен, что одни коробки порождают другие. Природа более тонка, и её пути неисповедимы.

Пикники запоминались сложными салатами — салатами из встреч и чудесных дней! Впрочем, и тогда возникали пробелы. Но в то время мы ещё не знали, что считать пробелами, а что — промежутками между ними.

— Не могли бы вы передать им эту корзиночку с диалогом? — А-а! Это та штука, которую вы собираете в словесных дебрях? С виду ничего особенного. Но я бы не стал кормить такой пищей своих детей. Ничего хорошего из этого не получится.

Неужели втирается в доверие, чтобы остаться здесь или оставить мне свой пухлый мешок с диалогом? — Как мне не хочется таскать его с собой! Он такой липкий. — А ну, кончайте это! — закричал я, торопливо закрывая мешок. Если и есть на свете вещь, которая вам абсолютно не нужна, так это диалог из болтливого мешка. <…> Однако мешочек протекал, и диалог сочился из него тонкой струйкой. Я изо всех сил старался не слушать тот бред, который вытекал из лопнувшего шва.

Я осмотрелся в поисках мягкой и удобной концепции, желательно с полосками и прочным остовом, чтобы она подольше стояла на своих маленьких ножках и не опрокидывалась слишком быстро.

… одежды деревенских музыкантов играли оттенками подпалённой туалетной бумаги.

Бармен оказался большим и дородным мужчиной. Некоторые из его дородностей уже подходили к стадии родов, и оставалось надеяться, что этот процесс не затянется на всю жизнь, как у многих других представителей мужского пола.

И поверьте, это не ускользнуло бы от внимания мыслительной полиции, которая несла своё обычное, но пристальное наблюдение за непроизвольным выделением мыслей.

Описатель ссути почти не смывается с одежды. Во всяком случае, Джордж нашёл это невозможным. Его тунику, когда-то белую как снег, теперь покрывали пятна прилагательных. Позорных прилагательных. От одежды шёл резкий запах описателя.

— Перед тем как поспать, я журчу на кровать, — запел словесный мешок. Слова снова потекли из порванного шва, и эту течь не могли заклеить даже самые опытные из охранников, к чьим рукам прилипало все, вплоть до последних рубашек заключённых. Шов не сжимался, напоминая одну из тех постоянно кровоточащих ран, которые называются смоделированными учебными пособиями.

Он брезгливо швырнул мешок на пыльный пол, а следом за ним и кожаную подушку, поскольку она, судя по выражению его лица, тоже пострадала от описателя ссути. И верно, кожаная подушечка стала теперь выглядеть более ярко и живописанно. На ней появился причудливый узор, расползшийся по поверхности загадочными изгибами. Возле полосатых татуировок, наколотых иглой, появились желтоватые разводы, которые напоминали о вечных ценностях, воздержании и терпении. Кроме того, от подушки исходил сладкий запах бальзама, которого прежде, насколько помнится, не было.

Трудно судить о чём-то конкретном по выражению лиц — тем более если имеешь дело с такими невыразительными людьми, как надзиратели.

Люди превратились в пролетариев, то есть тех, кто всегда пролетал мимо. Отсутствие местных продуктов привело к концу благосостояния.

Неизменным осталось только неравенство, ибо богатство и бедность — понятия вечные, даже если они измеряются парой кокосов и дохлой овцой.

Ему не понравился транспорт Паучьего Города. Джордж нашёл его несколько опухлевшим, каким-то, знаете ли, искроглазным и клякстёбнутым. Конечно, он не стал бы использовать такие прилагательные публично, но они довольно неплохо выражали гамму его чувств. Внезапно взгляд Джорджа зацепился за пылавшую неоновую вывеску. <…> В наше время хорошие вещи можно увидеть только в музее. А Джорджу достался лишь хвостик люминесцентного угря. На такой жаре угорь уже начинал попахивать и разлагаться, но в нём ещё угадывался аромат пристойного света. <…> Угреоновые буквы читались только по слогам — «Горячие гроги Грогана».

… жизнь — это борьба за условия декорации.

… она буквально излучала аромат случайного знакомства. Рот, как дрожащий красный квадрат; глаза ускользающего цвета, обведённые чёрным ободком.

Он с наслаждением вышел в ночь — в настоящую тёмную ночь, с расставленными знаками препинания и тысячью точек синтаксиса, каждая из которых во много раз превосходила по размерам нашу Солнечную систему.

Джорджу показалось, что она хихикнула. Но он не мог утверждать этого наверняка, потому что ветер из пустыни окутал его облаком нелогичности и смешал караван разумных мыслей. Джордж вновь оказался на перепутье между целью, к которой вёл его сюжет, и укрощённым голодом, всё более терявшим чувство собственного достоинства.

… большими удобными автобусами, которые ездили на дюжине пузатых колёс идиосинкразического производства.

Короче, он попал в цейтнот. Джордж отчаянно взмахнул руками, вытащил ногу из цейтнота, но вытереть её было нечем.

Заметив гостя, <…> капуцины затянули хором песню, которой они приветствовали всех посетителей. «Когда морда кирпичом, тут молитвы ни при чём», — тянули они в ликсианской манере, чьё многоголосье ласкало слух и несло в себе нотки тонкой иронии.

После соуса принесли бисквиты. По размерам и форме они выглядели как трёхфунтовые ядра. Монахи в шутку называли их пушечным хлебом, и дюжие слуги, шатаясь от двойных порций, вносили печенье на особых носилках. Группа прислуживающих девственниц разливала напитки — по бокалам, по полу и стенам. Им помогало несколько ручных обезьян — больших надувных игрушек, которые они прятали в своих кельях рядом с вибромассажёрами и другими ручными приспособлениями. А почему бы и нет, раз никто не жаловался?

Оркестр грянул зажигательную польку. Стены монастыря тут же охватило пламенем, и аббат, заметив опасность, схватился за своё кадило. Но он опоздал, <…> а полька, выбросив спички, трусливо сбежала с места преступления.

Джордж выбросил всё это из ума, но мысли прилипли к его пальцам, как осенняя паутина — не совсем бессмысленное легкомысленное осмысление смысла.

Ситуация казалась безвыходной. И даже внезапно возникший мешочек с диалогом почти ничем не помог. Наоборот, в его появлении было что-то ужасное и зловещее, поскольку он приплыл к Джорджу в яркой полосатой коробке. <…> — Всё это туфта! — сказал мешочек с диалогом, выбираясь из коробки и стряхивая с себя капельки непристойных слов.

Джордж прислушался и уловил какой-то шлёпающий звук, как из той метафоры, которую второпях отлили в кузнице лексикографа. Звук дождя.

Прямо перед ними возвышалось кирпичное шестиэтажное строение внушительных форм и размеров. Такой внушительной и шестиэтажной могла быть только библиотека, в этом Джордж не сомневался. Все окна на её фасаде были заколочены фанерой — вернее, чем-то похожим на фанеру, но более низкого качества. Тем не менее этот прозрачный и хрупкий материал защищал зевак и таких случайных проплывавших, как Джордж, от летевших во все стороны булыжников и осколков породы. Там, внутри здания, выступая над крышей и выпирая с боков, располагался колоссальный остов молота, к которому тянулись стальные тросы. Подобные хитроумные приспособления обычно назывались гидравлическими — не потому, что ими двигала вода (хотя в каком-то глубоком смысле так оно и было), но потому, что из кессонов этой чудовищной машины, мерцавшей клапанами поршней и долбившей гранит науки, исходил лишь пар и запах сгоревшей смазки.

Из-под купола посыпались полчища объяснений. Они были одеты в красное трико и ловко сплетались друг с другом. Эти гибкие эквилибристы казались уверенными и непоколебимыми, но на самом деле выглядели бледно и неубедительно.

Чёрт! Куда же подевался кончик этой мысли? Через какую дыру вытекал сюжет? Неужели Джордж действительно менялся, превращался и трансформировался во что-то другое? И что, в конце концов, означали его коробки? — Полегче, приятель. Успокойся, — шептал словесный мешок. Он поддерживал Джорджа обоими плечами. Твёрдо, но мягко.

Джордж действительно нарушал все правила склонения на предметы сцены. Тем более что они в этом месте были особенно хрупкими и чувствительными, поскольку, по закону братьев Гримм, помрачение возникает экспоненциально исчезающей ясности.

… женщина, белокурая и полногрудая, не первой молодости, но ещё и не тронутая плесенью.

Шагая по едва заметной тропе, Джордж наслаждался красотами природы, однако его восторг всё больше пригибался к земле под тяжестью черепахи, которая висела у него на спине. <…> Черепахан, будучи криминальным авторитетом, обладал солидным весом.

Словесный мешок осторожно выполз из кармана Джорджа и свесил вниз свои крохотные лексикографические ножки.

… [на] ковбое <…> [были] ботинки из сыромятной кожи, поскольку он ставил их на порядок выше той сухомятной обуви, которую носило большинство горожан.

Он торопливо прыгнул за ствол дерева и ненароком вспугнул королевского аиста, который сидел там на корточках, разминая клочок газеты.

Стрела с бронебойной боевой головкой вонзилась в кабину и нанесла грузовику серьёзное ранение. — Святой броненосец! — вскричал мужчина. Его привычка к присказкам свидетельствовала о том, что он происходил из племени апачей или трепачей, хотя никто из них больше не следовал обрядам и священным тропам своего народа. Разложив подбитый грузовик на газоне, мужчина осмотрел ужасную рану. — Выглядит не так уж и плохо, — сказал он сам себе и влил в мотор бутылку вальволиновой смазки. Двигатель издал протестующий вздох, дважды тренькнул и вырубился мёртвым сном. — Скажи, он поправится? — спросила девушка с кудряшками и слезами на глазах.

— И-у-я-се-е! — произнёс ковбой, а затем вытер с губы слюну, поскольку фраза оказалась слишком смачной.

… неполное молчание <…> нарушалось <…> надоедливым чавканьем черепахана, который объедал молодые побеги синтаксиса.

… машина причин и следствий уже заходила на посадочную полосу.

Джордж без труда узнавал наблюдателей по голым черепам — от частых выводов у них выводились волосы. В целях конспирации им разрешали делать лишь по одному выводу на голову, и тех, кто нарушал это правило, подвергали дисциплинарным взысканиям.

Неразбериха усилилась до такой степени, что репортёры уже не находили слов, которые могли бы нам рассказать, в каком дерьме мы оказались. Хотя никто тогда себе подобных задач не ставил. Реальность исчезла за ширмой нового видения истории. Все совпадения, случайности и странности происходили с другими людьми, но не в нашей стране и, увы, не с нами. Конечно, простой просмотр ежедневных газет не показал бы вам, насколько гротескной была та ситуация. Но разве можно судить о реальной жизни по газетам? Разве это нормально? Люди, которые задавали такие вопросы, находили себя в куче проблем. Маленький вопрос о природе реальности приводил к большой беде, не говоря уже о том, что вы тем самым привлекали к себе пристальное внимание ФБР.

Женщина поклонилась толпе. <…> — Где они откопали её, эту кобылу на белом коне, со звёздным флагом нашей страны, которая среди прочих достоинств провозглашает право на непрокисуемость сгущённого молока?

… вредное влияние различных химикатов, которые не только выбрасывались в атмосферу из всевозможных труб, но и соединялись в стратосфере друг с другом — и это там, среди молний и дождя, в тончайших слоях воздуха, где молекулы могли дышать полной грудью и в минуты безветрия улетать далеко-далеко. И именно там вредоносные газы соединялись и порождали новое зло — сверхмощные облака с кислотной начинкой. Эту гадость называли летучей взвесью, и она воздействовала не только на людей, но и на животных. Под натиском взвеси наш мир дрожал и размывался. Говоря языком науки, она вызывала самопроизвольное молекулярное отклонение границ реальности, и поэтому её иногда называли смогом.

Внезапно из толпы вышел высокий мужчина <…>. Он шёл напролом, обламывая наречия, которые возникали по сторонам, и его окружало облако смуты и недовольства.

… на планете Эксцелмии во время внезапной антимифозной инфекции были утеряны все разговорные языки.

Ульдрайк Небольшой Но Очень Сильный — имя

… они ели тушеного барашка, поливая его тем анахренизмом, от которого потом произошли соусы и приправы.

… шимпанзе <…> собрались вокруг высокой насыпи, в которой Джордж узнал термитник. Они ковыряли эту кучу палочками, вытаскивали из неё личинок, а затем поедали их, запивая шимпанзским из лучших запасов обезьянника.

— А что едят словесные мешки? — поинтересовался Джордж. — Больше всего мы любим жареные факты, — ответил мешок.

… Джордж нашёл параграф, который лежал на боку и немощно дрыгал ногами. Поставив его надлежащим образом, он сел сверху, но параграф тут же свёлся до французской революции, а затем и вовсе сплющился. Джордж понял, что это не тот конёк, на котором можно сидеть.

— Не оставляй нас в беде, мешочек. — Я на минуту. Природа зовёт, — объяснил словесный мешок и отошёл на обочину. Присев за лиственницей, он выделил пару дерьмовых фраз из отверстия, которое недавно обнаружил в брюшной области. Это придало ему новые силы. Он почувствовал огромное облегчение и был близок к тому, чтобы полететь. Решив немного отдохнуть и сделать перерыв в словесном потоке, мешочек прилёг на землю, постанывая от сладкого молчания. Джордж стоял рядом, застыв на середине жеста. Его рот приоткрылся, слова запутались в огромном лабиринте рта.

— Я буду поддерживать вас в любых неприятностях и вглядываться сквозь плотные испарения ваших внешних поступков в глубинную чистоту сердца, от которого они исходят.

Он вернулся в шалаш с кадкой решётчатых груш и корнями никогдашки…

— Нет, я не ваш, — ответил словесный мешок и с небольшой улыбкой в уголках своих складок повернулся к кому-то ещё. Эта наглая авоська даже не позаботилась описать того, к кому она повернулась, и поэтому Джордж остался в ещё большем неведении, чем до встречи с мешком.

… он загребал слова в совочек языка и выбрасывал их наружу.

— Мы должны ослабить давление в твоём мозговом мешке, потому что он переполнен до предела. По всей вероятности, после потери словесного мешочка ты так и не нашёл способа эвакабуляции. Вот почему некоторые слова затвердели, спрессовались и начали давить на стенки кишечника. Их надо немедленно вывести наружу. <…> Джордж молча наблюдал за анестезиологом, на голове которого белела светлая коробочка из-под пилюль. Тот, злорадно ухмыляясь, приближался к нему с тампоном, пропитанным снотворной эссенцией — почти магическим веществом, которое извлекали из одурманенных наркотиком коз.

— Мы бок о бок сражались с вами в кусках невежественного жаргона, а потом с боями прорывались в бредовую несвязанность.

Среди ярких незнакомых цветов он узнал лишь чёрствые голубые незабулки и маленькие бутоны красноносой герняни.

Тётя Тез суетилась вокруг плиты, выпекая фруктовый пирог из иррациональных чисел и глухих фонем. И те и другие по виду напоминали куриц, причём первые всё время озабоченно кудахтали, а вторые притворно прислушивались к ним. Они откладывали маленькие коричневые яйца с тонкими зелёными полосками, которые можно было рассмотреть только с очень близкого расстояния. Где-то за домом раздавалось тихое мычание свежескошенного сена. Подёрнутая дымкой летняя тишина нависала над миром, как плотная вуаль, лишь иногда приоткрывая уголок и пропуская жалобный крик козлодоя.

Появились экс-монарх Франции, комичный официант Эдди, Мартина с разбитым от горя сердцем и все остальные. Они с трудом выбирались из чернового наброска, пытаясь создать какую-нибудь сцену Это было ужасное зрелище для чуткого и отзывчивого сердца мужчины. Вдали уже виднелись хорошие и плохие дни, но сама картина всё больше превращалась во что-то ужасное и смятое.

Сцена по-прежнему пыталась пробиться из наброска. Но потом она выдохлась окончательно и откинула копыта. Мертворожденный сюжет, незрелый плод воображения. Утрите слёзы, господа.

Тем вечером тётя Тез приготовила на ужин песочное печенье, булочки из гальки и отбивные из отбитых кусков скалы. Пьер устроился в конце стола — специально для того, чтобы подбрасывать Пятну то один кусочек, то другой. Пятно, появившееся под его стулом, всё дальше вытягивало изогнутый жёлтый язычок.

… петух важно взлетел на крыльцо и поставил там свою именную печать…

В последующих сценах и эпизодах мы увидим Джорджа за работой в поле; в заботах о странно раскрашенной и рогатой скотине; в беседах с большой албанской свиньёй.

Прилетели сны, помахивая крыльями противоречий.

— Деге Ерат, — произнёс Инопланетный Историк. — Не понял? — Это традиционное торжественное восклицание, которое используется склеротиками планеты Аделдис.

Подходило время ставить ловушки на ячменные оладьи, которые грызли мебель и превращали всё в муку.

Перевод

С. Трофимов, 1996