Лес

Дождевой тропический лес в Таиланде

Лес — более или менее значительное пространство, достаточно густо поросшее деревьями. Также в понятие леса входит вся разнообразная растительность, которая находится на ветвях, стволах деревьев и покрывает почву между ними, образуя тесный биоценоз. Кроме собственно деревьев, лесная флора может состоять из кустарников и кустарничков, подлеска, травянистых растений, папоротников, грибов, мхов, лишайников и любой другой флоры. Леса на земле — это «лёгкие планеты», одна из важнейших составных частей природы, обеспечивающая атмосферу кислородом.

Лес в афоризмах и кратких высказываниях

	Лес истреблять ― божество оскорблять, его дом разорять, кару на себя накликать. Так думает мордвин, так думают и черемис и чувашанин. <...> Русский не то, он прирожденный враг леса...
	— Павел Мельников-Печерский, «На горах» (Книга первая), 1881

	В старые годы, когда шаг за шагом Русь отбивала у старых насельников землю, нещадно губила леса как вражеские твердыни. Привычка осталась; и теперь на Горах, где живут коренные русские люди, не помесь с чужеродцами, а чистой славянской породы, лесов больше нет, остались кой-где рощицы, кустарник да ёрники…
	— Павел Мельников-Печерский, «На горах» (Книга первая), 1881

	…Когда я слышу, как шумит мой молодой лес, посаженный моими руками, я сознаю, что климат немножко в моей власти и что если через тысячу лет человек будет счастлив, то в этом немножко буду виноват и я.
	— Антон Чехов, 1889

	…лесничий с погонами, который никогда не видел леса.
	— Антон Чехов, «Записные книжки. Дневники», 1891—1903

	Леса украшают землю… они учат человека понимать прекрасное и внушают ему величавое настроение.
	— Антон Чехов, 1896

	Леса — это не только украшение земли, ее великолепный и удивительный наряд… Леса — величайшие источники здоровья и вдохновения. Это — исполинские зеленые лаборатории, вырабатывающие кислород, уловители ядовитых газов и пыли.
	— Леонид Леонов, 1953

	Уничтожая леса, люди подрезают основу своего существования.
	— Константин Паустовский, 1955

	― В лесу все неожиданно, непредсказуемо и всякий раз внове. Работа для всех твоих пяти чувств. А то и шести…
	— Николай Сладков, «Зарубки на памяти», 1970-1996

	― Вся лесная жизнь замешена на терпении. <...> Холод, голод, жара ― терпи. Все перетерпи ― и только тогда исполнится то, ради чего терпел.
	— Николай Сладков, «Зарубки на памяти», 1970-1996

	— Каждое дерево шумит ― даже в пору безветрия. И у каждого свой, особый шум. Но лес, бывает, так соединит все шумы, так их перемешает, что получится полная тишина.
	— Николай Сладков, «Зарубки на памяти», 1970-1996

	В лесу много мест, которые очень хочется обойти стороной. Не поддавайся соблазну, иди напрямик.
	— Николай Сладков, «Зарубки на памяти», 1970-1996

Лес в публицистике и научно-популярной прозе

	Живяху в лѣсѣ, якоже всякый звѣр, ядуще все нечисто — Повесть временных лет
	— Нестор

Все породы дерев смолистых, как-то: сосна, ель, пихта и проч., называются красным лесом, или краснолесьем. Отличительное их качество состоит в том, что вместо листьев они имеют иглы, которых зимою не теряют, а переменяют их исподволь, постепенно, весною и в начале лета; осенью же они становятся полнее, свежее и зеленее, следовательно встречают зиму во всей красе и силе. Лес, состоящий исключительно из одних сосен, называется бором. Все остальные породы дерев, теряющие свои листья осенью и возобновляющие их весною, как-то: дуб, вяз, осокорь, липа, берёза, осина, ольха и другие, называются чёрным лесом, или чернолесьем. К нему принадлежат ягодные деревья: черёмуха и рябина, которые достигают иногда значительной вышины и толщины. К чернолесью же надобно причислить все породы кустов, которые также теряют зимой свои листья: калину, орешник, жимолость, волчье лыко, шиповник, чернотал, обыкновенный тальник и проч. Красный лес любит землю глинистую, иловатую, а сосна ― преимущественно песчаную; на чистом чернозёме встречается она в самом малом числе, разве где-нибудь по горам, где обнажился суглинок и каменный плитняк. Я не люблю красного леса, его вечной, однообразной и мрачной зелени, его песчаной или глинистой почвы, может быть, оттого, что я с малых лет привык любоваться весёлым разнолистным чернолесьем и тучным чернозёмом. Итак, я стану говорить об одном чернолесье. По большей части чернолесье состоит из смешения разных древесных пород, и это смешение особенно приятно для глаз, но иногда попадаются места отдельными гривами, или колками, где преобладает какая-нибудь одна порода: дуб, липа, берёза или осина, растущие гораздо в большем числе в сравнении с другими древесными породами и достигающие объема строевого леса. Когда разнородные деревья растут вместе и составляют одну зеленую массу, то все кажутся равно хороши, но в отдельности одни другим уступают.

— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852

	Но вот лес начинает мельчать; впереди сквозь редкие насаждения деревьев белеет свет, возвещающий поляну, реку или деревню. Вот лес уже кончился, и перед вами речонка, через которую вы когда-то переезжали летом вброд. Но теперь вы её не узнаёте; перед вами целое море воды, потопившей собою и луга и лес вёрст на семь.
	— Михаил Салтыков-Щедрин «Губернские очерки», 1857

С холмистого берега гляделись в нее постройки хутора ― веселый флигелек, обмазанный белою глиной, плетнёвые варки, рубленая конюшня. Со стороны острова отражались в ней высокие, непролазные камыши и густой, перепутанный жирными и цепкими травами «низовой лес». Летом в этом лесу была постоянная влага, стояло непрерывное затишье, пахло сыростью, гнилью, болотными растениями и в сказочном изобилии росла ежевика. Зимою водились волки и лисицы. Добрую половину года, с октября до первых чисел мая, хутор был почти необитаем.

— Александр Эртель, «Гарденины, их дворня, приверженцы и враги», 1889

Во втором поясе седьмого круга наказываются виновные в насилии против самих себя, то есть самоубийцы. Они превращены в ядовитые и сучковатые деревья с листьями не зеленого, а какого-то серого, мрачного цвета. В ветвях деревьев свили себе гнезда отвратительные гарпии, которые рвут и едят их листья. Этот страшный лес, ― лес несказанной скорби, ― окружает степь, покрытую горючими и сухими песками, ― третий пояс седьмого круга. Медленно, но неустанно падает здесь огненный дождь. Тут место казни грешников, виновных в насилии против Бога, отвергавших в своем сердце святое имя Его и оскорблявших природу и ее дары. Одни из грешников лежат распростертые, другие сидят скорчившись, третьи непрерывно ходят, причем без отдыха «мечутся их бедные руки туда и сюда, отбрасывая от себя беспрестанно падающие на них огненные капли».

— Мария Ватсон, «Данте. Его жизнь и литературная деятельность», 1890

Озеро Большой Верхит, оправдывая данное ему название, похоже на предыдущее своим видом, но больше его по величине. Если меньшее из них имеет в длину и ширину около версты, то бо́льшее никак не менее двух. Берега его точно так же покрыты лесом, который с левой стороны очень редок; прежде росший здесь лес сменили распаханные поля, большею частью уже заброшенные и предоставленные дальнейшему обмелению. На этот раз, облесение это окажется, может быть, более прочным, благодаря новому закону, оберегающему леса, в верховьях наших рек, от беспощадного истребления.

— Евгений Вишняков, «Истоки Волги. (Наброски пером и фотографиею)», 1893

В иных местах с деревьев спускаются гирлянды цветов и застывают над водным зеркалом красными или розовыми пятнами. Там, где лес не опушён густыми кустами, видна чёрная и влажная земля, похожая на землю, употребляемую в теплицах; над нею висит лёгкая кружевная занавесь папоротников, ещё выше видны стволы, опутанные целою сетью лиан, и над всем расстилается один огромный купол листьев, зелёных, красноватых, больших и малых, то острых, то круглых, то вееровидных. Лес как обыкновенно все экваториальные леса состоит из разных деревьев: тут растут и пальметты, и драцены, и каучуковые деревья, и сикоморы, и тамариксы, и мимозы, — одни приземистые и толстые, другие стройные, стремящиеся к небу. Порою нельзя отличить, какие листья принадлежат какому дереву, — всё это смешивается друг с другом и с листьями лиан, толкает одно другое, заглушает, соперничает, чтобы свободнее пробраться к свету. Там, где лес окружён опушкой, вперёд ни на шаг ничего не видно. Человек в этих девственных затишьях, где всякий папоротник возвышается над ним как балдахин, мельчает в своих глазах и представляется себе ничтожным слизняком, который неизвестно зачем очутился здесь.

— Генрик Сенкевич, «Письма из Африки», 1894

Пока наши бабы пекли хлеб, я всем организмом отдался блаженному отдыху, целый день пробродив по окрестным варакам и лесам. Как характерен лапландский сосновый бор! Деревья довольно редки и солнце пронизывает весь лес, покрывая светлый ягель причудливым узором теней. Но что особенно поражает ― это мёртвая тишина, которая царит весной в лесу, конечно в тихую, безветренную погоду. В лесах средней и лесной полос России, как бы безветренно ни было, в лесу всегда можно уловить звуки. То птица где-нибудь перелетит с одной ветви на другую, то какая-нибудь букашка переползёт с места на место, одним словом всегда чувствуется дыхание жизни.

— Владимир Визе, «Из путевых заметок по р. Умбе», 1912

Горы (опять-таки красивый тирольский пейзаж, как говорят бывалые люди), на склоне одной из этих гор вековой и дремучий лес криптомерий. Криптомерия по строению похожа на сосну, тоже до половины голые стволы, а вверху густая темно-зеленая шапка, только стволы во много раз толще, на обхват ― три человека. И этот лес для меня ― чудо. В нем такая тишина, что сколько бы ни говорили, ни кричали, как бы ни шумели горные водопады ― тишина только увеличивается. Она так тиха, так тиха ― я не умею тебе этого рассказать. Есть в этом лесу одно место, оно уже позади всех великолепий храмов; я пришел туда под вечер. Между стволами видны были красные стены какого-то небольшого храма; пахло сыростью, где-то там заходило солнце ― небо не видно оттуда; внизу шумел водопад далеким серебряным звоном; надо мной жужжала муха; я посидел и послушал эту тишину; потом вдруг где-то очень далеко ударил буддийский колокол ― и тогда лес запел, легким, немного колеблющимся, скорбящим гулом. Это было настоящее рыдание над этим бедным миром, как будто сама вечность плакала о том, что он разлучен с нею; в грехе, в тоске, в страстном ожидании. Я не могу вспомнить доброты и грусти более глубокой.

— Николай Пунин, Письма А. А. Ахматовой, 1926-1927

Теперь мы ехали по древнему сумрачному лесу, фантастическому лесу, где слово «человек» перестает звучать гордо, а гордо звучит лишь одно слово ― «дерево». Секвойи, принадлежащие, по мирному выражению ученых, «к семейству хвойных», растут по соседству с обыкновенными елями и соснами и поражают человека так, будто он увидел среди кур и поросят живого птеродактиля или мамонта. Самому большому дереву четыре тысячи лет. Называется оно «Генерал Шерман» <секвойядендрон>. Американцы ― люди чрезвычайно практичные. Возле «Шермана» висит табличка, где с величайшей точностью сообщается, что из одного этого дерева можно построить сорок домов, по пяти комнат в каждом доме, и что если это дерево положить рядом с поездом «Юнион Пасифик» <также секвойядендрон>, то оно окажется длиннее поезда. А глядя на дерево, на весь этот прозрачный и темный лес, не хотелось думать о пятикомнатных квартирах и поездах «Юнион Пасифик». Хотелось мечтательно произносить слова Пастернака: «В лесу клубился кафедральный мрак» ― и стараться как можно спокойней представить себе, что это «семейство хвойных» мирно росло, когда на свете не было не только Колумба, но и Цезаря, и Александра Македонского, и даже египетского царя Тутанхаммона. Вместо пяти минут мы пробыли в лесу часа два, пока сумрак не сгустился еще больше.

— Илья Ильф, Евгений Петров, «Одноэтажная Америка», 1936

После скудного завтрака, поглотав немного снега, чтобы утолить жажду, мы пошли снова за тигром. По следам было видно, что он сначала пошел прыжками, потом рысью, а затем опять перешел на шаг. Но вот поемный лес остался позади, и теперь мы вступили в старый кедровник. Громадные стволы хвойных деревьев высились кверху и словно пилястры старого заброшенного храма поддерживали тяжелый свод. Внизу рядом с ними разросся молодняк. И старые и молодые деревья переплелись между собою ветвями и были густо опутаны ползучими растениями, которые образовали как бы сплошную стену из зарослей. Девственный лес стоял плотной стеной. Сосредоточенное молчание наполняло весь лес. Зеленая полутьма, словно какая-то невыносимая тайна, тяготела вокруг, и невольно зарождалась мысль, не лучше ли вернуться, пока не поздно.

— Владимир Арсеньев, «В горах Сихотэ-Алиня», 1937

...когда я знаю, что в Норвегии существует акционерное общество, которое живет тем, что вылавливает лес, упущенный нами из рек в Ледовитый океан; когда я вижу, как ради того, чтобы починить забор, колхозник срубает сотню-другую молодых ёлочек, которые через десять лет стали бы большими деревьями; когда я вижу, как ради того, чтобы добыть килограмм сосновых зеленых шишек (за зиму можно заработать до пятнадцати рублей), предприимчивый человек обрубает у сосен все сучья сверху донизу; когда я вижу огромные сосновые рощи, из которых активно выкачивается живица; когда я знаю, что при современных темпах рубки, на Карпатах например, не останется через десять ― пятнадцать лет ни одного строевого дерева; когда я знаю, что у нас рубят леса даже в водоохранных зонах; когда я знаю, что ежегодный переруб леса по сравнению с приростом у нас достигает 30%…

— Владимир Солоухин, «Третья охота», 1967

Минувший 2011 год был объявлен ООН Международным годом лесов. Ведь площадь, занимаемая ими, неуклонно сокращается. Каждый год мы теряем, например, около 13 миллионов гектаров дождевых лесов. На сегодняшний день человек уже наполовину их вырубил. Ежегодно площадь, занимаемая ими, сокращается еще примерно на 0,5 процента. Если их вырубку не удастся приостановить или хотя бы сократить, то к XXIII веку мир тропических лесов исчезнет.

— Александр Волков, «Семь чудес такой хрупкой природы», 2012

Лес в мемуарах, письмах и дневниковой прозе

Осторожно раздвигая ветки, чтобы не ссыпать на себя снег, он подошёл к стволу. Потом снял с коры мох и растёр его между ладонями. ― Видите? ― сказал он, возвращаясь. ― Это ― решпигус. Лишайник такой. Сейчас его уже умеют истреблять, осыпая химикалиями с самолёта. А раньше целые леса сводил. Видели вы когда-нибудь пень весь в пуху? Летом? Это оглодок, огрызок дерева, съеденного лишаем. ― Вы любите лес?..

— Лидия Чуковская, «Спуск под воду», 1957

― В лесу все неожиданно, непредсказуемо и всякий раз внове. Работа для всех твоих пяти чувств. А то и шести… Остановись, осмотрись ― и лес начнет тебе открываться не вообще, не скопом, а в том месте, в котором остановился, ― болотцем, вырубкой, поляной или ручьем. Это как разговор с человеком: одно дело на ходу, на бегу ― привет, привет! ― и бегом дальше. И совсем иное, когда неспешно, обстоятельно, по душам.

— Николай Сладков, «Зарубки на памяти», 1970-1996

― Лес для человека не только хвойный, лиственный или смешанный, oн для него и радостный, вдохновляющий, удивительный, наводящий на размышления. Даже страшный! Но всегда притягательный и красивый... ― Вся лесная жизнь замешена на терпении. Семя в земле терпеливо ожидает своей поры. Цветок ждет тепла. Сова весь день неподвижно сидит в ожидании ночи. Ливень, буря, мороз ― а ты терпи. И пусть тебе уже не терпится, а ты терпи. Холод, голод, жара ― терпи. Все перетерпи ― и только тогда исполнится то, ради чего терпел. <...> — Каждое дерево шумит ― даже в пору безветрия. И у каждого свой, особый шум. Но лес, бывает, так соединит все шумы, так их перемешает, что получится полная тишина. Лесная особая тишина.

— Николай Сладков, «Зарубки на памяти», 1970-1996

— Станешь шуметь в лесу ― и лес сразу же замолчит, умолкнешь ты ― лес (сразу) заговорит. Так что выбирай, кого тебе интереснее слушать: себя самого или лес? <...> — Солнце не просто освещает лес, а всегда в нем что-то высвечивает. То высветит ёлочку, усыпанную разноцветными осенними листьями, то такой мухомор, что тихонечко ахнешь, или коряжку, обросшую изумрудным плюшевым мхом. Да мало ли что еще! <...> — Обрадованные встречей в лесу, мы не всегда догадываемся, что совсем не эта вот птица, не этот вот цветок создали нам счастливое настроение, а все встреченные по пути птицы и все увиденные цветы.

— Николай Сладков, «Зарубки на памяти», 1970-1996

— Всё меньше в лесу зверей и птиц ― угасает огонёк в лампе, в которой выгорел керосин. Все слабей огонек, все копотней, и уже начинает мигать. И если вовремя не заправить лампу ― совсем потухнет. И навсегда. <...> — Заросшую тропу в ельник опознаешь и через много лет. Тянется сквозь темный ельник узенькая полоска осинок, березок, рябинок ― зеленая извилина памяти. А по кольцам на срезе можно даже узнать, когда тут была тропа. Долгая память леса… <...> — В лесу много мест, которые очень хочется обойти стороной. Не поддавайся соблазну, иди напрямик. И лес тогда может открыться тебе с той стороны, о которой ты даже и не догадывался.

— Николай Сладков, «Зарубки на памяти», 1970-1996

— Сажая в клетку зверя и птицу, мы надеемся, что и дома они будут нас радовать и волновать, как волновали и радовали в лесу. И ошибаемся! Потому что в лесу не они одни нас волновали и радовали, а вместе со всем тем, что их там окружало: деревьями и кустами, шумом ветра и сиянием солнца. А без этого они всего лишь листики, сорванные с пышного дерева. — В лесу нас тревожат самые слабые запахи, самые тихие звуки. Потому что когда-то, в глубокой древности, они были для нас, —людей, жизненно необходимы. И теперь эта далекая память нас останавливает и волнует. — В лесу нет правых и виноватых, в лесу правы все: осы и осоеды, тетерева и тетеревятники.

— Николай Сладков, «Зарубки на памяти», 1970-1996

Лес в беллетристике и художественной прозе

Любо глянуть с середины Днепра на высокие горы, на широкие луга, на зелёные леса! Горы те — не горы: подошвы у них нет, внизу их как и вверху, острая вершина, и под ними и над ними высокое небо. Те леса, что стоят на холмах, не леса: то волосы, поросшие на косматой голове лесного деда. Под нею в воде моется борода, и под бородою и над волосами высокое небо. Те луга — не луга: то зелёный пояс, перепоясавший посередине круглое небо, и в верхней половине и в нижней половине прогуливается месяц.

— Николай Гоголь, «Страшная месть», 1831

Но есть граница этой поросли кувшинок, и граница эта — высокий лес, глухой и мрачный. Там небольшие деревья вечно колеблются и шумят, подобно волнам у пустынных Гебридских островов. А между тем — нет ветра в воздухе. И большие вековые деревья вечно качаются из стороны в сторону, издают ужасный треск. И с их высоких вершин, капля по капле, сочится вечная роса. И у подножия их, в неспокойном сне, извиваются странные ядовитые цветы. И над их вершинами с громким шорохом клубятся серые тучи, все подвигающиеся к западу, пока не исчезают, подобно водопаду, за огненной стеной горизонта.

— Эдгар По, «Молчание», 1837

День был совершенно ясный, тихий, жаркий. Утренняя свежесть даже в лесу пересохла, и мириады комаров буквально облепляли лицо, спину и руки. Собака сделалась сивою из чёрной: спина её вся была покрыта комарами. Черкеска, через которую они пропускали свои жалы, стала такою же. Оленин готов был бежать от комаров: ему уж казалось, что летом и жить нельзя в станице. Он уже шёл домой; но, вспомнив, что живут же люди, решился вытерпеть и стал отдавать себя на съедение. И, странное дело, к полдню это ощущение стало ему даже приятно. Ему показалось даже, что ежели бы не было этой окружающей его со всех сторон комариной атмосферы, этого комариного теста, которое под рукой размазывалось по потному лицу, и этого беспокойного зуда по всему телу, то здешний лес потерял бы для него свой характер и свою прелесть. Эти мириады насекомых так шли к этой дикой, до безобразия богатой растительности, к этой бездне зверей и птиц, наполняющих лес, к этой тёмной зелени, к этому пахучему, жаркому воздуху, к этим канавкам мутной воды, везде просачивающейся из Терека и булькающей где-нибудь под нависшими листьями, что ему стало приятно именно то, что прежде казалось ужасным и нестерпимым.

— Лев Толстой, «Казаки», 1863

Лес истреблять ― божество оскорблять, его дом разорять, кару на себя накликать. Так думает мордвин, так думают и черемис и чувашанин. И потому еще, может быть, любят чужеродцы родные леса, что в старину, не имея ни городов, ни крепостей, долго в недоступных дебрях отстаивали они свою волюшку, сперва от татар, потом от русских людей… Русский не то, он прирожденный враг леса: свалить вековое дерево, чтобы вырубить из сука ось либо оглоблю, сломить ни на что не нужное деревцо, ободрать липку, иссушить березку, выпуская из нее сок либо снимая бересту на подтопку, ― ему нипочем. Столетние дубы даже ронит, обобрать бы только с них желуди свиньям на корм. В старые годы, когда шаг за шагом Русь отбивала у старых насельников землю, нещадно губила леса как вражеские твердыни. Привычка осталась; и теперь на Горах, где живут коренные русские люди, не помесь с чужеродцами, а чистой славянской породы, лесов больше нет, остались кой-где рощицы, кустарник да ёрники… По иным местам таково безлесно стало, что ни прута, ни лесинки, ни барабанной палки; такая голь, что кнутовища негде вырезать, парнишку нечем посечь. Сохранились леса в больших помещичьих именьях, да и там в последни годы сильно поредели…

— Павел Мельников-Печерский, «На горах» (Книга первая), 1881

Руби леса из нужды, но зачем истреблять их? Русские леса трещат под топором, гибнут миллиарды деревьев, опустошаются жилища зверей и птиц, мелеют и сохнут реки, исчезают безвозвратно чудные пейзажи, и всё оттого, что у ленивого человека не хватает смысла нагнуться и поднять с земли топливо. Надо быть безрассудным варваром, чтобы жечь в своей печке эту красоту, разрушать то, чего мы не можем создать. Человек одарён разумом и творческою силой, чтобы преумножать то, что ему дано, но до сих пор он не творил, а разрушал. — Персонаж Астров, «Дядя Ваня», 1896

— Антон Павлович Чехов

Будки сторожей стоят редко, и странно думать, что там живут люди, и удивительно, чем питаются они и как живут. Кругом леса и болота. В лесу лоси и медведи, рысь иногда попадается, глухари и тетерева токуют, рябчик живёт, видали и горностая с лаской, а зимою лисица так опушится, что от черно-бурой не отстанет. Лес, то высокий строевой с большими красными шумливыми соснами, с трепещущей листами осиной, с раскидистыми чёрными елями, то низкий, мелкий ― по болоту, с кривыми тонкими берёзками, с кустами можжевельника, с голубым мхом, в котором по колено тонет нога, с красною клюквою и золотою морошкой. На болоте ― торфяные ямы, и в них чёрная таинственная вода. Никто никогда к ним не подходит, и люди сказывают, что дна не достать в этих ямах, а тихими ночами слышно, гудит там что-то. То ли колокола звонят, то ли люди стонут.

— Пётр Краснов, «От двуглавого орла к красному знамени» [Книга 2], 1922

Собака приостановилась, и, пока она стояла, человек видел, как солнечный луч обласкал всю полянку, и вся тесная заячья капуста на всей полянке сложилась зонтиками. <...> Так в первый раз в своей жизни и первым собственными глазами я увидел, как от солнечного луча заячья капуста складывается зонтиком, и самое главное, что после того и всё стало в лесу мне показываться такое, чего раньше я не видал.

— Михаил Пришвин, «Моим молодым друзьям», 1948

Так помрачение и расстройство наступают в природе. Гаснут роднички, торфянеют озерки, заводи затягиваются стрелолистом и кугой. Худо земле без травяного войлока; когда-нибудь люди узнают на деле, чего стоит натянуть на неё неосторожно сорванную дернинку и укоренить жёлудь на солончаке. Леса с земли уходят прочно. Вот уже ничто не препятствует смыву почв поверхностным стоком воды... Множатся балки и овраги, работающие как гигантские водоотводные канавы, землесосы чернозёма. Как раз на юге нашем, где расположены восемьдесят тысяч колхозов, наибольшая часть тающих снегов скатывается торопливо и бесполезно, не успевая напитать промерзшую почву и унося хрупкую плёнку плодородия. В летние месяцы, в пору созревания хлебов, реки сами отсасывают и без того бедную грунтовую влагу. Так входит в наш советский дом чудовище, на избавление от которого потребуется усилий неизмеримо больше, чем потрачено нами на изгнание леса. «По народной примете ― лес притягивает воду, чтобы затем отпустить её облачком в дальнейшее странствие. Значит, он каждую каплю падающей воды впрягает в двойную и тройную работу. Чем больше леса, тем чаще прикоснутся дождичком к земле те постоянные двести миллиметров осадков, что в среднем мы получаем из океана в год. Но мы не учитываем также, сколько дополнительной влаги выкачивают корнями с глубины сами деревья, внушительные автоматические насосы с отличным коэффициентом полезного действия. Лес приближает море, и сам как море, и корабли туч ночуют у его зелёных причалов… но стучит топоришко, и воздушные транспорты влаги плывут транзитом через нашу страну, не задерживаясь на разрушенных полустанках.

— Леонид Леонов, «Русский лес», 1953

― Человек отдыхает, зверь отдыхает, пашня отдыхает. Всем отдыхать положено не для удовольствия, а для скопления сил. Чтоб, значит, обратно работать, так? А раз так, то и лес ― он тоже подремать хочет. От людей забыться, от топоров залечиться, раны смолой затянуть. А мы обратно ― лыко с него. Порядок это? Непорядок. Беспокойство это и липнякам полная смерть. Зачем? ― С липняками полностью моя вина, ― сказал Юрий Петрович. ― На охранные леса это разрешение не распространяется..

— Борис Васильев. «Не стреляйте в белых лебедей». 1973

Лес в стихах

Дорога в лесу

	Увидя, что топор Крестьянин нёс, «Голубчик, — Деревцо сказало молодое, — Пожалуй, выруби вокруг меня ты лес...
	— Иван Крылов, «Дерево» (басня), 1814

	Я в старом сказочном лесу! Как пахнет липовым цветом! Чарует месяц душу мне Каким-то странным светом.
	— Генрих Гейне

	Осенние листья по ветру кружат, Осенние листья в тревоге вопят: «Всё гибнет, всё гибнет! Ты чёрен и гол, О лес наш родимый, конец твой пришёл!»
	— Аполлон Майков, «Осенние листья по ветру кружат…», 1863

	Ель рукавом мне тропинку завесила. Ветер. В лесу одному Шумно, и жутко, и грустно, и весело, — Я ничего не пойму.
	— Афанасий Фет, «Ель рукавом мне тропинку завесила…», 1891

	В ночной полумгле, в атмосфере Пьянящих, томящих духов, Смотрел я на синий альков, Мечтал о лесах криптомерий. И вот — я лежу в полусне На мху первобытного бора; С мерцаньем прикрытого взора Подруга прильнула ко мне.
	— Валерий Брюсов, «В ночной полумгле, в атмосфере...» (из цикла «Криптомерии», сборник «Chefs d’oeuvre, 1913»), 1895

	Роскошен лес в огне осеннем, Когда закатом пьян багрец, И ты, царица, входишь к теням, И папоротник ― твой венец!
	— Валерий Брюсов, «Роскошен лес в огне осеннем...», 1900

	Я по острову хожу, Через все леса гляжу, По прогалинам и мракам, По оврагам, буеракам, Дуб, берёза, липа, ель, Ива, жимолость, и хмель, И калина, и рябина, И дрожащая осина.
	— Константин Бальмонт, «Заговор на зелёную дуброву», 1906

	Какая грусть в прозрачности Небес, В бездонности с единственной Звездою. Изваян, отодвинут в Вечность лес, Удвоенный глубокою водою.
	— Константин Бальмонт, «Хрустальный воздух», 1908

	И листы свои капуста Крепко сжала в кулаки, И в лесу светло и пусто, И деревья ― высоки.
	— Варлам Шаламов, «Ты смутишься, ты заплачешь...», 1956

	«Грибы мигрируют, ― сказал мне жук с рогами, ― Они уходят с троп, где топчут их ногами, В лес, где деревья, для защиты леса Касаясь неба лиственными лбами, Своими шелестящими губами Сосут космическое звёздное железо».
	— Леонид Мартынов, «Грибы мигрируют, — сказал мне жук с рогами...», 1978

Лес в песнях

	От южных морей до полярного края Раскинулись наши леса и поля. Одна ты на свете! Одна ты такая — Хранимая Богом родная земля!
	— Сергей Михалков, «Гимн России», 2000

См. также

• Дождевой лес
• Тайга
• Тундра
• Бор
• Кедровник
• Дерево
• Такыр
• Солончак
• Степь
• Пустыня
• Альпийская флора