Роберт Шекли

Роберт Шекли

фото середины 1990-х

Статья в Википедии

Медиафайлы на Викискладе

Ро́берт Ше́кли (англ. Robert Sheckley; 16 июля 1928 — 9 декабря 2005) — известный американский писатель-фантаст. Мастер иронического юмористического рассказа.

Цитаты

	Мне очень нравится работать в русле фэнтезийно-научной фантастики. Ни один другой вид творчества не представляет писателю такой свободы действий. Она может охватить — и охватывает — всё на свете, от безудержной романтики приключений до сатиры и социального анализа. — вариант распространённой мысли
	I particularly enjoy working in the fantasy-science-fiction vein. No other category can offer so much scope to a writer. The field can, and does, embrace everything from wildly romantic adventure to satire and social-commentary techniques and approaches.

	Темы, которые затрагивал Желязны в своих произведениях, реалистичность его романов и рассказов, сделали его автором XXI века.
	— 1995—2000

Художественные произведения

	Теперь у обитателей цивилизованной части Галактики не было никаких причин отказываться от курения, поскольку операция по пересадке лёгких была несложной и безболезненной. Нужно было просто засунуть в ноздрю крохотную пилюлю. Вещество, из которого была сделана пилюля, начинало испаряться и проникало в загрязнённые и изношенные лёгкие. Через некоторое время под его воздействием отработавшие свой срок ткани отслаивались, как будто их смывали тампоном, а затем растворялись, и на их месте образовывались новые. После этого следовало лишь резко хлопнуть пациента по спине, и новые лёгкие начинали работать. Если рядом не было никого, кто произвёл бы необходимый хлопок, пациент мог стукнуть себя по грудной клетке при помощи специального стартера, который бесплатно поставлялся в комплекте с лёгкими. Новые лёгкие работали даже лучше, чем исходная модель, и было странно, почему человечество не придумало этого много столетий назад, вместо того чтобы отказываться от удовольствия и выгод курения. — перевод: О. Степашкина, 1999
	There was no reason now for anyone in the civilized galaxy not to smoke, since the lung replacement operation was simple and painless, involving no more than the sniffling of a tiny pill up a nostril, which, seated in the remnants of the tattered and blackened lung, would presently expand and exfoliate, like a growing sponge, dissolving old lung material and expanding until it occupied a predetermined mass. A smart slap on the back was sufficient to start the new lungs working. If no one was around to perform the requisite back-slap, one could thump oneself on the chest with a patent chest-starter supplied free of charge. The new lungs worked even better than the original models, and it was often wondered why mankind had not thought of this centuries ago, rather than forego the pleasures and benefits of smoking.
	— «Жар чужих звёзд» («Чужой звёздный рой», Alien Starswarm), 1991

— Видок у него потрёпанный, — отметил дедушка. — Что вы! Это, мой дорогой сэр, отличное тело! Оно идёт в комплекте с отремонтированным сердцем, лёгкими экстракторного типа, сверхнадёжной печенью и обогащёнными гландами. В комплекте с этой моделью — четыре почки, живот с двойной изоляцией, а также две сотни футов лучших кишок от Амора. Что скажете на это, сэр? — Ну, я не знаю, — мялся дедушка. Однако продавец всё знал. Ему потребовалось всего пятнадцать минут, чтобы сбагрить дедушке это кривобокое тело. При теле была гарантия в один месяц. Мой дедушка влез в него на следующий же день, и оно прослужило ему три недели. Потом стало частить и трепыхаться сердце, одна почка отказала, а три другие работали с перебоями, заплата слетела с лёгкого, кишки дали течь, а печень начала усыхать. — перевод: Н. Калинина, 1991

— «Игра с телом» (Body Game), 1978

	— Примитивные Женщины! — с презрением произнесла она. — Кто бы говорил! Эти неврастенички? Тебе же со мной лучше, правда, милый? Ну что из того, что я модернизированная? Ни одна Примитивная Женщина не будет любить тебя так, как я! А я тебя обожаю! <…> За всю писаную историю человечества мужчина никогда не был счастлив с обычной Примитивной Женщиной. Эгоистичные, избалованные натуры, они требовали, чтобы о них всю жизнь заботились и проявляли к ним внимание. — перевод: А. С. Мельников, 1991
	"Primitive Women!" she scoffed. "Those neurotic creatures! Aren't you happier with me, dear? I may be Modern--but no Primitive Woman could love you the way I do--and I adore you!" <…> Man had never, in all recorded history, been able to live happily with unreconstructed Primitive Woman. The egoistic, spoiled creatures demanded a lifetime of care and attention.
	— «Идеальная женщина» (The Perfect Woman), 1953

По пути к дому ведьмы я пересёк болото. <…> В воде полно мёртвых тел. Макушки их голов едва касаются поверхности. С некоторой долей ловкости можно шагать прямо по головам и при этом почти не замочить ног. Временами головы начинают беспокойно вертеться и пытаются укусить пешехода за ногу. Быстрый пинок обычно сразу приводит их в чувство. Не нужно пинать слишком сильно — им достаточно только напоминания, чтобы они знали своё место, и, кроме того, они в любом случае не чувствуют боли. Однако, как бы то ни было, наказание должно быть неизбежным. В своей деревне я стараюсь жёстко пресекать подобное безрассудное поведение. — перевод: В. Мельник (под псевд. В. Мидянин), 2005

— «История Зантии» (The Tales Of Zanthias), 2003

	Эта Земля имела собственного бога, сформированного из бесконечности квантово-механических возможностей. Местные называли его просто: Бог. — перевод: Д. Мальцев, 2003
	This Earth had its own god, generated out of the endless quantum-mechanical possibilities. The locals called him "God."
	— «Легенды конкистадоров» (Legend of Conquistadors), 2003

	— С момента изобретения пороха психопаты стали весьма опасными. — глава 40; перевод: С. Коноплев, 1994
	“Since the invention of gunpowder, crazies have been bad news.”
	— «Охотник/жертва» (Hunter/Victim), 1988

	… купить масло гиперавтохтонов, два пера из хвоста Птицы, Предрекающей Беду, шесть прозрачных капель смолы древнеи, которая добывалась с огромным трудом из внутреннего слоя коры дерева гинглио, — это вещество, редкое и само по себе, хранилось в маленьких янтарных сосудах, стоивших целые состояния. — перевод: М. Ильина, 1999 (с незначительными уточнениями)
	… to buy oil of hyper-autochthon, and two tail feathers from the Bird of Ill Omen, and seven crystalline drops of anciento, wrought at great expense from the inner bark of the hinglio tree, itself rare, and stored in little flagons of amber, themselves worth a king's ransom.
	— «Проклятие единорогов» (A Plague of Unicorns), 1995

	— … бессмертие обманчиво. На самом деле это лишь развлечение для слабоумных, не способных хоть как-то вообразить себе вечность.
	"… immortality is delusive. In fact, it's a game for weak-minded people who haven't thought the situation through."
	— там же

Шолотль

Xolotl. 1991; перевод: А. В. Новиков (под псевд. А. Нефёдов), 1996 («Ксолотль»)

… он был одет в плащ и набедренную повязку из оленьей кожи — не в настоящие, разумеется, а в то, что Центральная адская костюмерная сумела подобрать в качестве имитации одеяний мексиканского индейца.

— Но откуда тебе известно моё имя? — Из сна. Да и ты, наверное, моё имя узнал во сне. Вещие сны куда удобнее службы знакомств, верно?

… на вилле Калигулы, расположенной в Восточному Аду в отделении для завистников. Император Август построил Калигуле эту виллу, чтобы он не шлялся по имперскому генеральному штабу и не раздражал всех безумным хихиканьем и неосуществимыми планами. Вилла была снабжена новейшими цифровыми моделями телевизоров и видеомагнитофонов. Калигула смотрел старые фильмы и закатывал отвратительные оргии, на которые всем страстно хотелось получить приглашение. Правда, для самого Калигулы веселье частенько обрывалось на полпути, потому что гости его всякий раз убивали. Причина состояла вовсе не в том, что он вёл себя чересчур вызывающе; просто Калигула принадлежал к тому типу людей, которые невыносимо раздражают остальных. Поэтому его и убивали, и ему всякий раз приходилось терпеть скучный процесс возрождения. Пребывание в состоянии между жизнью и смертью даже превратилось для него в нечто вроде поездки с работы и на работу.

— Ну, и как же ты намерен раздобыть свои жертвы? — Ацтеки захватывали их во время войн. <…> В добрые старые времена гражданские власти заботились об этом. Иногда, в удачные годы, у нас даже образовывался запас жертв на чёрный день.

— Все двери, разумеется, будут заперты. Освещение выключат, а на огромном экране — это идея одного из нас — появится успокаивающий лозунг. <…> «Никто не выйдет отсюда живым». Бессмертные слова Джима Моррисона.

Периоды просветления обычно недолги. Кончаются они тем, что кто-то приходит, показывает тебе твоё тело, и… — бац! — тебя снова в него затягивает.

Интервью

• См. отдельную статью

О Шекли

Когда Шекли только начинал свою карьеру, ему здорово помогало в работе заднее центральное образотворческое шишковидное тело. Эта штуковина появляется у некоторых людей сразу по окончании пубертатного периода; обычно она расположена чуть ниже и правее мозжечковой миндалины. Тому, кто обладает ею, ничего не стоит штамповать воображаемые миры. Но за последние годы этот орган атрофировался и усох, и Шекли остался без важного подспорья. И будто мало одной этой неприятности, примерно в ту же пору он заинтересовался теорией хаоса, чьё пагубное влияние не замедлило сказаться на творимых им фантастических мирах.

— Роберт Шекли, «Два Шекли», 2005

	… нет никого (за исключением, возможно, Ральфа Робина, ещё не выпустившего сборник) настолько ловкого, как Шекли в использовании межпланетной фантастики как средства для гильбертовской сатиры, переворачивающей с ног на голову, хитрой и всецело увлекательной.
	… no one (save possibly the as yet uncollected Ralph Robin) is so deft as Sheckley in using interplanetary fiction as a vehicle for Gilbertian satire, topsy-turvy, shrewd, and wholly captivating.
	— Энтони Бучер, рецензия на «Гражданина в космосе»

	Он пришёл в научную фантастику в 1952 году; примерно два или три года спустя кто-то сказал ему, что он пишет притчи, и Шекли поверил. Его последующие работы, очищенные от науки, и полное отмежевание от фактов и логики происходят от того пагубного влияния. <…> У него уникальный подход к дурацким цивилизациям, чистый, компактный стиль, и сатирическое остроумие, сухое и без горечи.
	He came to science fiction in 1952; some two or three years later, somebody told him he was writing parables, and Sheckley believed it. The stripped quality of his subsequent work, and its utter divorcement from fact and logic, are traceable to this unfortunate influence. <…> He has a unique touch with a wacky civilization, a clean, compact style, and a satirical wit that is dry without being bitter.
	— Деймон Найт, «В поисках удивительного»

Он мог бы стать знаменитым межжанровым талантом, вырвавшимся из нф-гетто в литературный мейнстрим, мастером глубокого и абсурдного, настроенным на зарождающуюся контркультуру 1960-х годов. Несомненно, Шекли обладал всеми составляющими величия: неограниченным воображением, искусным стилем прозы, необузданным чувством юмора, философскими наклонностями и острым взглядом на моды и слабости своих собратьев-землян. И всё же более длинные работы Шекли страдают небрежной хлипкостью. Сюжеты блуждают, персонажи создаются наспех, без бойкости или сосредоточенности, эпизоды связаны друг с другом без лада или причины и отбрасываются, как только Шекли теряет к ним интерес — что обычно происходит скорее раньше, чем позже. Даже Воннегут по сравнению с ним кажется закоренелым формалистом. Обширные работы Шекли продаются как романы, но они больше напоминают мне старые бродвейские ревю Века джаза <…>. Обращаясь к крупным формам, Шекли обычно возвращался к самым ранним истокам научной фантастики как спекулятивной литературы о путешествиях <…>. По правде говоря, мы можем проследить эту свободную <…> структуру <…> до различных мифов и легенд <…>. Увы, Шекли хочет писать нф-повествования о путешествиях, но у него недостаёт терпения ни на одно путешествие, которое длится больше доли секунды… <…> «несчастный» — почти всегда подходящее слово для описания главного героя Шекли. <…> Шекли не очень хорошо умеет связывать концы с концами. <…> он почти не прилагает к этому усилий. <…> кажется, он перестаёт беспокоиться о проблемах своих персонажей после нескольких часов работы (или, возможно, когда достигает необходимого ежедневного количества слов). Да, это сводит с ума. Удели Шекли чуть больше внимания тонкостям написания, он мог бы стать одним из величайших классиков контркультуры. Вместо этого «Координаты чудес» не только в основном забыты, но даже недоступны в печатной форме.

— Тед Джойя

1960-е

	Роберт Шекли, без сомнения, самый изощрённый и законченный исполнитель в научной фантастике <…>. Всякий раз, когда м-р Шекли появляется на сцене, мы устраиваемся поудобнее, уверенные, что этот бесспорный мастер исполнит свои безупречные номера с минимумом суеты и максимумом блеска.
	Robert Sheckley is, without doubt, the most sophisticated and finished performer in science fiction <…>. Whenever Mr. Sheckley appears on stage, we settle back comfortably, confident that this precise craftsman will make his flawless points with a minimum of fuss and a maximum of brilliance.
	— Альфред Бестер, рецензия на «Идеи: без ограничений»

	Большой привлекательностью является его оригинальная и неортодоксальная точка зрения.
	His great attraction is his original and unorthodox point of view.
	— Фредерик Пол, рецензия на то же

Роберт Шекли, возможно, самый блестящий из авторов научной фантастики. Это проявляется в его подходе к рассказу; при выборе из дюжины различных трактовок он всегда выбирает самую остроумную и оригинальную. Его идеи увлекательны; его диалог чёток и остроумно-юмористичен. Он понимает секрет экономики и знает, как разложить идею на составляющие, а затем извлечь все возможные вариации и развитие. Однако м-р Шекли рискует стать однообразным. Ранний успех с определённой сюжетной схемой, как мы чувствуем, соблазнил его повторять эту схему снова и снова. Он сталкивает одного или двух персонажей с фантастической и увлекательной проблемой. В конце концов главные герои решают проблему, почти всегда — с искусным сюрпризом. Это означает, что большинство его историй сводятся к летучим дуологам. Мы с нетерпением ждём того времени, когда м-р Шекли откажется от этой формулы и попробует свои силы в других сюжетных формах. Его талант слишком силён, чтобы полностью растрачиваться на успех.

— Альфред Бестер, <Всезвёздный автор>, март 1961

	… один из самых интересных и неизменно хороших писателей, работающих сегодня в нф. Он уверенно пишет в широком спектре — от юмора до приключений.
	… one of the most interesting and consistently good writers working in sf today. He controls a wide spectrum of material from humor to adventure.
	— С. Е. Коттс, рецензия на «Осколки пространства»

	Шекли в своих лучших проявлениях — не кто иной, как Шекли; он с какой-то гениальной безудержной изобретательностью, присущей исключительно ему, способен высказывать то, что сам, возможно, приблизительно назвал моральными соображениями. Есть также второй после лучшего Шекли, когда очевидно, что он не очень старается, тогда неправдоподобие его историй становится утомительным, и довольно часто добродушная нота становится кислой и насмешливой; на этом этапе он пишет как Джон Кольер в потрёпанной гротескной маске. Есть ещё и третий Шекли, <…> не имеющий ничего от ауры Шекли…
	Sheckley at his best is nobody but Sheckley; his ability to make what may roughly he described as moral points with a sort of genial free-wheeling ingenuity is purely his own. There is also a second-best Sheckley, when it is obvious that he is not trying very hard; then the unlikeliness of his stories becomes tedious and often enough the genial note turns sour and snickery; in this phase, he writes like John Collier in a shabby grotesque mask. There is also a third Sheckley, <…> have none of the Sheckley aura about…
	— Брайан Олдисс, рецензия на то же

• см. Юлий Кагарлицкий, «О Роберте Шекли», 1966

Брэдбери и Шекли не дают рецептов. Их взгляд различает в мире не скелет управляющих связей, а человека, таящего в себе зло и добро. Ужас тотального конформизма, стерилизации душ, победы машинного, массового, по необходимости стандартизованного начала над богатством начала индивидуального пугает их не меньше, чем кошмары атомной катастрофы. Добро, скрытое в душах простых людей, кажется им более надёжным орудием спасения, чем холодный рационализм науки или непогрешимость управляющих машин.

— Рафаил Нудельман, «Голос отчаяния», осень 1966

Как всякий крупный писатель, Шекли всё время остаётся самим собой <…>. Социальная чуткость, умение по-своему уловить и выразить то тревожное мироощущение, которое характерно для массового сознания американцев, в соединении с бесспорным писательским даром делают Шекли одним из наиболее значительных современных писателей-фантастов. <…> Шекли предупреждает, но никогда не запугивает читателя, он чётко выражает свои симпатии, но не становится навязчивым морализатором. Его тенденциозность — чисто художественная, внутренняя. Поэтому неунывающий и независтливый, простой, но всегда по-человечески значительный герой Шекли является одним из литературных любимцев современного читателя.

— Леонид Митрохин

	В англо-американской фантастике имеются, однако, вполне серьёзные и заслуживающие внимания и уважения попытки разобраться в социальных процессах современного мира — назову хотя бы таких писателей, как А. Азимов, К. Воннегут, Р. Шекли, Г. Каттнер, Д. Уиндэм.
	— Станислав Лем, «Литература, проецирующая миры», 1969

1970-е

	… [многие] тексты Шекли, <…> относятся к одному и тому же классу: моноинвертированных игр-многоходовок, вроде шахматных окончаний. Ведь окончание, где мат даёт конь, нельзя отнести к иппологии или к коневодству, а если мат устраивает королева, то не следует искать здесь монархические мотивы.
	… teksty <…> Sheckleya <…> należą do tej samej klasy: monoinwersyjnych gier kilkuchodowych, niczym szachowe końcówki. Przecież końcówka, w której się daje mata koniem, nie będzie zaliczana do hipologii, a ta, w której królową go dajemy — do nauki rojalistycznej o monarchiniach.
	— Станислав Лем, «Фантастика и футурология», книга 1 (Генерирующие структуры фантастики), 1970

	Шекли <…> надёжный писатель, который наслаждается тем, о чём говорит, так будет и с вами.
	Sheckley <…> is a reliable writer who enjoys what he says, and so will you.
	— Теодор Стерджен, рецензия на «Вы что-нибудь чувствуете, когда я делаю это?»

	В своих лучших произведениях Шекли — Вольтер с содовой. Его шипучий нигилизм сильнее всего щиплет в рассказах.
	Sheckley at his best is Voltaire-and-soda. His fizzling nihilism expresses itself most pungently at short-story length.
	— Брайан Олдисс, «Кутёж на миллиард лет» (гл. 10), 1973

	Шек не изобретал сардонически смешную, широко набросанную, быстро развивающуюся и абсолютно безобидную историю о дурацких проблемах: он просто усовершенствовал её. И продавал её достаточно много раз <…>. Его сборники были похожи на антологии Альфреда Хичкока — они не только были абсолютно достоверными, но и большинство, если не все рассказы, были достаточно короткими, чтобы закончить их в один присест, и при этом оставалось время проявить внимательность в начале и в конце.
	Sheck didn't invent the sardonically funny, broadly-sketched, fast-paced and absolutely bite-sized Wacky Problem story: he just perfected it. And sold it enough times <…>. His collections were like Alfred Hitchcock anthologies—not only were they utterly reliable, but most if not all of the stories were short enough to finish in a single class period and still leave time to display attentiveness at beginning and end.
	— Спайдер Робинсон, рецензия на «Паломничество на Землю»

1980-е

	В 50-х и 60-х годах Роберт Шекли был одним из самых важных и значимых — и плодовитых — писателей в нашем жанре. Потом он переехал на Ибицу, и <…> в Индексе Контенто указано только пятнадцать рассказов Шекли за последние десять лет. <…> А затем в прошлом году Шекли устроил одно из самых триумфальных возвращений в истории НФ. К настоящему времени большинство его романов и сборников рассказов доступны в новых изданиях в мягкой обложке, <…> он стал редактором художественной литературы в «Omni»…
	In the 50's and 60's Robert Sheckley was one of the most important and significant — and prolific — writers in the field. Then he moved to Ibiza and <…> the Contento Index lists only fifteen Sheckley stories in the last ten years. <…> And then in the past year Sheckley staged one of the most triumphant comebacks in SF history. By now most of his novels and story collections are available in new paperback editions, <…> he has become the fiction editor for Omni…
	— Спайдер Робинсон, рецензия на «Кромптона разделённого»

	Роберт Шекли выпал из печати и впал в забвение в начале семидесятых (на самом деле он работал в «Playboy», зарабатывая в десять раз больше Хораса Голда, и повсюду прославлял жизнь экспатриантов), но это было исправлено: «Ace» переиздал почти дюжину его романов и сборников <…>. Шекли давно должен был пройти переоценку, и сейчас он в процессе её получения. Его сардонические <…> экстраполяции с пятидесятых годов, во время которых его наиболее важные сочинения печатались в «Galaxy», значительно продвинулись и продемонстрировали точку зрения, которая в то время должна была быть очевидной (но не оказалась): гладкие комические поверхности Шекли и тонкие, часто запутанные инопланетные угрозы скрывали реальную цель; он был одним из самых мрачных писателей своего времени, и когда снимал маску, как иногда делал в «Тепле», «Паломничестве на Землю» или «Языке любви», откровенно ужасал.
	Robert Sheckley fell out of print and into neglect in the early seventies (actually he was over at Playboy making ten times Horace Gold money and all around celebrating the expatriate life), but that condition has been remedied: Ace has reissued almost a dozen of his novels and collections <…>. Sheckley has been long due for re-evaluation, and he is now in the process of obtaining it. His sardonic <…> extrapolations in the fifties, during which most of his important oeuvre was appearing in Galaxy, have held up significantly and have demonstrated a point which should have been obvious (but was not) at the time: Sheckley 's smooth comic surfaces and wispy, often confused alien menaces concealed real purpose; he was one of the darkest writers of his time, and when he took the mask off as he occasionally did in "Warm" or A Pilgrimage to Earth or "The Language of Love" he was outright terrifying.
	— Барри Молзберг, рецензия на то же

	От Роберта Шекли мы ожидаем своего рода меланхоличного сюрреалистического поворота, по-взрослому грустной (и очень забавной) деконструкции притворства, что слова в строках моделируют что-то реальное, кроме взаимного сплетения.
	From Robert Sheckley we expect a kind of melancholic surrealist turn, an adult’s sad (and very funny) deconstruction of the pretence that words in rows model anything real, except knitting.
	— Джон Клют, рецензия на «Драмокла»

	На первый взгляд в творчестве Шекли представлены все возможные жанры, <…> если бы по убийственная ирония автора: <…> она напрочь сметает границы классических жанров, превращая каждую вещь едва ли не в пародию на жанр.
	— Сергей Абрамов, «Этот многоликий Шекли: очерк творчества»

	Бессмертный Роберт Шекли гордится своей репутацией создателя удивительно едких рассказов.
	The immortal Robert Sheckley stands proudly on his reputation as a creator of wondrously acerbic short stories.
	— Томас Истон, рецензия на «Так люди ЭТИМ занимаются?»

	Трудно их назвать по-другому, нежели волшебниками — всех этих менестрелей, поющих странные, иногда весьма язвительные песни. <…> В наибольшей степени это определение стоит отнести к трём величайшим фокусникам в нашем жанре, чей мрачноватый, но человечный юмор в полной мере отразил дух десятилетия. Это Роберт Шекли, Курт Воннегут и Филип К. Дик. <…> Шекли обладает насмешливой изобретательностью, которая приводит его в наиглубокие бездны, но игривость присутствует даже в самых мрачных моментах. «Наука» в произведениях Шекли — это не физика, а метафизика, а его герои — невинные люди с широко раскрытыми глазами, которые отправляются в путешествия, предназначенные развеивать иллюзии идеалиста с наиболее широко распахнутыми глазами. Томас Блейн в «Корпорации „Бессмертие“» и Джоэнис в «Хождении Джоэниса» типичны для этого архетипа Кандида.
	Hard to categorize other than as conjurors — singers of strange, sometimes acutely humorous songs <…>. It is to three of the greatest entertainers in the field that we now turn. Entertainers whose dark, humanistic humour might be said genuinely to reflect the spirit of the decade: Robert Sheckley, Kurt Vonnegut Jr. and Philip K. Dick. <…> Sheckley has a wry inventiveness which skates him over profound depths, and a sense of playfulness even in his darkest moments. The 'science' in Sheckley's work is not physics but metaphysics and his protagonists are wide-eyed innocents sent on journeys designed to disillusion the widest-eyed idealist. Thomas Blaine in Immortality Inc. (1959) and Joenes in Journey Beyond Tomorrow (1963) are typical of this Candide archetype.
	— Брайан Олдисс, «Кутёж на триллион лет» (гл. 13), 1986

1990-е

	Шекли, говоря о вещах серьёзных, никогда не бывает выспрен или дидактичен. Умение соединить высокую патетику идеи с юмором, не позволяющим ей «залакироваться», — признак большого мастерства.
	— Владимир Гопман, «Миру нужна доброта», 1990

	Первостепенное качество стиля Шекли — это чистота его языка. Рассчитанность его каденционных фраз изысканна. Его обильно заряженная ясность проистекает, я бы сказал, из превосходных моральных качеств, которых Шекли как писатель являет собой пример — он человек, влюблённый в писательство и в простую сладость жизни. Персонажи Шекли так настойчивы в своих потребностях, что начинаешь чувствовать, что все они — это сам Шекли. <…> в бесконечной борьбе своей писательской жизни Шекли писал снова и снова от одних и тех же неотложных причин: денег, избегания «настоящей работы», приключений. <…> Шекли обожает излагать шаблонные нф-концепции без малейшей попытки выдать их за реальные. Он применяет субмолекулярный контроль так же непринуждённо, как Шекспир вызывает фей в «Сне в летнюю ночь». <…> Шекли обожает прояснять действие своих историй, используя самые простые и очевидные методы, которые попадаются под руку.
	The paramount quality of Sheckley’s writing is the purity of his language. The timing of his cadenced phrases is exquisite. His richly charged clarity arises, I would say, from the excellent moral qualities which Sheckley as a writer exemplifies — he is a man in love with writing and with the simple sweetness of life. Sheckley’s characters are so urgent in their needs that one begins to feel that they are all Sheckley himself. <…> in the never-ending struggle of his life as a writer, Sheckley has written on and on for the same urgent reasons: money, avoidance of a “real job,” and adventure. <…> Sheckley delights in putting in boilerplate sf concepts without the slightest attempt to pass the concepts off as real. He invokes Submolecular Control as smoothly as Shakespeare casts fairies in A Midsummer Night’s Dream. <…> Sheckley delights in clarifying the action of his stories by using the most simple and obvious methods which come to hand.
	— Руди Рюкер, предисловие к «Лабиринту Минотавра», осень 1990

… в нашей стране имя писателя одно время звучало для редакторов и составителей синонимом непереводимого русского слова «проходняк». Хотя писатель так, вероятно, и остался в полном неведении относительно своего «второго» взлёта… Да и как бы ему объяснить поделикатней, что причина трогательной и стойкой любви наших редакторов, бережно хранивших идеологическое целомудрие, заключена в одной убийственной характеристике: «смешон и не очень опасен»… <…> Пассажи, которые советский читатель мог принять на свой счёт, либо не переводились вовсе, <…> либо буквально тонули в потоках беззлобного ёрничества, софизмов и «просто» элегантного литературного абсурда. <…> А самое несправедливое в «нашей» оценке творчества Шекли было то, что у себя на родине — по крайней мере в памятное «десятилетие социальной ответственности» американской фантастики, которое критики отсчитывают с конца пятидесятых годов,— характеристика «беззлобного миляги» если кому и подходила, то, во всяком случае, не автору «Седьмой жертвы» и «Путешествия в послезавтра» (нх-то как раз и не торопились переводить). Да, юмор никогда не покидал Шеклн, и даже к самым серьёзным, кровоточащим темам он предпочитал подходить с иронией. Вот только «безобидной» её вряд ли назовёшь. А постоянные объекты сатиры Шекли — обыватели, тупицы, солдафоны, бюрократы, политиканы, мессии, лентяи-«халявщики», святоши, ханжи… (перечислять можно ещё долго) — они ведь в сущности интернациональны. И «интерсоциальны»… <…> в последние годы он чересчур погрузился в бесконечную и затягивающую игру под названием «литературный абсурд». Но и абсурд этот порой не так бессмыслен и пуст, как покажется на первый взгляд. <…> К середине шестидесятых годов Роберт Шекли становится одним из самых популярных американских фантастов-рассказчиков, а его короткие остроумные новеллы с непредсказуемой «ударной» концовкой приняты за эталон в американских научно-фантастических журналах начала шестидесятых (особенно в журнале «Гэлаксн», где Шекли лелеяли как автора № 1). <…> С произведениями крупной формы у писателя всё обстояло не столь блестяще <…>. Первый [роман] — <…> «Корпорация «Бессмертие». Может быть, он и по сей день остаётся лучшим из романов Роберта Шекли (если понимать под этим жанровым определением нечто цельное и законченное). <…> [Третьим] крупным произведением стала откровенно разваливающееся на осколки-эпизоды <…> «Путешествие в послезавтра» <…>. Начиная с этой книги, все последующие романы» Шекли правильнее было бы называть «сборниками слабо связанных между собою новелл».

— Вл. Гаков, «Любить пересмешника: К портрету художника в старости», 1992

	Рассказы Шекли неизменно элегантны и грамотны; их язвительный юмор и неожиданные сюжетные повороты отделяют их от массы журнальных НФ-историй того времени, а остроумие и неожиданности, как правило, подталкивают на серьёзный взгляд на бедственные аспекты жизни в конце XX века. В то же время, Шекли в первые годы явно нашёл целесообразным выражать едкий пессимизм своего остроумия в повествовательной манере НФ, одевая свой нигилизм в овечью шкуру. <…> Второй период его творчества начался с «Корпорации „Бессмертие“», <…> продолжился в его лучших романах: «Цивилизации статуса», «Путешествии в послезавтра» и «Обмене разумов». В этих книгах типичный для Шекли герой, похожий на Кандида, начал, порой излишне, доминировать. В рассказах иногда корыстная наивность этого персонажа не слишком ухудшает сюжетный ритм; но в романах его вялость, как правило, переносится на участки с дефицитом активности в повествовании. Типичная крупная проза Шекли эпизодична, с подобающим этому отсутствием активности у главного героя, она структурирована как своего рода экскурсия по конкретной НФ-среде, которую Шекли хотел сатирически изобразить; попадающий в этот смутный круговорот герой должен бороться — иногда комично — для того, чтобы выжить и несколько сориентироваться в ситуации.
	Sheckley's stories are unfailingly elegant and literate; their mordant humour and sudden plot reversals separate them from the mass of magazine sf stories of the time, for the wit and surprises usually function to make serious points about calamitous aspects of life in the later twentieth century. At the same time, Sheckley clearly found it worthwhile during these early years to express the corrosive pessimism of his wit within the storytelling conventions of sf, to dress his nihilism in sheep's clothing. <…> His second period began with Immortality Delivered, <…> and continued with his best novels, The Status Civilization, Journey Beyond Tomorrow and Mindswap. In these books the typical Candide-like Sheckley protagonist began, at times unduly, to dominate. In short stories, the occasionally venal naivete of this character did not much impair the rhythm of the tale; but in the novels his lethargy tended to be translated into plots deficient in narrative thrust. The typical Sheckley full-length story is episodic, befitting the protagonist's lack of drive, and structured as a kind of guided tour of the particular sf milieu that Sheckley wished to expose to satirical view; dumped into this disconcerting circuit, his typical protagonist must scramble about — sometimes comically — in order to survive and to gain some orientation.
	— Джон Клют, Энциклопедия научной фантастики

… в показном безоблачном «веселье» Шекли-рассказчика отчётливо слышны тревожные ноты, особенно это касается тех произведений, где автор ставит под сомнение способность человека совладать с внутренними демонами саморазрушения. <…> Его последующие работы, начиная с книги-мозаики — «Координаты чудес» <…> подтвердили тенденцию: юмор писателя заметно иссяк, «почернел», а заумные, потерявшие былую лёгкость сюрреалистические конструкции (как правило, в ущерб логике и сюжету) быстро отодвинули одного из ведущих авторов НФ первого послевоенного десятилетия на периферию этой литературы.

— Вл. Гаков

	В 1950-х годах Шекли написал массу забавных историй. Он был неспособен написать скучную страницу или даже неуклюжее предложение… но просто делал то, что делали Каттнер, Браун и другие, только немного лучше и намного чаще. Но наступили 1960-е, и Шекли начал расти как художник. Сначала было «Путешествие в послезавтра», а затем «Обмен разумов», которые произвели абсолютного гения «Координат чудес»…
	Sheckley wrote a ton of funny stories in the 1950s. He was incapable of writing a dull page, or even an awkward sentence… but he was just doing what Kuttner and Brown and others did, only a little better and a lot more often. But came the 1960s, and Sheckley started growing as an artist. First there was Journey Beyond Tomorrow, and then Mindswap, both of which built to the absolute genius of Dimension of Miracles…
	— Майк Резник

	В научной фантастике Шекли — первейший возмутитель спокойствия.
	— Кингсли Эмис

	Он всегда буквально трещал от обилия идей.
	Always he crackles with ideas.
	— Кингсли Эмис

2000-е

На родине Шекли явно недооценён и сейчас полузабыт, у нас же он превращён чуть ли не в икону. <…> У него никогда не было иллюзий относительно той темени, которую представляет мир человеческой психики, подсознания, самоубийственных иррациональных позывов. И сколь нелепы и опасны иные из социальных институтов, в которых обязательно проявятся всё те же комплексы <…>. Но обычно Шекли не забирается далеко на «сумеречную сторону души» — ему достаточно только намекнуть на её существование. В надежде на то, что мыслящий читатель не ограничится озорной буффонадой на поверхности и глубже копнёт сам.

— Вл. Гаков, «Пересмешник», 2000

… уровень поздних вещей писателя, включённых у нас в авторские сборники «Драмокл» и «Старые добрые времена», оказался ниже всякой критики. Престарелый фантаст, в последние годы не брезговавший даже чёрным трудом новеллизаций голливудских фантастических сиквелов, продемонстрировал, к несчастью, крайнюю степень творческой импотенции, чем изрядно обескуражил публику. «Эта книга — подарок. А получать подарки всегда приятно», — сообщалось в издательской аннотации тома «Старые добрые времена». По слухам, подобную надпись бесхитростные троянцы обнаружили на боку известного коня…

— Роман Арбитман, «Мусор в целлофане», 2001

	Если бы братья Маркс были скорее литературными, чем театральными фантазёрами… они были бы Робертом Шекли.
	If the Marx Brothers had been literary rather than thespic fantasists… they would have been Robert Sheckley.
	— Харлан Эллисон

	… рассказы Шекли никогда не были просто смешными.
	… a Sheckley stoty was never merely funny.
	— Дэвид Дрейк, 2004

	Ранние работы Шекли назывались «изощрёнными», однако <…> они изысканны и умны, остроумны с налётом изощрённости, как если бы Шекли пытался подражать П. Г. Вудхаузу (хотя его фантастика была больше похожа на таковую у Генри Каттнера), но сила Шекли как раз в явном недостатке изощрённости — способности бегать кругами вокруг [литературного] истеблишмента. <…> его работы подчёркивают тот факт, что человек — худший враг самому себе, и создают персонажей, выглядящих настолько смешно или печально, насколько возможно.
	Sheckley’s early work has been called ‘sophisticated’ when <…> it is urbane and clever and witty with a veneer of sophistication, as if Sheckley were trying to imitate P. G. Wodehouse (though his fiction was more like Henry Kuttner’s), but Sheckley’s strength was his sheer lack of sophistication — his ability to run circles around the [literary] establishment. <…> Sheckley’s work highlights the fact that man’s worst enemy is himself and proceeds to make the characters look as ridiculous or as sad as it can.
	— Майк Эшли, «Трансформация: история научно-фантастических журналов с 1950 по 1970»

• см. Роман Арбитман, «Лавка миров закрыта» декабря 2005

	Вероятно, лучший новеллист с 1950-х до середины 60-х среди писателей любого жанра.
	Probably the best short-story writer during the 50s to the mid-1960s working in any field.
	— Нил Гейман